«Я вас люблю» консьержки Наташи

В начале декабря неожиданно умерла наша многолетняя консьержка Наталья. Не то чтобы совсем уж неожиданно – в последние два года она постоянно маялась по больницам после очень нехорошего перелома ноги и сильно, как говорится, сдала. Да к тому же с детства была она болезненной и даже имела какую-то группу инвалидности. Нечто связанное с психикой, с неким нарушением душевного равновесия. А может, и еще что-то, точно никто не знал.

Впрочем, на внешнем виде и поведении всё это отражалось не слишком заметно, а некоторые особенности и вовсе можно было принять за индивидуальное своеобразие и выразительные, выпуклые, так сказать, черты характера.

Возраст ее определить было довольно трудно: такой большой ребенок, немного нескладный и нелепый, с неспешными угловатыми движениями, простодушно-кротким взглядом голубых глаз и пушком белокурых кудряшек на голове. Кудряшки трогательно торчали вверх и золотились при свете. А губы Наташа неумело наводила яркой помадой.

Родители ее давно умерли. Сначала она жила одна, а затем к ней переехала двоюродная сестра с маленькой дочкой, и стали они жить втроем в двухкомнатной Наташиной квартирке.

Несмотря на свою врожденную болезненность и слабость – и по этой причине получая пенсию, – Наташа, однако, дома никогда не сидела. Она всю жизнь где-то работала. Много лет мыла классы и коридоры в ближайшей школе, а последние лет пятнадцать служила консьержкой в нашем же доме.

Дом наш 16-этажный, одноподъездный, так называемая «башня». В нем больше 100 квартир. Наталья знала не только всех жильцов дома как своих ближайших родственников, но и всех приходящих к ним родных, друзей, женихов, невест, бывших одноклассников и нынешних однокурсников, близких и дальних знакомых.

Она знала клички всех собак, выводимых на прогулки, и какой характер имеет каждая из них. Ей был известен весь «транспорт», имеющийся в наличии у жильцов дома, начиная от паркующихся во дворе автомобилей до велосипедов, самокатов и детских колясок, оставляемых иногда на ночь под лестницей. Каким-то непостижимым образом она первая оказывалась в курсе всех происходящих в доме событий, даже самых, на первый взгляд, незначительных. Память и внимание ее были феноменальны, и в буквальном смысле слова мышь не могла проскользнуть мимо Наташи незамеченной. Когда Наташа находилась на своем посту, дом наш был, без сомнения, под надежнейшей охраной.

Разумеется, все вновь появляющиеся обитатели – будь то новые арендаторы жилья, или строительная бригада, прибывшая для ремонта очередной квартиры, или отчего-то всё время сменяющие друг друга дворники – уроженцы солнечной Азии – все они тотчас же становились известны Наталье наперечет. Она запоминала самые экзотические имена, никогда не переводя на русский лад, что явно нравилось их владельцам, и с неподдельным участием расспрашивала каждого про жизненные обстоятельства, приведшие к столь дальнему перемещению. Наташа, похоже, была твердо убеждена, что сбор и хранение всей этой информации самым непосредственным образом содействуют спокойствию обитателей дома, а значит, являются самой что ни на есть прямой ее обязанностью. Но, возможно, она руководствовалась при этом и совсем другими соображениями, кто же может знать доподлинно?

Так или иначе, но способность Наташи к налаживанию самых дружественных отношений со всеми, кто хоть мало-мальски имел отношение к дому, была неподражаема. С любым человеком заводила она беседу, как с давним своим знакомым и даже чуть ли не родственником, так что не было абсолютно никакой возможности отмахнуться и не ответить на ее вопрос самым вежливым, честным и добросовестным образом. Эта ее особенность, на первый взгляд несколько бесцеремонная, сотворила маленькое чудо: все в доме словно бы оказались связанными через Наташу друг с другом, и уже повсюду начавшее забываться ощущение «добрососедства» не погибло в нашем доме окончательно.

Все в доме оказались связанными через Наташу друг с другом, словно большая семья

Наташа, впрочем, не любила вести долгих бесед и разговоров, видимо, экономя свои и без того слабые силы, и о волнующих ее событиях начинала говорить сразу же, без лишних предисловий, как о делах, требующих коллективного осмысления, а то и срочного, непосредственного вмешательства.

Страдальчески подняв домиком свои светлые брови, она сходу сообщала вышедшей из лифта пожилой всеми уважаемой соседке:

– А Ванька-то, Ванька! Опять сейчас в «Пятерку» пошел! За бутылкой! А ведь ему нельзя. Опять ведь плохо будет. И о чем он только думает! Здоровье совсем не бережет. Сколько раз уже лежал, помирая! Ну не дурак ли? Вот что с ним делать, а?

«Ванька», Иван Александрович, одиноко проживающий пенсионер со второго этажа, был одной из давних и постоянных ее забот. Когда он выходил посидеть на лавочке, Наташа, расхаживавшая тут же у двери, как часовой на посту, непременно использовала эту возможность для нравоучительной беседы. Иван Александрович добродушно улыбался и ленивыми шутками пытался отбиваться от ее саркастических намеков и прямых возмущенных обличений, накопившихся к этому времени, но было заметно, что ему по душе такое Наташино небезразличие. Когда же после очередного трагического похода в «Пятерку» он впадал в немощь и на несколько дней исчезал из поля зрения, Наташа ходила взад и вперед под его балконом и, не имея возможности хоть как-то повлиять на ситуацию и успокоить душу, с неподдельной горечью сообщала самым своим доверительным собеседникам:

– А Ванька-то опять нажрался! Уже три дня не выходил и на балконе даже не появляется. К домофону не подходит! Хоть жив он там или нет?? И сыну, наверное, не звонит, тот ведь очень не любит, когда папаша в таком состоянии пребывает. А вдруг у него там инфаркт, инсульт? Вдруг помер уже там? Ох, беда, беда…

Дня через три Иван Александрович, сидя на лавочке с надвинутым на самые глаза козырьком бейсболки, похудевший и небритый, с виноватой усмешкой на устах оправдывался перед Наташей за причиненные ей душевные переживания.

– Выходи за меня замуж, Наташа, уж я тогда точно перестану в «Пятёрку» ходить, – говорил он ей примирительно.

– Вот еще что выдумал, дурак… Да не пошла бы я за тебя никогда! – возмущенно отвечала Наталья и даже отходила в негодовании подальше от лавочки.

– Ты, конечно, мужик толковый, и руки у тебя золотые, – вещала она ему издали. – Вон ты и шкафы себе собственноручно сделал, и даже кухню сам обустроил новомоднейшую – не отличишь от магазинной! И шить ты можешь, и готовить, и чистота у тебя всегда идеальная, и цветы растут, как в оранжерее. Но как только зачастишь в «Пятерку» – всё, пиши пропало. В комнатах полный бедлам, двери нараспашку, и если бы могли собаки бродячие в наш дом забегать, то они бы точно все к тебе в квартиру набились! Но зато к тебе сразу полная квартира всяких «друзей» набивается. В позапрошлом месяце они ведь у тебя не только все деньги извели, но и куртки, и костюмы из шкафа вынули, пока ты спал! Нет уж, спасибо, за такого я бы никогда в жизни не пошла, дура я, что ли??

А Наташа очень хотела замуж.

Она наряжалась в светлые кофточки и розово красила губы. Пунктуально, два раза в год, она ходила в парикмахерскую завивать свои золотистые кудряшки. Она замечала все обновки у модниц нашего дома и даже интересовалась, где всё это продается и дорого ли стоит.

– Ирочка, какая же ты сегодня нарядная! – восхищенно восклицала она, стоя у дверей своей дежурки. – Какие туфли у тебя модные! Ну, красота неземная! Надо тебе срочно самого лучшего жениха. Ты ведь у нас красавица-раскрасавица, просто «мадам-королева»! Я тебя люблю, ты это знаешь?

Девушки и женщины расцветали от ее незамысловатых, но таких искренних комплиментов и от щедро присваиваемого почти каждой из них титула «мадам-королева». Нахваливая новые туфельки, она смотрела на них так, что невозможно было не догадаться, как сильно ей хочется такие же. Чтобы точно так же надеть их на прозрачные чулочки и легко, с пристуком каблучков пройтись по аллейке вдоль дома… А потом куда-то дальше, дальше… И тогда там кто-то замечательный уж точно обратит на нее внимание!

Всех незнакомых мужчин, появляющихся в ореоле ее влияния, Наталья тут же, как бы между делом, выспрашивала: женат ли он? И если оказывалось, что нет, то она, пунцово краснея, но делая вид, что, конечно же, только шутит, заявляла:

– Так женись на мне! Женись, я тебе хорошей женой буду!

Очередной дворник-таджик или ненароком оказавшийся у подъезда строительный рабочий, гарный хлопец, ошеломленно посмотрев в ее чистые голубые глаза, что-то смущенно бормотали и спешили скрыться. Но вскоре они привыкали к этим ее полушутливым предложениям и только улыбались, отворачивая лицо в сторону.

Нерастраченный запас любви, острая потребность кого-то опекать и о ком-то заботиться требовали выхода и выплескивались едва ли не на каждого встречного. «Я тебя люблю» – было постоянно употребляемым выражением Наташи. Какой бы краткой ни была беседа, она почти всегда успевала сказать эти слова. Даже вдогонку закрывающемуся лифту, даже через стекло своей комнатки-дежурки, помогая себе при этом, ради пущей выразительности, еще и энергичными взмахами обеих рук.

Какой бы краткой ни была беседа, она всегда успевала сказать: «Я тебя люблю»

– Привет, Верочка, ты куда, в магазин? Тепло оделась? На улице очень холодно, смотри не простудись… Я тебя люблю!

– Опять кошку к ветеринару возил, Миша? Вот сколько вам с ней забот, а что делать – надо ведь лечить животинку… Ну, иди-иди скорее домой, твои уж там заждались, ужин вкусный приготовили, наверное… Я тебя л… – запнувшись на последнем слове, взмахивала она ему вслед рукой. Мужчинам она говорила эти слова всё же весьма избирательно.

– Что, детишки, отсидели свои уроки наконец? Да не надо трезвонить в домофон, не надо, а то бабушки побегут к трубке и споткнутся второпях! Я сама вам открою. Ишь как понеслись по лестнице – через три ступеньки… Я вас люблю…

Или сидит она, к примеру, на детской площадке – своем любимом месте отдыха в свободное от «несения службы» время – и, увидав вдруг кого-то из знакомых даже на довольно приличном расстоянии, приподнимается со скамьи и, стараясь привлечь к себе внимание взмахами рук, пытается докричаться слабым своим голосом:

– Леночка, привет! Ты с работы? Устала, наверное? Ну, иди-иди скорее домой, отдохни. Чайку попей с чем-то вкусненьким. Есть у тебя что-нибудь такое дома? Я тебя люблю!!

И приходилось тогда тоже кричать ей чуть ли не через улицу:

– И я люблю тебя, Наташа!!

Шли годы, и казалось, что Наташа всегда будет сидеть в нашем подъезде, встречая каждого так, словно его одного только и ждала весь день. Но однажды, приподнявшись с кресла в своей дежурке, Наташа как-то неловко повернулась и упала, сломав себе при этом ногу в очень опасном месте. Сосед по этажу, богатырь Марат, отнес ее домой на руках.

После двух лет мытарств по больницам, нескольких операций, а также страхов, что ее оставят теперь где-нибудь в интернате навсегда, сильно похудевшую и измученную Наташу сестра с племянницей стали наконец вывозить в коляске на прогулки. А еще через полгода она стала уже передвигаться самостоятельно и медленно, с остановками, прогуливалась вокруг дома, двигая впереди себя четырехногое приспособление для опоры.

– Скорее выздоравливай, Наташа, и выходи работать! – говорили ей соседи, пробегая мимо по своим нескончаемым делам.

– Да-да, обязательно, как только поправлюсь, снова буду работать. Хотя нога у меня всё болит… никак не перестает… – отвечала она.

– В боку у меня болит, сильно болит… – говорила Наташа пару месяцев спустя и смотрела на собеседника потемневшими и огромными на исхудавшем заостренном лице глазами. Это был жалобный взгляд ребенка, который смотрит на взрослого с надеждой, что тот, как старший и опытный, непременно поможет ему в беде. Как выяснилось, за несколько месяцев до смерти у Наташи обнаружили еще и раковое заболевание.

Снежным декабрьским днем жильцы дома, выходя из лифта или поспешно забегая в подъезд с метельной улицы, натыкались вдруг взглядом на выставленный в углу под фикусом небольшой круглый столик. На столике – скромное поминальное угощение: печенье, конфеты в вазе, блюдо с бутербродами, некий сосуд с напитком и бумажными стаканчиками рядом… Сохранилась еще такая добрая традиция в нашем доме – просьба к соседям помянуть новопреставленного.

– А кто умер?

– Наташа умерла…

– Какая Наташа?

– Да наша же, наша Наташа умерла, сегодня и похоронили – третий день уже…

У столика стояли несколько соседок, сменная консьержка, тоже Наталья. Тихо переговаривались, печально покачивая головами.

– Вот она, жизнь человеческая: сегодня ты здесь, а завтра уже и нет тебя вовсе…

– Наталья наша, наверное, в раю будет. Ведь сколько лет она здесь прожила и проработала, а, пожалуй, не найдется ни одного человека, который остался бы на нее в обиде. Если и говорила что-нибудь нелицеприятное, так ведь это совсем не со зла, а наоборот – от любви и заботы к людям и по своей великой простоте душевной. Да и болезненная она была. А сердце было золотое…

– Да, такое сердце было! Иные люди от своих родных столько теплых слов не слышали, сколько от нее. Да и сами «поневоле» учились в ответ такие же слова произносить…

Стояли под фикусами соседки, скорбно покачивали головами, а в мыслях у каждой звучал, наверное, в эту минуту знакомый слабый голос:

– Я вас люблю… Я вас люблю…