Таксист

Священник Александр Дьяченко написал цикл рассказов о пандемии коронавируса, которая так неожиданно ворвалась в нашу жизнь год назад, многое перевернув в ней и нас самих заставив многое переосмыслить. Все истории «Хроник…» – реальные. Публикуем очередную из них.

Этого грузина-таксиста я знаю уже давно. Иногда он заходил к нам в храм и ставил свечи. Перед тем, как зажечь свечу возле какого-нибудь образа, интересовался, кто этот святой и за какую сферу человеческой деятельности он «отвечает». Про святителя Николая ему не нужно было рассказывать. Он знал, что святой Николай охраняет таксистов, и с удовольствием ставил свечу на подсвечник напротив иконы святителя.

Седой, круглолицый, небольшого роста, избыточно полон, как многие профессиональные шоферы, он, встречаясь со священником, застенчиво улыбался, обозначал поклон головой и проезжал мимо.

Специально в храм благодарить Бога таксист пришел в самом начале августа. В руках он держал небольшой латунный восьмиконечный крест. Такие отливки были очень популярны в наших местах в конце XIX века.

– Вот, – он протянул мне крест, – это вам в церковь. Пришел сказать Богу спасибо. Я очень тяжело переболел ковидом, отец. Не знаю, как и выжил. Он мне такое сделал, такое сделал! Это просто чудо! Дайте мне самую большую свечку. Хочу сказать Ему спасибо.

Таксист отправился ставить свечу, а мне в этот момент позвонили. Пока разговаривал по телефону, грузин уже ушел, а я пожалел, что не успел расспросить подробнее о его болезни и чудесном исцелении.

Середина декабря. День рождения нашей младшей внучки Полинки. Бабушка собиралась ехать в Москву поздравлять внучку, но приболела. Потому подарки было решено отправить вместе с дедушкой, то есть – со мной. Я заказал такси до железнодорожной станции и очень обрадовался, увидев за рулем моего знакомого грузина.

– Как хорошо, – сказал я ему, – у нас с тобой есть двадцать минут для того, чтобы ты рассказал мне, что с тобой стряслось и почему ты пришел в церковь благодарить Бога.

– Я очень тяжело заболел в начале июля месяца. Дней за десять до этого у меня умерла собачка. Маленькая собачка, шпиц. Я очень любил эту собачку, словно это был мой ребенок. Я так переживал в эти дни, что почти ничего не ел. Вернулся домой после ночной смены. Перед тем как пойти отдыхать, выпил пару рюмочек коньяку и вдруг почувствовал, как внутри меня в груди что-то разорвалось, прямо треснуло. Я так явственно это почувствовал, что даже начал себя ощупывать: вдруг у меня где-то на груди появились трещины? Разделся, подошел к зеркалу, посмотрел на себя. Дырок никаких не нашел, успокоился и пошел отдыхать.

Проснулся я днем в три часа и почувствовал, что у меня поднялась температура. Померил – за 38. Вызвал «Скорую помощь». Те приехали и сделали мне жаропонижающий укол. Фельдшер сказал: «Завтра посмотрим; если температура не спадет, вызывай нас по новой».

Утром температура не только не упала, а, наоборот, даже поднялась выше 39. Раскалывалась голова, и я почувствовал, что задыхаюсь.

Когда меня привезли в больницу, принимающий врач измерил сатурацию и сказал: «Слушай, семьдесят семь. Очень мало. Принять мы его примем, но выживет он или нет, этого я сказать не могу. Надежды очень мало».

Меня отправили прямиком в реанимацию. В реанимации я пролежал только одни сутки и на следующий день умер.

В реанимации я пролежал только одни сутки и на следующий день умер

А о том, что умер, я понял, когда увидел себя летящим внутри длинного тоннеля, в конце которого ярко сиял свет. Кто-то огненный – я, правда, не мог видеть, кто это, – летел сзади и держал меня в своих руках. Наконец мы преодолели туннель и вылетели на простор. Я смотрел сверху вниз и видел города с улицами и дорогами. Смотреть на все это было интересно и одновременно страшно. Я улетал все дальше и дальше от земли и не испытывал по этому поводу никакого сожаления.

Вдруг мой полет резко прервался. Такое впечатление, словно у нас по дороге невесть откуда появился здоровенный чемодан с открытой крышкой. Створки чемодана неожиданно схлопнулись, и я, точно муха, оказался в темноте между двух гигантских ладоней. В тот же момент я увидел себя стоящим на земле. В нашем поселке, а конкретно – напротив металлических ворот, за которыми начиналось предприятие моего лучшего друга, тоже грузина. Ты его знаешь.

Я стал думать: как же мне пройти к моему лучшему другу, если эти ворота так крепко заперты? И только я об этом подумал, как тут же мои ноги оторвались от земли и я стал плавно подниматься вверх. Очень легко, будто пушинка, я перелетел над воротами. Я понимал, что могу спуститься на землю и дальше идти ногами, но лететь мне нравилось больше. И я полетел – невысоко, два метра над асфальтом.

Долетел до здания, в котором находится рабочий кабинет моего друга. В нерешительности завис возле входной двери, а потом все так же, не опускаясь вниз, спокойно и без всяких сложностей пролетел сквозь стену. Еще пару мгновений, и вот я уже в кабинете моего товарища. Он сидит у себя за столом и что-то записывает в свой ежедневник. Его лицо озабочено. Он ломает голову, как его предприятию вылезти из долгов, скопившихся от вынужденной остановки производства, и где найти деньги на зарплату рабочим.

Я вишу в его кабинете под самым потолком и наблюдаю за ним сверху. И словно слышу, о чем он думает. Хочется сказать ему: «Генацвале, не переживай ты так. Жизнь дается не для того, чтобы о чем-то переживать. Радуйся, что у тебя есть твой дом и твои друзья. Пей виноградное вино, кушай сулугуни, гуляй по зеленой траве, нюхай цветы. Брат, посмотри на меня. Подними свою голову: я здесь, рядом с тобой, вишу конкретно над твоим столом. Слушай, извини, даже неудобно».

Мне захотелось спуститься немного ниже, чтобы рассмотреть, что он там так сосредоточенно пишет у себя в ежедневнике. И разглядел две цифры: 23. Он написал их крупнее, чем все остальные. Кстати, потом, после моего выздоровления, я приду к нему в кабинет и стану рассказывать, где я у него здесь висел под потолком, а он мне не поверит. Тогда я назову день, в который я умер и моя душа бродила здесь по его предприятию, и скажу, чтобы он открыл страницу своего ежедневника. Я скажу ему, что среди его записей в тот день две цифры самые большие – это цифры 2 и 3. Он увидит, что все так и есть, и будет растроган, потому что я пришел к нему первому, как к своему самому лучшему другу.

Остальное я не успел рассмотреть, зато услышал какой-то незнакомый мне голос: «Внимание! Начинаем обратный отсчет: десять, девять, восемь… один, ноль. Разряд!»

И снова я лечу с огромной скоростью и оказываюсь в большой больничной палате. Вижу над собой склоненную голову в скафандре. Там, где рот и нос, у этого человека респиратор, а само лицо полностью прикрыто пластиковым щитком. Щиток прозрачный, и я хорошо вижу его глаза. Они наполнены радостью.

– Поздравляем с возвращением с того света!

Потом этот человек взял клейкую бумажку, что-то на ней написал и приклеил сверху над моей кроватью. Я посмотрел: это были три цифры – 145. Я лежал и думал: интересно, что означает это 145? Потом догадался: это между собой они для удобства будут называть меня «сто сорок пять». У меня трудное для русского уха имя, и это логично. Но потом я все-таки поинтересовался, что значит эта цифра. Он ответил:

«Ты сто сорок пятый, кого за четыре месяца работы нашего отделения нам удалось реанимировать и вернуть к жизни. Каждый раз для нас это большая удача».

С того момента я медленно пошел на поправку. Из месяца, проведенного мною в «красной зоне», три недели я пролежал в реанимации. За все это время я ни разу не видел лиц тех, кто нас лечил, ухаживал за нами, кормил и поил. Знаю, что всего их было десять человек. Во всех сменах. Свои имена они писали на своих костюмах.

Ты не представляешь, батюшка, как эти люди к нам относились! С каким вниманием. В это ковидное отделение нас свозили со всего района, привозили даже из области. Посещать нас не разрешалось. Можно было только передать продукты. Но для этого все равно нужно было ехать к нам в больницу. А приезжали далеко не ко всем. Если нет своей машины, то добираться надо автобусом или электричкой. Во время эпидемии ездить общественным транспортом нежелательно. Поэтому мы просили к нам не приезжать. Нас хорошо кормили, но, когда болеешь, хочется еще что-нибудь вкусненькое. Так вот, наши медики на свои деньги покупали для нас фрукты.

Я за всю свою жизнь не испытал столько любви, сколько дали мне медики!

В эту минуту я увидел, как рассказчик вытер появившиеся на глазах слезы.

– Они с нами обращались, как с собственными детьми. На самом деле в реанимации ты превращаешься в ребенка, такого же маленького и беззащитного. Я за всю свою жизнь не испытал столько любви, сколько дали эти незнакомые мне люди, лиц которых я так и не увидел. А кто я им? Кто?! Никто! Вообще никто.

Он снова прослезился.

– Я после болезни стал часто плакать. Надеюсь, это пройдет. Знаешь, мне очень хочется, чтобы все мы, люди, жили хорошо и относились друг к другу как братья. Там, в больнице, они меня этому научили. Просто одними своими делами. Бог вернул меня к жизни. Я понимаю, что-то Он от меня теперь ждет. Я думаю – добрых дел.

Мы уже почти подъехали к железнодорожной станции, и он меня спросил:

– Куда ты, батюшка, едешь?

– В Москву, внучке подарок везу. Завтра у нее день рождения: девять лет.

Нужно было видеть, как изменилось лицо таксиста. Оно прямо-таки засияло от нахлынувших на него чувств:

– Как хорошо! Слушай, я тебе завидую. У меня еще нет внуков. И дай ей Бог всего только самого лучшего в этой жизни. Пусть она никогда не знает, что такое горе и болезни, и будет счастлива! И пусть все дети будут счастливы.

Таксист уехал, я провожал его машину взглядом и думал о том, какой хороший человек вез меня сегодня на железнодорожную станцию. И о том, как много он пережил за этот год. Чего только не испытал: и боль, и страх, и даже клиническую смерть. Он многое пережил, зато научился быть благодарным и еще научился любить.

И все же… Неужели для того, чтобы прийти к такому простому и понятному выводу, что все мы, живущие в одной семье, городе, стране, – ближние, братья и сестры; что те, кто вокруг тебя, – это тоже люди с их болью, страхом и надеждой; что кто-то в трудный момент их тоже пожалеет – вот ради всего этого тебе самому нужно заболеть, мучиться и даже умереть? А может, действительно, без этого ничего и не выйдет? И потому прежде, чем воскреснуть, нужно обязательно умереть.