Оставить все и последовать за Христом

Вот и миновал год со дня нашего расставания, и снова февраль.

Февраль. Достать чернил и плакать,
Писать о феврале навзрыд…

Любимые стихи юности… Думала ли я в то далекое время, когда прочла их впервые, что февраль станет и моим месяцем скорби, что поэт в этих стихах уже выплакал горечь моего молчаливого февраля и за меня сумел

Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Вот так описана поэтом скорбь, через которую надо достойно пройти, если хочешь соприкоснуться с той радостью, которую возвещал Господь перед Своими страшными испытаниями, перед неведомым никому Его чувством богооставленности, чувством, ни с чем не сравнимым по глубине страдания. «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, Я победил мир, и скорбь ваша в радость будет» (Ин. 16, 33). И если бы не победа Господа над миром, полонившим человека адскими мучениями, если бы не осознанное и свободное желание идти за Христом, участвуя в Его победе над миром страстей, человеку ни за чтобы не удалось испытать такое страдание, которое в конце концов сможет вспыхнуть радостью Царства Небесного.

Господь дал нам возможность пережить счастливое время, приобщиться к радости первых христиан

Сегодня, вспоминая оставшиеся позади годы, можно с благодарностью сказать, что Господь дал нам возможность пережить счастливое время, приобщиться к радости первых христиан, которые оставили все и последовали за Христом. И вот что интересно: с теми, кто отважился тогда на это, стали происходить поразительные вещи, в которые трудно было поверить. Враг не собирался так просто отпускать свою добычу. Стоило только кому-то задумать уйти с работы, как к нему тут же начинало проявлять пристальное внимание начальство: его хвалили, обещали повышение по должности, значительное увеличение оклада. Нашей Ларисе (она писала пьесы, но о том, чтобы их куда-нибудь пристроить, естественно, не было и речи), как только она решила начать новую жизнь с Богом, тут же позвонили. И откуда? Из Театра на Таганке! Из театра Юрия Любимова, где в то время играл сам Высоцкий и который мы, можно сказать, боготворили, и сказали, что им принесли две ее пьесы, которые всем понравились, они бы их с удовольствием поставили, и вообще, несите все, что у вас есть. Вот кого мне было жалко, так это Ларису! Пожалуй, ее подвиг трудно было превзойти:

– Спасибо, но меня это уже не интересует!

И все наши друзья были настроены так же решительно. Володя, который сочинял песни (понятно, что на них никто не обращал внимания), даже выбросил гитару из окна, когда ему позвонил какой-то знаменитый композитор и сказал, что заинтересовался его песнями (он где-то услышал их!) и поможет записать диск.

У нас с мужем тоже была своя история. Как только муж начал всё в буквальном смысле с чистого листа, убрав подальше свою почти готовую докторскую по гностицизму, на следующий же день раздался звонок из Питера:

– Здравствуйте, я подруга Ирины, Ира просила передать вам, что она завтра приедет в Москву. Приютите ее, пожалуйста!

Мы с мужем переглянулись. Ирина приезжает! Вот уж с кем бы не хотелось нам встречаться сейчас, так это с ней. А ведь как бы раньше мы обрадовались ее приезду, особенно мой муж. Ирина защищалась на кафедре философии, и муж любил с ней «пофилософствовать» («С Ириной говорить – как в пинг-понг играть!» – восхищался он). Но только не сейчас. Моей подруге-отличнице Кате, которая, по словам Ирины, «ударилась в религию», из-за чего оставила престижную работу и ушла из НИИ сторожить гардеробный трест, Ирина уже успела высказать своё мнение:

– Зря ты это, ты что, не понимаешь, что ты будешь социально бесперспективной?!

Поэтому мы нисколько не сомневались, что и нас ждет неприятный разговор. Но Ирина не стала нам ничего такого говорить, догадываясь, что после встречи с Катей у нее ничего не получится, и лобовая атака тут не пройдет. Но она знала, на что может отреагировать мой муж:

– Как твоя книга по манихейству? Ты подготовил ее к печати?

– Нет, не подготовил – я с Мани, как и с гностиками, покончил окончательно.

– Да-а-а-а, – протянула Ирина, – жаль-жаль! Ты же один этой темой в Советском Союзе занимался! Смотри, моя подруга Татьяна уже взялась за нее. Она девочка хваткая, если во что вцепится – не оторвать!

На следующий день Ирина вернулась в Питер. А вечером я заглянула в кабинет мужа. Перед ним лежала рукопись книги.

– А это ты зачем достал? – поинтересовалась я.

- Знаешь, я подумал, что Татьяна ведь все равно будет переводить, а у меня уже готовый перевод. Я опубликую книгу, а в предисловии объясню, какой она может причинить вред.

– А ты думаешь, кто-то будет твое предисловие читать?

Муж помолчал, а потом согласился со мной:

– Наверное, ты права. Татьяна может тоже стать верующей и не будет заниматься манихейством. Да даже если и будет, по крайней мере без меня. Ведь Господь сказал, что соблазны все равно придут, но горе тому, через кого они приходят (Мф. 18,7).

С манихейством мы разобрались навсегда, а с Ириной – нет. Здесь было все гораздо сложнее. О том, что у Ирины есть экстрасенсорные способности, мы впервые услышали от нее, когда она снова приехала к нам через месяц (причем о приезде опять сообщила не она, а ее подруга).

Вот тут-то Ирина и поделилась с нами, что умеет лечить головную боль.

– Смотрю я как-то на одного знакомого парня и спрашиваю: «Головными болями мучаешься?» – «Откуда ты узнала?!» – удивился он. – «Да я даже знаю, что ты лечишься коньяком!» – «Правда! Меня прозвали из-за этого Коньячный Джо!» (в наше время был такой популярный чешский фильм, который назывался «Лимонадный Джо»). – «Ладно, я тебе помогу, больше не будешь страдать!» И, действительно, больше того парня головные боли не донимали.

Слушая Ирину, я вдруг вспомнила, что когда-то она рассказывала нам, как ездила в Тибет, чтобы встретиться с буддийскими монахами. И там с ней произошло удивительное событие. Монаху, с которым она познакомилась, надо было срочно отлучиться. Уезжая, он предупредил Ирину, чтобы она, находясь в его комнате, не переступала черту, которую он провел рукой, сказав при этом:

– Тут можно, а туда не ходи.

Но она выждала некоторое время, пока монах, по ее расчету, будет уже далеко, и устремилась на запрещенную территорию, туда, где стояли шкафы с книгами. И тут же в комнате появился монах, который снова провел рукой и повторил:

– Тут можно, а туда не ходи.

И… исчез! Будто растворился в воздухе.

Мы выслушали тогда рассказ Ирины с интересом, но не придали ему особого значения, потому что это было за пределами нашего понимания, но теперь все приобретало иной смысл.

И вот Ирина снова с нами за столом.

– Алеша, пойдем, покурим! – позвала она моего тогда еще курящего мужа. Мне очень хотелось бы присутствовать при их разговоре, но было бы странно, если бы я пошла с ними на лестничную площадку. Я ведь не курила!

И опять все повторилось, как и в прошлый раз: Ирина, переночевав у нас, на следующий день уехала в свой Ленинград. А муж передал мне их разговор, во время которого Ирина, между прочим, спросила у него: «Что у вас со Светланой? У вас все хорошо?» И мой муж с воодушевлением кивнул в ответ: «Да, у нас все прекрасно!»

После этих слов мне стало почему-то не по себе, меня одолело какое-то неприятное предчувствие:

– Зачем ты ей это сказал?

– А что тут такого? Я сказал правду! Разве это не так, радость моя?

Так-то оно, конечно, так, только на следующий день между нами произошла такая ссора, какой раньше в нашей семейной жизни не случалась. Дошло до того, что муж сказал, что жить он со мной больше не собирается и что нам надо срочно разводиться. Я попробовала объяснить мужу, что наша ссора, скорее всего, связана с его беседой с Ириной. Но это только еще больше рассердило мужа:

– Какая глупость! Причем здесь Ирина?! – вспылил он.

Так и разошлись мы по своим комнатам, не примирившись.

А утром муж радостно сообщил мне:

– Я все понял, прости меня! Представляешь, вижу сегодня сон, будто мы снова курим с Ириной на лестничной площадке, и она спрашивает меня с ухмылкой: «Так, значит, у вас со Светланой все хорошо?» Вот уж действительно, это было какое-то наваждение, даже не понимаю, что со мной случилось!

Архимандрит Венедикт

И теперь можно представить, как я «обрадовалась», когда через месяц снова позвонила подруга Ирины, предупредив о ее приезде. Ну, уж тут я догадалась, что нужно делать, и помчалась в лавру к отцу Венедикту (будущему настоятелю Оптиной пустыни) за молитвенной помощью.

– Батюшка, приезжает наша подруга, встречи с которой мы всегда ждали с нетерпением, а теперь я ее боюсь! Что делать?

– Да ничего, – ответил отец Венедикт. – Она попьет чаю и уедет.

Так и получилось. Но на этот раз мы уже договорились с мужем: во время нашего «чаепития» читать вдвоем про себя Иисусову молитву. Надо сказать, что «чаепитие» это было ужасным. Бедная Ирина затравленно смотрела на меня, и чашка, которую она держала, дрожала в ее руке.

– У меня разболелась голова, – неожиданно сказала она.

– Из-за меня?

– Нет, конечно, не из-за тебя! Я сегодня не останусь ночевать у вас, мне надо срочно вернуться в Питер.

Так мы и расстались с Ириной – и, похоже, навсегда. По крайней мере, за все эти 40 лет она больше никогда не приезжала и не звонила, и я ничего не знаю о ней.

На этом можно было бы поставить точку, если бы муж не вспомнил, что во время того памятного разговора на лестничной площадке Ирина рассказала про свою родную бабушку, которой было больше 100 лет. Она, по словам Ирины, колдуньей была. «Вот, говорят, что колдуньи тяжело умирают, а моя умерла очень легко. Родителей не было дома, только мы с братом. Бабушка сварила суп, позвала нас к столу и, пока кормила, все приговаривала: ‟Какой хороший обед получился!” А потом сказала: ‟Ирочка, помоги мне постелить постель, сейчас я пойду умирать”. И, правда, умерла, как уснула».

– А почему ты мне сразу не рассказал? Я слышала, что колдуньям надо обязательно передать свой дар кому-нибудь, можно и через предмет, но лучше всего через еду, а то они будут долго мучиться перед смертью. Вот бабушка, наверное, и передала нашей Ирине свои способности, когда кормила ее супом. Надо было бы ей сказать, вдруг она не знает об этом?

– Думаешь, не знает? Это маловероятно.

Так мы и не поняли, зачем Ирина рассказала о бабушке. Может, хотела произвести на нас впечатление? Не знаю, одно только могу сказать, что впечатление на нас Ирина действительно произвела…

И вот что еще хотелось бы добавить. Хотя мы и отказались ради Господа от того, что раньше было для нас ценным и значительным, мы вовсе не зарыли свои таланты в землю. Но только теперь каждый из нас стал использовать этот талант, который он получил от Бога, во славу Божию, по воле Божией, на пользу себе и ближним…

Каждый из нас стал использовать этот талант, который он получил от Бога, во славу Божию

Незадолго до кончины мужа мы вспомнили один забавный эпизод. Однажды муж возвращался домой поздним вечером из библиотеки. И почти у самого дома перед ним неожиданно затормозила милицейская машина, и два человека буквально втолкнули его в салон, ничего не объяснив. Привезли в участок, и при этом вели себя грубо, не отвечая ни на какие вопросы.

– Разрешите хоть жене позвонить, она волнуется.

– Еще чего!

Звонить, значит, нельзя. А что можно? Уже час сидит. Достал из портфеля книги. Кто-то заглядывает через плечо:

– Это что?

– Греческий.

– А это?

– Латынь. Да вы хоть объясните, почему меня держат здесь?

– Никто тебе ничего объяснять не будет. Понял? А ну, убери! Тебе что здесь, изба-читальня?

Просидел еще часа два, пока не пришла женщина, которую ждали.

– Этот? – спросили у нее.

– Не, не этот. У того шапка другая была.

Шапка другая! А если бы «та» была?! Но ему сказали «свободен», и муж вернулся домой.

Правда, свобода была относительной. Однажды в нашу квартиру позвонили (муж к тому времени только что окончил университет и собирался работать в Институте истории АН). Молодой человек, которому я открыла дверь, представился Николаем Петровичем и спросил, дома ли Алексей Иванович. Мужа дома не оказалось. Тогда Николай Петрович сказал:

– Если Алексей Иванович захочет, пусть придет завтра на Лубянку.

Муж, конечно, «захотел», и на следующий день он уже сидел напротив важного товарища, который, нажав на кнопку звонка, попросил вошедшего в кабинет принести дело №. «Дело» принесли, и на стол легла довольно увесистая папка, из которой был извлечен тоненький тетрадный листок. Как оказалось, это было письмо десятилетней давности, написанное некой Лидии из Новосибирска. Муж протянул руку:

– Разрешите посмотреть!

– Нет-нет, я вам его сейчас сам прочту: «Как мне надоело смотреть на людей, читающих по утрам газеты в метро!»

– Это вы писали?

– Я не помню, возможно, и я.

– Да вы не волнуйтесь, никто вам об этом не напомнит. Вы же зачислены в штат Академии Наук? Вот и работайте спокойно.

Через несколько дней в кабинете мужа раздался звонок:

– Алексей Иванович, добрый день! Это Николай Петрович. Хотел поинтересоваться, как ваши дела, вы уже приступили к работе? Я вот что хотел вам сказать: вы ведь будете встречаться с разными людьми, разговаривать с ними. Может, что-то услышите, что могло бы нас заинтересовать. Звоните, пожалуйста, в любое время. Вы меня понимаете?

– Николай Петрович, простите, но я не понял вас. Что я должен услышать и с кем разговаривать? Я вообще-то не люблю ни с кем разговаривать.

Больше подобных звонков, слава Богу, не было, но без «опеки» нас не оставляли.

Последний раз это была семейная пара: Григорий и Ангелина. Они приходили на все наши праздники, и так же, как и те, предыдущие, активно проявляли свою любовь к нам. Не хотелось бы никого подозревать, но уж очень их любовь была нарочитой. К тому же настораживало пристрастное внимание Григория к нашим книжным полкам: он так внимательно изучал их, будто надеялся обнаружить среди книг запрещенную литературу. Но, кроме перепечатанных на машинке стихов Ахматовой, Гумилева, Пастернака и Цветаевой, которые нам удавалось найти в советских журналах и которые никогда не ускользали от пристального взгляда Григория, у нас не было ничего крамольного. Все это не могло не вызывать подозрения, тем более что Григорий не был явным любителем стихов. Но нам это подозрение было неприятно, и мы всячески старались оправдать его друг перед другом.

Но, как известно, все тайное становится явным. Первое доказательство того, что наши опасения не напрасны, появилось у нас, когда Григорий в очередной раз пришел к нам в гости. Когда мне понадобилось выйти за чем-то в коридор, я неожиданно столкнулась там с Григорием, опустившим руку в Катину сумку, которая висела на дверной ручке.

– Ты что делаешь? – опешила я.

– Там книжка, – промямлил Григорий.

– Но это Катина сумка!

Григорию нечего было сказать в свое оправдание, ему оставалось только вернуться в комнату к гостям. Дело близилось к развязке, и в следующий день рождения мы вновь сидели за столом, за которым были и наши «друзья». Незаметно все переместились на кухню, а Григорий задержался, и когда он вошел, мы, до этого оживленно разговаривающие, неожиданно для себя почему-то замолчали. Вот тут-то он, наконец, и выдал себя:

– Вы почему замолчали? Вы думаете, я стукач?

Это был последний визит наших «друзей». Больше мы не встречались и не созванивались. А лет через пять, когда мне надо было договориться о встрече с Окуджавой, я, зная, что наш телефон прослушивается, позвонила ему из будки, назвав себя по имени. Через полчаса в нашей квартире раздался звонок. Муж поднял трубку и с удивлением услышал Ангелинин голос (понятно, что если наши разговоры прослушивали, то разговоры Булата Шалвовича тем более):

– Здравствуй, Алеша, Светлана дома?

– Нет, она ушла.

– А куда?

– Понятия не имею.

– А когда она придет?

– Не знаю.

– Как? Ты не знаешь, где твоя жена и когда она придет?

– Да, Ангелина, я не знаю, ни где моя жена, ни когда она придет.

– Как это ты не знаешь?

– Ангелина, что ты пытаешь меня? Сказал, не знаю, значит, не знаю!

Так и не удалось узнать Ангелине, какая Светлана звонила Булату Окуджаве.

Да, в интересное время призвал нас Господь. Тогда многие талантливые люди писали в стол, работая сторожами и дворниками. Редко кому удавалось пробиться через заслон партийной цензуры. Но мой муж смог бы стать известным ученым, используя свой талант. Его работы по гностицизму и манихейству вполне устраивали советскую власть. Правда, одного ему все-таки не хватало: для успешного продвижения по службе желательно было вступить в партию. Поэтому муж долго находился на должности младшего научного сотрудника. И это несмотря на то, что он дружил с директором института Анатолием Петровичем Новосельцевым, уникальным человеком, знающим более 20 языков. Однажды, когда Анатолий Петрович был у нас в гостях, муж то ли в шутку, то ли всерьёз спросил у него:

– Анатолий, а может, мне вступить в партию?

Анатолий Петрович (а он был секретарем парткома института) внимательно посмотрел на моего мужа:

– Нет, Алеша, ты не сможешь.

Вот так мой муж и жил: трудился, не стремясь делать карьеру и не рассчитывая на то, что труд его будет когда-нибудь оценен. И невозможно было поверить, что наступит тот день, о котором молились наши старцы, когда издатель и главный редактор Издательства «Мартис» Виктор Петрович Лега принесет моему мужу два свежеизданных тома трудов преподобного Максима Исповедника.

Как же по-детски радовался мой муж, когда взял их в руки! А вот на то, что Виктор Петрович придет с «вознаграждением», он никак не рассчитывал и не подготовился к нему! Поэтому он долго отмахивался от неожиданных денег, чуть ли не бегая вокруг стола от редактора, и повторял:

– Нет-нет, мне этого не надо, оставьте своим детям!

Но Виктор Петрович был неумолим, и ему все-таки удалось вручить мужу причитающийся гонорар. Какая же это была сумма? Явно незначительная, потому что я не помню, чтобы она как-то повлияла на наш бюджет. Но это был переворот в сознании. Оказывается, любимым делом можно еще и зарабатывать. Мы же привыкли к тому, что все, что доставляло нам радость, не только не приносило дохода, но и требовало от нас значительных вложений. Те статьи, которые писал мой муж, не только не оплачивались, за них, пока мы не приобрели печатную машинку, приходилось платить машинистке, а потом еще и править готовые работы: из-за сложности текста в них было немало ошибок. Мне запомнился напечатанный диплом мужа, на титульном листе которого вместо названия «Плотин и гностики» красовалось нечто другое: «Плотник и гвоздики».

Мне запомнился диплом мужа, на титульном листе которого красовалось: «Плотник и гвоздики»

Как-то к нам пришел в гости иностранец, которому было интересно узнать, как моему мужу удалось так быстро сделать перевод и издать несколько книг.

– Почему «быстро»? На это ушло несколько лет.

Гость недоуменно пожал плечами:

– Как это «несколько лет»? Но ведь возможность печатать духовную литературу появилась в вашей стране совсем недавно! Вы что, хотите сказать, что делали перевод бесплатно? Но ведь ваш труд мог бы быть напрасным, и его никто бы не увидел?!

– Ну, да, я даже был уверен, что так и будет, то есть я хочу сказать, что я не надеялся, что при жизни увижу свои труды напечатанными, я отдавал себе отчет, что, вполне возможно, мои переводы вообще никто и никогда не сможет увидеть. Однако я не считал свой труд напрасным.

Но разве подобное объяснение могло удовлетворить гостя? Трудиться без вознаграждения? А в чем тогда смысл такого труда? Этого иностранцу понять было непросто. Да и не только иностранцу.

Когда Алексей Иванович защищал магистерскую диссертацию в Православном Свято-Тихоновском богословском институте, ректор института отец Владимир Воробьев, увидев на столе стопку книг, которую выложил мой муж, предложил присвоить Алексею Ивановичу ученую степень доктора богословия по совокупности работ. Никто не усомнился в справедливости такого предложения, кроме одного преподавателя, который сказал тогда, что не надо торопиться, потому что Алексей Иванович в хорошей форме, он еще сможет написать столько же книг, а то и больше, вот тогда пусть и защищает докторскую. И тут встал уважаемый всеми протопресвитер Виталий Боровой, старейший профессор-богослов, и все замолчали, понимая, что его слово будет решающим:

– Вот смотрю я на стол со стопкой книг и удивляюсь: объясните мне, пожалуйста, как могли эти бухи («Buch» (нем.) – книга. – Ред.) появиться здесь? Как и когда? В наше время их мог выложить только человек, беззаветно преданный своему делу. Да уже за одно это он заслуживает быть доктором наук!

Друзья, коллеги мужа и его ученики отмечают, что он обладал глубоким духовным опытом, «светлостью духа, жизнерадостностью и вместе с тем глубиной». И это действительно так. Сколько раз я была свидетелем того, как ему открывался духовный мир, после чего он долго ходил сосредоточенным и углубленным в себя. Муж очень переживал кончину нашего духовника, архимандрита Наума. Во время отпевания Батюшки муж находился рядом со мной, и вдруг выражение его лица стало необычным. «Что с тобой?» – забеспокоилась я. «Я только что видел Батюшку, он стоял вот тут, в монашеском облачении. У меня слезы подступали к горлу, еще немного, и я бы зарыдал, но Батюшка строго сказал мне: ‟Не смей рыдать! Я всегда с тобой”».

Сколько раз я была свидетелем того, как ему открывался духовный мир

Вспоминая своего мужа, я не могу упустить его увлечения Оригеном, ученость которого приводила Алексея Ивановича в восторг. Однажды он заговорил с протопресвитером Иоанном Мейендорфом, который бывал у нас дома, о том, насколько талантлив был этот богослов.

– Но, Алексей Иванович, не будем забывать, что Ориген был отлучен от Церкви, – мягко возразил отец Иоанн.

А мой муж с горячностью бросился оправдывать Оригена – тот казался ему невинно осужденным (поспешили, не поняли, одним словом, я должен сам разобраться!).

– Ну, что ж, – мягко улыбнулся отец Иоанн, – разбирайтесь.

На эту «реабилитацию» Оригена у Алексея Ивановича ушло 15 лет. И все это время наш духовник не старался переубедить его, он только молился, хотя увлечение Оригеном таило в себе большую опасность. Ведь Церковь не только осудила Оригена и его сочинения, но и отлучает от Церкви тех, кто не признает учение Оригена противоречащим Православному учению, поскольку его еретическая теория апокатастасиса (всеобщего спасения) абсолютно и принципиально несовместима с Православием. Разве что изредка Батюшка давал понять, что не разделяет убеждений моего мужа, терпеливо ожидая, когда он сам сделает правильные выводы. И они были, слава Богу, сделаны.

В одном из интервью Алексей Иванович сказал однажды: «Ориген был талантливейшим человеком своего времени, а итог его трудов – печальный, поскольку он высокомудрствовал. К сожалению, ему не удалось стяжать главную добродетель, ту, которая у святых отцов называется смиренномудрием и без которой все наши труды превращаются в прах».

Когда мы были на конференции в Сербии, Алексей Иванович выступил с докладом перед профессорами университета (философами и филологами), в котором высказал свое отношение к творчеству Оригена. Когда мы вышли из аудитории, к моему мужу подошел молодой диакон и со слезами сказал: «Как же я вам благодарен, я ведь среди преподавателей только один разделяю ваше мнение».

– Задача каждого человека – найти смысл жизни. Без смысла человек не может жить, – сказал однажды мой муж одному из своих студентов за чашкой чая. – А в чем этот смысл? Сейчас нередко можно слышать, что смысл жизни в том, чтобы найти работу, которая приносила бы доход. Но разве в этом смысл? Деньги – это, как известно, всего лишь средство для существования. Смысл – в том, чтобы научиться общаться с Богом, соединяться с Ним через молитву. Мы в этой жизни готовимся к вечности, и как страшно, если мы потеряем отпущенное нам для этого время и перейдем в вечность неподготовленными. Вот что должно беспокоить нас, а не бесплодные рассуждения о конечности загробных мук.

Раб Божий Алексей отошел ко Господу в воскресный день 23 февраля. Этот день в 2020-м году символично совпадал с Неделей о Страшном Суде, где Господь ясно возвещает о конечных судьбах праведников и грешников, тем самым разрешая недоумения о загробных мучениях, якобы противоречащих Божественной любви, о которой мы имеем ограниченное представление.

«И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф. 31, 46). В жизнь вечную идут милостивые, живущие по закону Божию, по закону Божественной любви.

«А не познавшие Бога и не покоряющиеся благовествованию Господа нашего Иисуса Христа… подвергнутся наказанию вечной погибели» (2. Фес. 1, 8–9).

Вот безапелляционный евангельский ответ тем, кто пытается возродить ересь Оригена об апокатастасисе, которой противостоял Алексей Иванович, задавая вопрос: «Захотят ли ‟не покоряющиеся благовествованию”, отвергающие благую весть о любви, те, чьи сердца были чужды милосердия и сострадания, были исполнены ненависти и злобы, пребывать в Царстве Любви? Каждый, обладая свободной волей, выбирает свою судьбу сам».

До последних дней богослов и патролог А.И. Сидоров стоял на страже чистоты Православия, защищал свое Отечество, которое хранит Православную веру, чем оно и ненавистно врагу рода человеческого, оберегал учение святых отцов от еретических течений, со всех сторон стремящихся подточить его. Поэтому можно сказать, что день 23 февраля, который носит имя Защитника Отечества, и в который закончилась его земная жизнь, тоже, думаю, неслучаен в судьбе Алексея Ивановича.

Однажды меня попросили вспомнить какой-нибудь эпизод из жизни моего мужа, в котором проявилась бы его жертвенность. Я растерялась, не зная, что и сказать. И тут мне на помощь пришла моя подруга игуменья Евпраксия: «Да вся его жизнь была жертвенной!»

И правда, вся жизнь… Когда болели его внуки (а болели они всегда очень серьезно), он каждый раз вставал на колени перед иконами и, обливаясь слезами, просил: «Господи, забери мою жизнь, только исцели их!» А когда заболел наш младший внук (врачи давали ему 2–3 года жизни), он взял на себя монашеские обеты, и болезнь отступила. Чтобы увидеться с детьми и внуками, мы каждую неделю совершали путешествие из Москвы в Тверь с заездом в Сергиев Посад, где мой муж читал по четвергам лекции в духовной академии. Чтобы успеть на первую пару, приходилось выезжать из дома в 6 утра. А в 2 часа уже ехали в тверскую деревню. Еще надо было мужу завести меня в субботу в тверской монастырь, где я читала лекции тверским слушателям. В Москву возвращались сразу же после воскресной службы. На переводы и чтения лекций в Сретенской семинарии оставалось три дня. И так каждую неделю, в течение многих лет. Сначала это была электричка и автобус, а когда нам подарили машину, стали уже ездить на ней. Я изредка просила мужа:

– Давай сегодня не поедем в Тверь, тебе надо отдохнуть.

И всегда слышала в ответ:

– А детки как же?

Любовь – это жертвенность, милосердие, сострадание. Все это было у моего мужа в избытке. И этим он щедро делился не только при жизни, но и продолжает делиться после смерти: ведь «любовь никогда не перестает!» (! Кор. 13, 8).