Мостик над бездной

Щелкает выключатель, и храм погружается в полутьму. Бабушка в белом платке спешно задувает свечки на подсвечнике. Почти темно, только уличный свет из окон да свечка в руке чтеца, озаряющая страницы книги. Начало утрени – Шестопсалмие:

– Господи, что ся умножиша стужающии ми? Мнози восстают на мя, мнози глаголют души моей: несть спасения ему в Бозе его…

Это третий псалом Давида – «внегда отбегаше от лица Авессалома, сына своего».

Много бед обрушилось тогда на великого царя, родной сын его предал и пополнил число врагов отца. Но, как пишет в своем толковании на псалмы святой блаженный Феодорит Кирский, горше всего было Давиду от этих насмешек: нет, дескать, никакого ему спасения в том Боге, Которого Он так чтит, Которому так молится, на Которого полагается во всем.

Я не царь, врагов у меня нет. Отношения с людьми по-разному складываются, конечно, но вот врагом назвать решительно некого. Да и кто я, собственно, такая, чтобы стать для кого-то персональным врагом?..

Однако голос этот я слышу постоянно: «Нет тебе на самом деле никакой помощи от Бога, никакого значения ни ты, ни кто-либо другой из вашей церковной среды для Него не имеете, если Он, как вы Его понимаете, вообще есть…»

Да, скорее всего это голос уныния. А может быть – того самого Гнуса, персонально ко мне приставленного, который сейчас намерен моим унынием воспользоваться. По Иоанну Лествичнику, уныние есть клевета на Бога: будто бы Он немилосерд и не человеколюбив. Получается, что это грех, граничащий с богохульством. Но если бы все было так просто…

Вот чтец продолжает:

– Ты же, Господи, Заступник мой еси, слава моя и возносяй главу мою…

И я понимаю, что меж вторым и третьим стихом третьего псалма пролегает бездна. И мне не перелететь ее на одном вдохе, как, может быть, Давид перелетал.

Вам приходилось молиться за тяжелобольного, умирающего человека, далекого еще от старости, необходимого близким? Молиться изо дня в день, утром и вечером, в каждую церковь по дороге заходя, свечку за свечкой зажигая, сорокоусты заказывая… А потом получать известие о смерти.

С кем из нас этого не было! И не уйти нам никуда от этой мысли: как же так?.. Сказано же: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф. 7: 7–8). Чем я не всякий, почему не получаю? Грешна?.. А разве это для безгрешных было сказано? Это было сказано для верящих и уповающих… В чем оно, милосердие и человеколюбие Творца? Где искать утешения и покоя, если самая искренняя молитва не исполняется?..

Минувшие святки для меня оказались трудными. В Рождественский сочельник мне сообщили, что друг мой, чудесный и очень нужный мне человек, со вчерашнего дня в коме и на ИВЛ. А хоронили мы его как раз под Василия Великого.

Но именно в эти январские дни я увидела мостик над бездной меж вторым и третьим стихами третьего псалма; поняла, что неуслышанных молитв на самом деле не бывает и камень вместо хлеба, змею вместо рыбы Бог человеку не подает.

Немного раньше, когда друг мой уже лежал в больнице, но самого страшного мы еще не ждали, я прочитала статью иерея Стивена Фримана на Pravoslavie.Ru «Бог внутри нас». Она помогла мне ясно увидеть то, о чем я ранее… знала, наверное, но просто не задумывалась.

Неправильно представлять себе нашу молитву, наше обращение к Богу, нашу жизнь с Ним вот так: я, человек, стою здесь, у себя, на земле, в храме, дома, где угодно – и обращаю свою мольбу к бесконечно далекому, непостижимому, недоступному Божеству. Я – отдельно, Бог – отдельно; Он может ответить мне или не ответить, а мне остается только просить и надеяться.

«Нам не подобает представлять наши взаимоотношения с Богом как нечто внешнее, как между двумя людьми, – пишет отец Стивен. – Наш союз с Богом, получивший рождение в Таинстве святого Крещения, намного более глубокий… Бог не “помогает”, вдохновляя нас или просто устраивая так, чтобы все было в порядке. Он скорее внутри нас действует, в союзе с нашими усилиями… “Дела”, творимые христианином, творятся правильно только в союзе со Христом, так что это не дела отдельной личности, но дела нашей общей жизни со Христом и во Христе. Когда мы постимся, то это Христос постится в нас. Когда мы молимся, это Христос молится в нас. Когда мы даем милостыню, это Христос дает милостыню через нас».

Сам Христос во мне молится о том, кто мне дорог. И странно было бы предполагать, что Ему он дорог меньше, чем мне

Итак, это Сам Христос во мне молится о человеке, который мне дорог. И странно было бы предполагать, что Ему человек этот дорог меньше, чем мне. Или – что Господь меньше, чем я, об этом человеке знает. Он знает о любом из нас то, что сами мы узнаем только на Страшном суде. Он родил этого человека в жизнь земную, и Ему лучше знать, когда надлежит человеку родиться в жизнь вечную. Мы не так много понимаем своим ограниченным и помраченным умом, мы очень мало видим на самом деле; но из этого следует только один вывод: надо слушаться сердца, довериться и смириться… и тогда тебе, может быть, что-то откроется. Да, это трудно, и чем ближе тебе усопший, тем труднее; а если он кровно близок, это совсем немыслимо. Однако же люди это немыслимое делают, к смирению и свету приходят: прочитайте книгу Владимира Щербинина († 2017) «Сердце сокрушенно».

Да, вот такой ответ я услышала, молясь о друге; это было не откровение какое-то, нет, конечно, это была просто та самая мысль, о которой мы молимся каждый вечер вслед за Иоанном Златоустом: «Господи, даждь ми мысль благу».

А потом пришла другая благая мысль.

Да, человек смертен. Да, срок его земной жизни ограничен. Но если бы это было не так, если бы факт смертности каждого человека не представал перед нами во всей своей очевидности – вряд ли бы что-то другое пробудило бы нас от духовного сна.

Память смертная, заповеданная каждому христианину, – она, конечно, совершенно не то, что обыкновенный страх смерти: но для того, чтобы обрести эту благую и спасительную память, нам необходимо подчас пройти через этот – самый обыкновенной, животный, унизительный – страх. До поры до времени человеку кажется: беда случится с кем угодно, только не с ним; она войдет в любой, только не в его дом. Это либо одно из проявлений гордости (подсознательное предположение некоей исключительной ценности собственной персоны), либо просто уход от тяжелых травмирующих и, как кажется, бесполезных мыслей.

Но в один прекрасный день ты ясно видишь: ничем не хуже тебя те, на которых упала Силоамская башня; те, которые умерли от страшной болезни, погибли в катастрофе, стали жертвой преступника. И тот дом, в который вчера вошла смерть, – то же для нее, что и твой дом, и нет от этой гостьи замков, и никому не ведомы ее маршруты.

Так рушатся ложные барьеры гордыни или психзащиты: так человек познает свою бренность, беззащитность, бесконечную уязвимость собственной плоти…

И продолжает слушать церковного чтеца – или царя Давида:

– Ты же, Господи, Заступник мой еси и слава моя и возносяй главу мою. Гласом моим ко Господу воззвах, и услыша мя от горы святыя Своея…

Несть спасения?.. Как же «несть», если Он – единственный Спаситель твой от смерти, единственный Заступник твой перед злом и ложью этого мира? Единственный, кто возносит твою главу – защищает твое человеческое достоинство от всего того, что готово объявить тебя ничтожеством, размазать тебя по земле?

Мы приходим к вере через сомнение; к надежде – через отчаяние; к утешению – через боль; к доверию – через страх. Нам не только свечки в храме нужно задуть, когда начинается Шестопсалмие, но и внутри себя погасить огни наших ветхих утешений, наших жалких самоуспокаиваний типа «Всё будет хорошо», чтобы начать наконец успокаиваться по-настоящему: «Аз уснух, и спах, востах, яко Господь заступит мя…»