У отца Илиодора был один вопрос: «Насколько ты счастлива?»

В этом году на Введение во храм Пресвятой Богородицы в Оптиной пустыни не только отмечали престольный праздник, но и сугубо поминали недавно преставившегося ко Господу ее насельника – иеродиакона Илиодора (Гайриянца). 30 лет назад в этот день Святейший Патриарх Алексий II рукоположил его там в диаконы. Так что на 40-й день кончины душа его предстала пред Господом именно в тот день, когда посвятила себя на служение Церкви.

Но служение Церкви Христовой – не только кадилом махать да ектеньи возглашать… Даже в монастыре его всеобъемлющая, как солнечный свет, любовь не умещалась. Об отце Илиодоре вспоминает сотрудница библиотеки Сретенской семинарии матушка Любовь Вячеславовна Шевчук, чьи дети – один, Иоанн – послушник Сретенской обители, другой, Николай – учится здесь в семинарии, дочери: Аня – супруга священника, матушка, Маша – иконописица.

Справа налево – отец Илиодор и матушка Люба и отец Алексий Шевчуки

Для него не было чужих детей. И вообще никто для него чужим не был

Познакомились мы с отцом Илиодором в самом начале возрождения Оптиной пустыни, в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Теплохладности в нем не было вообще, – он был настолько горяч, что жертвовал собою без остатка.

Он был настолько горяч, что жертвовал собою без остатка

В 1992-м году у меня должна была родиться старшая дочка Аня, в роддом меня уложили заранее – были проблемы со здоровьем. Сами мы тогда с мужем были студентами, жили в общаге. А еще и время такое в стране… Наше общежитие благодаря отцу Илиодору, наверно, только и выживало. Когда продукты заканчивались полностью, и есть было совсем нечего, кого-то снаряжали в монастырь... Возвращался наш гонец с рюкзаком, с авоськами. До сих пор чечевичку помню, – за счет этих приношений мы на тот момент выживали. И вот я в роддоме. Слышу кричит кто-то с улицы:

– Лю-юба! Лю-юба!

А это я в Крещении Любовь. А так у меня другое имя. Но я встала, иду к окну. И – на белом снегу, вижу, бродит кто-то… Силуэт знакомый… «Феофил!» – его не спутаешь ни с кем! Такое у отца Илиодора тогда иноческое имя было: боголюбивый. Он уже тогда всюду в рясе ходил, что было, в общем-то, в самом начале наших оголтелых 1990-х в диковинку. У нас там, в Твери, где мы в университете учились, 4-й роддом прямо напротив епархиального управления. Но такое представление весь медперсонал тогда впервые внимательно созерцал...

Они там все на лестнице сгрудились, глазеют...

Матушка Люба Шевчук с детьми

А нас оттуда, рожениц, к мужьям не выпускали. Только к форточке можно было подходить. Обстановка в обществе в целом была суровая: тогда, в 1990-е, многие люди на улице из-за всяких аферистов оказываться стали. И в роддоме были некоторые из бомжующих: вот, она родит, а дальше что?.. И это всё как-то тягостно нависало такой свинцовой атмосферой неопределенности. Никому никто не нужен… И вот…

Фейерверк заботы, радости и любви

Отец Илиодор уже заходит в коридор!! Ничего себе!!! А это просто санитарочка какая-то пошла помои выносить да дверь приоткрытой оставила, – он и прорвался. Как вихрь какого-то искрометного счастья! Фейерверк заботы, радости и любви! Что-то для тех крашенных однотонной краской стен небывалое... Так он же еще и другим за собой рукой машет:

– Мужики, давай сюда! Детей наших застудим!

Для него не было чужих детей. И вообще никто для него чужим не был: все – люди Божии, только ошибаются иногда, а кто и закоренел, так ему помочь надо...

И вот, мужики гуськом пробираются за ним, озираются такие… Врачи все тоже молчат. Уставились: что здесь происходит? Просто немая сцена.

А отец Илиодор в своем подряснике и скуфье всем тогда настолько фантастическим казался, что ему никто и слова молвить не может. Как какая-то иная реальность ворвалась в наш душный мирок. Он уже и гостинцы из своего огромного рюкзака, как у Санты-Клауса – Николы Чудотворца, высыпает.

– Это мед, – говорит (а он меня вообще всю ту беременность медом и красным вином снабжал, мне врачи сказали: что-то мне там в крови повышать надо было), и далее извлекает дары заботы: – Вот, это шаль тебе, чтобы потеплее было, носочки шерстяные… Мы вот с отцом Михаилом крестик освятили, ребеночку наденешь… – передает, чувствую: уже кто-то там, на врачебной лестнице, рыдать начинает…

И он в этот момент оборачивается. А те так и молчат и смотрят, и только кто-то всхлипывает в голос…

– Люб, а Люб… – аж заволновался отец Феофил, – а что это они? На меня все так смотрят…

– Вы что, – говорю, – каждый день, думаете, монахи в роддом приходят? – я уж не стала объяснять, что и не от монахов такой заботы иные из жен, а тогда уже всё больше гражданских появляться стало, ждут не дождутся…

– Ой, – прямо заметался отец Феофил. – Мужики, уходим!

И вдруг в дверях замер, разворачивается:

– Люб, а я б к тебе еще вчера пришел! Мы же тут, в епархиальном управлении, ночевали. Да если б я знал, что ты здесь – через дорогу! Я бы уже вчера тут был! – и шагнул с хрустом в снег.

Миссионерский десант

А потом в тот год он нам целую машину книг пригнал. Тогда же духовной литературы вообще никакой не было. Изголодавшиеся люди по духовной пище были. И мы эти книжки раздавали – среди молодежи, да и кому постарше, в миссионерских целях. А то тогда уже всюду сектанты промышляли. Надо было чем-то вооружать наших людей. А то столько бед из-за всяких этих уклонений! Мы и в роддом врачам передачи эти от отца Илиодора носили! Всем, кто только готов был вместить это Слово Божие, – раздавали.

У нас там, в общаге, друг был – Герка Михайловский. Так вот он рассказывал, как всё происходило.

Приезжает отец Илиодор с послушником к нам в Тверь, сам в рясе, заходит в общагу:

– А где тут Леша с Любой живут?

Вахтер обалдел. Смотрит, как на привидение, и тоже ничего в ответ сказать не может. Так отец Илиодор и махнул послушнику:

– Заноси!

Книжки они перетаскали. Сидят на подоконнике в общажном коридоре, – отец Илиодор молится, послушник ногами болтает, – а тут Герка идет… Глазам своим не верит.

– Отец Илиодор! Вы что тут делаете?!

Он ему и объяснил цель своего миссионерского десанта. Передислоцировали книжки наверх – полкомнаты нашей завалили. А общага там большая, 12 этажей, – и вот, все их мы катехизической литературой обеспечивали.

«Как близко Небо»

Отец Илиодор со старцем Илием в Оптиной пустыни А то, помню, тоже как-то машина подъезжает, выскакивает отец Феофил – кряк, багажник открывает, а там тот под завязку такими глянцевыми календарями заполнен. Я подошла. Тогда-то уже попсовый глянец в Россию проникать стал – всякая пошлятина развращающая… А тут, смотрю: убиенная на Пасху 1993 года оптинская братия… Иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт… Чуть не разрыдалась.

– Понимаешь, – говорит, – почитаем мы тех, кто далеко или по времени от нас, или на расстоянии. Вселенских святых. Или, вот, мальчика в Чечне убили, голову ему отрезали за то, что крест отказался снять (про Женю Родионова – Ред.), – вон какое почитание в народе. Конечно! Надо! А отцов-то мы вроде близко знали, даже немощи их какие-то – у кого их нет? А тут служу панихидку, а мне говорят: у одной там ребеночек исцелился здесь, у их могил, у другого что-то там уладилось по молитвам к ним. Это же всё по вере дается. И я стал по-другому на всё смотреть.

Он всех кормил, и птичек, и собачек... Вообще, такая жалеющая всех душа

Также и батюшка Илий тогда сказал:

– Видите, как близко Небо. Мы знали братий, когда они жили с нами. Видели их ежедневно в трудах. Но теперь их именами детей называют.

Отец Илиодор потом всюду маслице из лампадок с их могил развозил, книжечки какие-то о братии. Очень многие тогда, узнав о них (так же, как и опыт новомучеников многих обращает), воцерковлялись.

В Оптину, помню, и из нашей университетской общаги после таких миссионерских к нам вылазок отца Илиодора просто нескончаемое паломничество началось. Тех, у кого в плане материальном была безысходная ситуация, отец Илиодор неизменно под крыло своей рясы брал. У нее были такие широкие рукава, что батюшка мог и с трапезы в такой разлетайке какое-нибудь блюдо вынести – голодных подкормить.

Хотя он вообще всех кормил, кто ему только под руки попадался: и птичек, и собачек... Вообще, такая жалеющая всех душа. Всё радел, чтоб любви в нашем мире побольше было.

Как отец Илиодор нас с супругом да сына еще в утробе в «послушники» записал

Коля и Маша Шевчуки Привыкли мы к нему как к Феофилу, а потом, когда его в мантию постригли с именем Илиодор, мы как-то сидели, а он вдруг и спрашивает:

– А ты знаешь, когда у меня именины-то?

– Да я еще как-то не думала в этом направлении, – отвечаю.

– А когда у твоей дочери день рождения?

– 2 декабря.

– А у меня именины 2 декабря. Ты видишь, какое родство?! Бог как всё устраивает. Это же всё не просто так.

А он моих детей так и называл, одного за другим. Когда я в следующий раз беременна была, отозвался:

– Если родится сын, назовите Николаем (он очень почитал святителя Николая), а если девочка, то Марией.

Послушник Сретенской обители Иоанн Шевчук Так у меня и мальчик, и девочка родились! Двойня! А мы тогда ничего заранее не стремились узнать-разведать. Вот такое чудо было. Отец Илиодор потом всем хвастался:

– Вот послушались – так послушались! Я им говорю: «Если мальчик родится, Николаем назовите, а если девочка, то Марией», – так они Колю и Машу родили!

Вот так он нас с супругом в «послушники» и записал.

А потом уже – опять беременная, – но смотрю: он вариант девочки вообще не рассматривает, – а сразу:

– Вон у нас скит Иоанна Предтечи. Давай Ванькой назови.

Я потом Ванюхе, как подрос, рассказала. А он всё это иронично теперь пересказывает, – хотя сам-то и стал послушником, так что это как откровение-пророчество, считай, от отца Илиодора еще до его рождения ему дано.

Так что теперь, когда с детьми говорим, кто в честь кого назван, послушник Иоанн рапортует:

– А я в честь скита!

«Главное, чтоб Бог в тебя верил»

Помню, были мы как-то в Оптиной на литургии, выходим из храма, отец Илиодор с нами. Служба долгая, протяжная была… И вдруг к нему какой-то паренёк, весь в дредах такой, подходит:

– Ищу смысл жизни, – объявляет. – Объясните мне! В Бога я не верю. Докажите мне, что Он есть.

– Да что тебе доказывать-то? – усмехнулся отец Илиодор. – В Бога он не верит. Мало, что ли, таких. Главное, чтоб Бог в тебя верил. А что ты тут ищешь-то? В Бога он не верит! Ты зачем сюда пригнал?

– Смысл жизни ищу... – тот уже как-то подосекся.

– Смысл жизни?!! А семья у тебя есть?

– Да, жена, трое детей...

– Норма-а-ально! У него трое детей, а он тут в монастырь приехал, смысл жизни ищет. Во дает! Езжай к своим детям!

Отец Илиодор очень радел, чтобы не было никаких перекосов.

«Хочешь жить благочестиво?»

Помню, мы только поженились, повенчались с мужем, приехали в Оптину. А отец Илиодор в любой толпе тебя тут же сразу запеленгует как-то, с кадилом к тебе подойдет. Так и в тот раз:

– Люб, иди вон там в храм Преподобного Онуфрия Мальского Псковского… Храм новый открыли, иди посмотри! – сказал и пошел дальше.

Я стою, думаю: «Вот закончится всенощная, пойду посмотрю». Обычно же монахи, наоборот, строжат: стой на службе, не отвлекайся… А тут, смотрю, опять ко мне свой летящий шаг направляет…

– А ты в храм-то ходила? – останавливается, кадит, смотрит по сторонам.

– Нет.

– ?! – уставился на меня.

– Что прямо во время службы идти?..

– Да, иди во время службы.

– Может, подождать, пока закончится?

– Нет, иди сейчас.

Я и пошла. А там – отец Илий, он тогда еще схиигумен был, сейчас схиархимандрит. Батюшка тогда болел. «Никого не принимает», – как нам сказали при входе в Оптину. А тут смотрю: стоит у аналоя, женщину какую-то исповедует. Я так собралась внутренне: «Раз пришла, значит, тоже надо поисповедоваться». Сама не готова, но надо идти. Что вспомнила, сказала. А батюшка как-то отстраненно так выслушал, у него такое бывало: мол, не в этом дело, – а потом и говорит:

– Хочешь жить благочестиво?

– Конечно, – соглашаюсь.

– Пусть твой муж идет служить Богу.

– А куда: в священство или… в монашество? – растерялась я.

– Ну, какое монашество?! Вы же поженились недавно! В священство, конечно, пусть идет.

– А как?

– Ну что, как? Я вот сейчас приду на Акафист, пусть он меня встретит и проводит.

Как мы в монастырях оказались

Возвращаюсь в храм, говорю мужу:

– Отец Илий сказал, чтобы ты шел Богу служить.

– А как? Куда я в попы-то?!

– Я не знаю, я не старец. Но отец Илий сказал, что он сейчас придет в алтарь, чтобы ты его встретил и проводил до скита.

Так всё и произошло. Вскоре батюшка в храме появился, он – в алтарь, Алексей – к солее, батюшка вышел, а народ-то как-то и рассеялся, что редко бывало. Так Алексей батюшку до скита (хотя еще неизвестно, кто кого) и повел...

Отец Александр Хорошилов с Аней

Возвращается…

– Ну, как?!

– Я ничего не понял…

– Как?

– Ну, он мне что-то говорит – я не слышу, говорит – я не слышу, всё ниже-ниже склоняюсь, а в конце у скита уже повернулся и объявляет: «Крест не бросают, с него снимают. Помни праздник Воздвижения Креста Господня», – и ушел. Что делать дальше, не знаю.

А потом, при стечении каких-то просто чудесных обстоятельств, на Воздвижение мужа и рукоположили. Сейчас он в Ольгинском монастыре в Волговерховье служит (Тверская епархия). Он – в женском, а я в мужском – в московском Сретенском, в семинарской библиотеке работаю.

У нас и дети все по церковной стезе: Иоанн – послушник здесь же, в Сретенской обители; Коля – семинарист, тоже тут, в магистратуре Сретенской семинарии учится (недавно ему медаль Равноапостольного Николая Японского дали); Анечка матушкой стала, супруг у нее, отец Александр Хорошилов, – священник, уже двоих деток родили; Маша на иконописца учится, работает в музее.

Чтобы все мы радовались с Пресвятой

У отца Илиодора постоянно было зажженным кадило в кармане – наготове. Он же всюду и мотался: не только у убиенной оптинской братии, но и на могилу к матушке Сепфоре панихидку отслужить рванет, а то, где только ни окажется у иконы Божией Матери, – Акафист устроит. Всех соберет, народ просто распевался на его Акафистах, так что еще потом неделю, а то и более души у всех пели, славословили Пресвятую, – в такой радости пребывали, что точно райское уже бытие. А после Акафистов еще и «Агни Парфэнэ» всех сподобит спеть. Еще и распечатки всем раздавал, чтобы не забывали Божию Матерь хвалить и благодарить, тогда всё и в жизни устроится!

Народ просто распевался на его Акафистах, так что еще потом неделю души у всех пели, славословили Пресвятую

Маша, дочка, вспоминает, что и ночами отец Илиодор Божией Матери Акафисты служил. В храме только лампадки неугасимые мерцают, а как-то светло на душе становилось. А уж как все вместе «Царице моя преблагая» подхватим, так точно уже и нет никаких невзгод. Маша в юности как-то болела сильно, так он ей сказал «черешню есть», а сам за нее молился, хотя она и сама, видно, на него глядючи, Акафисты каждый день читать стала. И полностью исцелилась, уже и не помнит особо про эту свою болезнь.

Отец Илиодор всегда был на этих Акафистах к людям внимателен. Он не уходил в молитву так, чтобы глаза к Небу и – не видит да не слышит никого и ничего. Нет, сам подходил, интересовался, что у кого на душе, – если видит: человек «Радуйся!» поет, а у самого смятение какое-то… Иных это и смущало: как это, мол, во время Акафиста разговаривать? Но батюшка же жил этими Акафистами, они у него нескончаемы были, а в том, что людей из виду не упускал, – в этом тоже свое служение Церкви Христовой осознавал.

«Обличай мудрого, и он возлюбит тебя...» (Притч. 9, 8)

Помню, отец Илиодор мне как-то свою тужурку на плечи накинул, – это же вериги натуральные! Там не только это кадило зажженное во внутреннем кармане подпекает так, что хочешь не хочешь, а трезвишься…Но и – масса молитвословов, Акафистник, требник, да еще на раздачу святыньки: маслице, камушки какие-то из святых мест, иконочки да книжки, плюс яблоки, печенья, сушки, конфеты всяческие в изобилии... Меня весь этот груз чуть ли не придавил, – мне такое не понести. А он еще и летал по жизни со всей этой тяжестью.

А брата, возносящегося на Небе, известно, хватают за сапог и тут же бьют оземь. На него постоянно какие-то облавы устраивались.

Приезжаем, помню, как-то в Оптину. Идет нам на встречу… «Отец Илиодор…». Вид-то у него величественный, волосы на ветру развиваются… И чем ближе, тем больше дыхание захватывает у нас. В валенках чешет, а уже оттепель началась, и всё как-то несуразно: это я сначала на эти его мокрые валенки уставилась, точно взгляд в землю прятала, а в них шаровары заправлены… Да пальто какое-то накинуто не по размеру… И проволока, помню, такая в петельку просунута, и пуговичка на нее примотана…

Отец Илиодор в Оптиной пустыни

– Отец Илиодор… Что с вами случилось такое?..

– Чё? Голый монах! Подраздели.

– А что произошло-то?

Шел по монастырю, оказывается, а там монахи сидят, интеллигентно так шоколад едят…

– Братия, да вы что? Шоколад жрёте? Дети, что ли, у вас в монастыре перевелись?

«Ах, дети?!! В монастыре?!» – видно, кто-то обозлился на него да приструнить решил. Замонашить.

Одно время подрясник с отца Илиодора, кстати, часто снимали. Он нарушал Устав. Юродствовал. Такого в дисциплинарные клише на запакуешь.

Высшая степень любви – не обладание, а служение

Но дело ведь не в том, насколько ты внешне в какие-то там предписания вписываешься. Иной и вписывается, да толку-то что... А у отца Илиодора было много духовных даров. За это-то враг и нападает. Не дает покоя, действует и через дальних, и через тех, кто поближе.

Любил до жертвы. До такой степени мог любить, чтобы давать свободу

Что-то, может, он и своей подвижнической жизнью стяжал, но был у него и такой талант – огромный, – не серебряный (ср. Мф. 25, 27), а золотой просто, что ни за какие наши потуги не заполучить. Просто сюрприз от Бога. ДАР ОГРОМНОЙ К ЛЮДЯМ ЛЮБВИ. Всепоглощающей. Она у него – как то, всегда наготове, – кадило, в котором горящий уголек не затухал. Любил до жертвы. До такой степени мог любить, чтобы давать свободу. Полную свободу! Это высшая степень любви. С самоотречением. Не обладание, а служение. Не попадание в какие-то там устои – предание, которым и фарисеи, известно, жили (ср. Мф. 15, 30), а Богу Живому предстояние. Он всего себя расточал. Та самая пшеница Христова на зубах у хищников.

«Насколько ты счастлива?»

Маша как-то отцу Илиодору ангела в пол-оборота нарисовала и отправила ему. А то под Рождество фигурок ему детвора из пластилина налепят, к картонке какой-нибудь причмокают и подарят. Так он же эти детские поделки да рисунки, как величайшую святыню, всегда еще и через весь монастырь нес – точно ему сам ангел вот только что явился, или он Само Боговоплощение созерцает: Господь маленький еще совсем, – Христос рождается, славите! – в пещеру Вифлеема снизошел... Свершилось! И отец Илиодор ликовал.

Хотя радость у него всегда была такой глубокой, что в ней как-то и скорбь ощущалась: Господь явился, а люди Его – Чистого, Святого – всё равно распнут…

Он и в радости не забывал о скорби мира; он и при тяготах не давал никому унывать

Он и в радости не забывал о боли Пресвятой, о скорби мира; он и при тяготах не давал никому унывать. И в простом умел видеть великое, и о самом насущном всегда, просто элементарном, сам всегда хлопотал. Вопросы у него были простые:

– Что кушаете? А во что вы сейчас одеты? А у тебя шубка есть? А пальто хотя бы? А сапожки? А ноги у тебя не промокают? А с работой как? А сколько получаешь? Ой, что-то мало. А отношения на работе какие? Что?!! Может, что-нибудь другое найти?

У отца Илиодора всегда был, по сути, один вопрос: «Насколько ты счастлива?» – «А у тебя всё в порядке? А расскажи». Выслушает… «Ой, а это что-то не всё в порядке…».

Перекатехизировали ее, что ли?..

Мимо меня как-то отец Илиодор в Оптиной пронесся:

– Слушай, я под контролем,– что-то быстро вручил, – на, возьми. Мы сейчас с тобой съездим… Надо тут наведаться.

Смотрю: еда в пакетах.

Подруливает на машине. Вид у него встревоженный – дело жизни и смерти. Молится. Поехали неподалеку в поселочек. Там семья молодая. Заходим… Запах неприятный прямо бьет, точно наотмашь, в лицо… Я оглядываюсь, а у матери, что встает навстречу, на руках ребенок – золотушный… Стафилококк у него. У меня дыхание перехватило. Уже такая стадия, что и умереть может: в сыпи весь…

Отец Илиодор тоже косится, а на самом лица нет от переживания, не знает: как же убедить ее, какие слова подобрать?...

Выгружает снеди на стол, собирается с мыслями, силами, – ребятня вокруг, а детей много, закружилась – хватают, зыркают, кто что взял, и тут же есть как-то жадно, взахлеб, начинают, явно изголодавшиеся...

– Ребенка лечить надо! – не может уже прямо слез сдержать отец Илиодор, голос у него такой дрожащий, интонацию пытается нужную найти.

А как ехали, молился, но видно было, что не может стену какую-то пробить… Вот и сейчас:

– Нет! – упорствует та. – В больницу заберут, антибиотиками заколют… Само пройдет. Бог поможет. Я его святой водой еще окроплю.

А отец Илиодор – с такой горечью:

– Ну, что ты мучаешь его?! Врачей нам на что Бог посылает? – он не ругал, просто с болью такой сердечной, невыносимой донести да нее пытался.

Перекатехизировал ее, что ли, кто-то?..

Всем он – и мама, и папа

И так за всех у него сердце болело. К детям он особенно трогательно относился. Как квочка, всех готов был под защиту взять. Помню, холодина такая на улице, осень уже промозглая, дождь накрапывает, женщина выходит из храма…

Как квочка, всех готов был под защиту взять

Видно, малыш пописать попросился. Так она с него прямо там штанишки и начинает снимать: здесь, мол, на клумбу писай… Тут-то на нее отец Илиодор и налетел:

– Ты что делаешь?!

– Ну, он же маленький, ему что, на клумбу пописать нельзя? – изумляется та: мол, и дождик всё равно накрапывает, да и что вы тут щепетильные и стыдливые такие?

– Что ты делаешь, спрашиваю, – накрывает его мантией от ветра. – Ты же его застудишь! Тебе Бог зачем его дал, чтобы ты издевалась над ним? Почки же ему потом не пролечишь в жизнь!

Он так всегда всех малышей оберегал, женщин защищал – всех слабых.

Всем он – и мама, и папа. Больше, чем иные и из матерей, чувствовал, понимал. Вразумлял по-отечески. Всё и всех в свое сердце вмещал. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48).