Диакон Димитрий Котов: «Ребенок обладает свободой, которая есть у величайших художников»

Издревле человек стремился к познанию окружающего нас мира, к познанию самого себя, к познанию Бога. И это знание человек отражает в искусстве. Искусство – область человеческого творчества – и есть раскрытие дарований, вложенных в нашу душу Создателем.

Именно в искусстве человек выражает свои идеалы, свое видение бытия, свой сокровенный внутренний мир.

Сегодня мы встречаемся с очень интересным человеком, который всю свою жизнь посвятил детям, который приобщает детей к церковному искусству – диаконом Димитрием Котовым, клириком храма в честь Спаса Нерукотворного образа в городе Долгопрудном. Он ведет четыре воскресных школы.

В беседе принимает участие и сын отца Димитрия, иеродиакон Парфений (Котов).

Диакон Димитрий Котов

Истина одна

– Отец Димитрий, вы закончили Ленинградскую академию художеств по факультету искусствоведения. В то же время вы – священнослужитель, диакон, и посвятили себя церковному искусству. Как это взаимосвязано?

Диакон Димитрий Котов:

– Ищущий человек, который сталкивается с детским творчеством, детской живописью, рисунком – его направление мысли, его принятие образа меняет свой вектор, Если до этого человек жил образами современного искусства и его многочисленных направлений, то, познакомившись с этой «первичностью» – то, на что способны дети, именно первичность, уже современное искусство на эту «первичность» просто неспособно, – вектор его поисков, вектор его интересов меняется. Несомненно, меняется. Он уже никогда не удовлетворится ни современной философией, ни современной живописью, которая эту философию так или иначе иллюстрирует или воплощает: сколько художников, столько и философий. Сколько мыслителей, столько и мнений. Но Истина ведь одна: Господь об этом засвидетельствовал, и по всему Евангелию это проходит красной нитью, что Истина одна. Не может и в искусстве содержаться несколько «истин», а поскольку она одна, то и культура ее должна запечатлевать.

Не может и в искусстве содержаться несколько «истин», а поскольку она одна, то и культура ее должна запечатлевать

На самом деле, в лучших представителях культуры мы это и наблюдаем: истина у них проходит тоже красной нитью во всех их произведениях, это все имеет свои связи, свои закономерности. И человек находит эти связи, он уже не заблудится в трех соснах. Если он выходит на тот вектор понимания Истины, на который вышел, например, в свое время будущий отец Серафим (Роуз) в своих духовных поисках, то он уже никогда не заблудится. Могут быть какие-то свои «уточнения», свои личностные наблюдения, свои личностные открытия, но они всегда будут в мире истинного, а не ложного.

– У всех детей, как вы говорите, совершенно разное мировосприятие, но все они излучают ту «первичность», что была от сотворения мира и которая очень ясно просматривается в древних культурах. Хотелось бы узнать, каким образом эта «первичность» отражается, проявляется в детском искусстве? Или, наоборот, каким образом, в чем эта детскость раскрывается в древних культурах?

Диакон Димитрий Котов:

– Вопрос интересный. Если мы посмотрим на древних греков… А я, например, очень люблю искусство архаики, не классицизма, греческой классики, а архаики. Эти «Аполлоны» или «куросы» греческие, «коры». Они с неразвитыми формами, больше похожими на статуи, чем на реальные формы человеческого тела. Больше похожи на зерно – этот как знак будущей культуры. Они улыбаются, подобно тому, как на рассвете дня улыбается ребенок в надежде, что день его пройдет чудесно (как в детстве он и должен проходить). Эта улыбка архаическая – знак, угадывание того рассвета удивительной греческой культуры, которая предстоит. Мы не знаем еще, в каких формах она будет... И вот, эта загадка, она придает необъяснимую полноту. Загадка – но еще нераскрытая, понимаете? Цветок не раскрылся, он в бутоне, но он прекрасен, потому что он в бутоне. Потому что ты не знаешь, какая будет роза. Ты ведь и вправду не знаешь, какая будет роза... Но всегда и фантазия человеческая, и мысль человеческая, и ум человеческий надеются на лучшее. Так и ребенок – он надеется на лучшее.

И в этой архаической улыбке, как в формуле, в каком-то знаке, в каком-то символе, уже содержится вся культура, которая будет потом (даже до сих пор) питать и восхищать род человеческий.

Ребенок мыслит очень простыми формулами

Так же и в детском творчестве. Ребенок (чем раньше, тем больше) мыслит очень простыми формулами. Если это фигура – то это уже почти греческий Аполлон архаический. Это или колонна, или очень простая форма прямоугольная, яйцеобразная голова (четко читаемая форма яйца). Ведь ребенок осмысливает и владеет (как и древний мастер – осмысливал и владел) космогоническими формами: квадратом, прямоугольником, овалом, шаром... И древний художник, и ребенок – они единодушны в своем первооткрытии этих форм. Эти простые формы, как открытие мира (этот космогонические формы), они открывают изначальность. И ребенок, сталкиваясь впервые с миром, как бы первооткрывает эти формы – как и первооткрывает свет! И в этом они единодушны с древним искусством. Неслучайно Модильяни обратился к египетскому искусству, к простым формам, для того, чтобы выразить современную жизнь, интонации современной жизни, в простых сюжетах, в простых портретах – через осмысление тех же космогонических форм. Но, конечно, с современным содержанием, с современным наполнением.

Но какой бы ни был выдающийся художник Модильяни, все равно это у него стилизация, а ребенок это делает несознательно. Всякий ребенок все равно первооткрыватель. У Модильяни были образцы, штампы – египетское искусство, то искусство, которое он знал за прошедшие века. Были образцы, которым он мог подражать, их осмысливать, вливать туда новое содержание. А у ребенка нет никаких образцов. Он, как желторотый птенец, столкнулся с этой формой, и на подсознательном уровне ее для себя осмысливает. Он столкнулся с цветом – и на подсознательном уровне его для себя решает: его значение, его эмоциональное содержание, образ этого цвета. Он решает его для себя, для своей личности, для свое6й сущности. Он решает и первооткрывает этот цвет. И каждый ребенок первооткрывает его по-разному. Вот в чем радость, вот в чем ценность, самоценность детского творчества. Вот в чем единодушие этого творчества. Вот в чем я вижу общие корни древнего искусства и современного детского творчества.

Древние люди были похожи на детей

– Из ваших слов возникает и следующий вопрос. Каждый ребенок является первооткрывателем – цвета, формы, рисунка – и не только на уровне подсознания, но и на уровне сознания. Но здесь творит и действует ребенок. А как быть с древним искусством – там же творили взрослые люди?

Диакон Димитрий Котов:

– В том-то все и дело, что древние люди – они и были этими детьми, только в другом срезе, если можно так сказать, времени и пространства. Почему мы объединили их в корнях? Потому что они были очень похожи на нас, они очень были похожи на наших детей. И дети – они эту форму открывают, потому что мир от них еще скрыт, они еще не знают, какой он ужасный, сложный и противоречивый. Они ничего этого еще не знают, дети, и слава Богу, что не знают пока! И так же не знали об этом и древние…

Они просто абсолютно верили: как ребенок верит в сказку

Они просто абсолютно верили: как ребенок верит в сказку (ко мне приходят мамы и говорят: «Отец Димитрий, представляете, мой сын до сих пор верит в Деда Мороза!»). Но так же и, например, древний вавилонянин: когда видел страшную тучу в жару, от которой убегают птицы, то представлял себе огненного быка, которым все вокруг сожжено. Жара невероятная! И он переживает страшно… Он переживает, как и современный ребенок переживает, общаясь с этим миром. У них очень много общего, ребенок переживает всё как реальное событие! Это не театр для него, это то, что реально. Так и для древнего человека: если эта птица не пожрет этого небесного огненного быка, если не прольется дождь, то на земле жизни не будет. Его труды, его посевы, его жизнь тесно связаны с тем, что он видит на небе. Он в это абсолютно верит, он переживает все это.

Мы никогда в себя не сможем вместить то, что переживал этот древний человек, наблюдая эту картину природы, которую я привел. И вот, взрослый не вместит этого, а ребенок – способен это вместить!

Древние искусства имеют очень много общего

Иеродиакон Парфений (Котов):

– Попробую по-другому задать вопрос. Если обратиться опять к детскому рисунку, то дети начинают мыслить, постигать видимый мир, рисуя его простыми формами – в виде прямоугольника, круга… Потом эти простые формы, когда ребенок растет, тоже возрастают – начинают дробиться, усложняться.

Многим современным художникам очень далеко до такого уровня в искусстве

А если обратиться к образцам древнего искусства, то оно поначалу представляется нам очень примитивным. Но если мы будем судить о нем не по иллюстрациям из учебников истории (в которых многократно перефотографированные образы египетских фараонов), а увидим непосредственно, это произведет совсем другое впечатление. Мне пришлось побывать в Каирском музее в Египте и посмотреть некоторые оригиналы. И вот тут невольно я понял, что это образцы высочайшего мастерства – того мастерства, до которого детям очень далеко. Даже не только детям, но и многим современным художникам очень далеко до такого уровня в искусстве.

Диакон Димитрий Котов:

– Чтобы ответить на этот вопрос, существует такое понятие – канон. Египетское искусство на протяжении почти трех тысячелетий рождалось – Древнее Царство, Среднее Царство, Новое Царство. Совершенствовалась формы, они совершенствовались из поколения в поколения. От мастера к мастеру, от художника к художнику. И потом рассмотрение форм принимало какие-то определенные формы, определенные границы, определенное понимание осмысления того же куба или овала, например, треугольника… Каждое древнее искусство вырабатывает свои формы, свои каноны. То есть свои правила (каноны – это ведь правила). Так эти правила не придуманы, они рождены самой жизнью, они найдены.

Курос Аполлона Детская непосредственность – она включена в эти каноны, потому что древнее искусство (в частности, египетское искусство, которое я так люблю) представляет из себя осмысление все тех же простых форм, о которых я говорю. Как в Греции – я говорил об архаике, говорил о классике и говорил о позднем периоде, – так и здесь, в искусстве Египта, я тоже могу говорить об архаике (о древнеегипетской скульптуре), о классике (то есть о Среднем Царстве), а также и о Новом Царстве, которое, собственно, и составляет классику. Среднее и Новое Царство. Это искусства разные. Если говорить о детском мышлении, о детском восприятии, если мы вспомним искусство Египта Древнего (особенно скульптуры Древнего Египта), то оно существенно отличается от форм более развитых, более профессиональных, как выразился отец Парфений. От скульптур Среднего и Нового Царств.

Скульптуру древнего Египта напоминают нам куросы Аполлонов греческих, а точнее – наоборот: греческие куросы, греческие Аполлоны и греческие коры напоминают древнеегипетское искусство. Оно тоже чрезвычайно просто, чрезвычайно просто!

Если человек наблюдателен, он не может не обратить внимания на то, что древнее искусство (неважно, греческое древнее искусство или поздняя классика) очень различно внутри себя. Если человек побывал в Каирском музее, он не мог не обратить внимания на то, что искусство Египта древнего отличается от искусства Среднего и, особенно, Нового Царства. Я говорю именно о древних формах искусства.

Как и древнеримский портрет республиканского периода очень отличается от римского портрета императорского (когда у власти в Риме были Императоры, римские цезари). Очень отличается! Это совершенно разное содержание, вообще – разное содержание! Так что я бы не обобщал так это искусство. Ребенок, который рисует с 4 до 6 лет или с 6 до 8 лет, и его творчество после 10 лет – это разные искусства. Это разные формы искусства! Формы, которые он осмысливает, например, с 4 до 8 лет, скажем, и формы, которые он осмысливает после 10 лет, – они существенно разнятся между собой. Как и искусство древнее (неважно, какого народа – греков или римлян, – есть общие закономерности египетского искусства древнего), оно тоже и разнится, и объединено между своими формами. Вообще, древние искусства имеют очень много общего. Так же, как много общего имеют и формы в детском рисунке.

Мозаичная икона

– Отец Димитрий, как изменилась ваша жизнь, ваши интересы, когда вы стали верующим, а затем и священнослужителем?

– Естественно, когда человек воцерковляется, вся его прошлая жизнь как-то перестраивается. До Церкви я занимался светским искусством, современным искусством. Есть такое направление – «русский фовизм». А когда познакомился с церковной жизнью, когда и я, и вся моя семья стали воцерковляться, то, естественно, и направление деятельности изменилось. Меня заинтересовала икона. Очень заинтересовала мозаичная икона, и как-то так получилось, что именно к ней я обратился.

В молодости мы дружны были с известным мозаичистом Александром Карнауховым (в церковных кругах это широко известный человек, он делает целые храмы мозаичные вместе со своими помощниками), и он мне очень помог вначале приобщиться этой технике, этому искусству.

Первые мозаики, которые мне пришлось делать в Пюхтицах, буквально потрясли своими возможностями, своим светом, какой-то рукотворностью! И я уже не мыслил свою дальнейшую деятельность и жизнь без этой удивительной техники древней. Затем была работа в Чувашии: большую икону сделали, весила полторы тонны. Серафим Саровский, предстоящий перед троном Божией Матери. А на руках Богоматери – Младенец. Огромная икона была, больше трех метров…

Затем я познакомился с отцом Зеноном, и он мне заказал икону Димитрия Солунского. Я довольно долго ее делал, это была такая микро-мозаика. И как раз благодаря отцу Зенону, который дружил с благочинным Киево-Печерской лавры (а благочинным тогда был отец Алипий), меня пригласили в Киево-Печерскую лавру в Дальних Пещерах делать иконостас для первой церкви монашеской на Руси – Благовещенской церкви. Иконостас я делал долго, где-то три с половиной года. Параллельно я познакомился с одним епископом, который меня и рукополагал, владыкой Софронием, архиепископом Бориспольским, Каненским и Черкасским. Он долгое время находился в лавре – сам прекрасный художник, иконописец, архитектор, с такими невероятными дарами.

И для Борисполя я делал там большие мозаики. И там первое время я и служил, когда он меня рукоположил в диаконы.

Мне всегда было интересно детское творчество, да и детей я тоже люблю

Ну, а параллельно с тем, что я всегда занимался иконой, я всегда занимался и детьми. Я не люблю это слово «хобби», но мне всегда было интересно детское творчество, да и детей я тоже люблю. Помню, когда делал икону большую для Чувашии, работать пришлось в деревне, расположился в Доме культуры. И вижу: ребятишки бегают, грязные все, осень на дворе… А я привез краски, бумагу из Москвы, и мы сделали там импровизированную студию. Оформили там школу, почту, библиотеку, и жизнь там интересным образом преобразилась. Причем дети деревенские оказались замечательными художниками! Их и учить этому не надо: они такие свободные, непосредственные! И такие у них были прекрасные работы, я даже сейчас перед мысленным своим взором вижу эти работы! Жалко, что работа с иконой там закончилась, и мне пришлось уехать, очень жалко!

А затем, когда в Борисполе я был, у меня там целая иконописная школа была – дети делали иконы, настоящие иконы, то есть делали образа. Владыка очень радовался и благословил меня на это дело, а параллельно мы еще и живописью занимались. Здесь я приобрел большой и интересный опыт, работая с детьми.

Дети не должны делать иконы

– Отец Димитрий, вы так легко говорите – «оформили школу», а ведь это на самом деле подвиг, который вы приняли на себя, общаясь с детьми, тем более в плане их приобщения к искусству. Чувствуется, вам это по-настоящему близко. А как вам удается находить общий язык с детьми и приобщать их к церковному искусству? Расскажите, пожалуйста, о вашем опыте, чтобы это было полезно, в том числе и для педагогов.

Отец Димитрий Котов:

– Во-первых, я очень боюсь таких громких слов, как «подвиг». Я считаю, что у каждого человека есть какие-то дары, которые ему Господь дал. Это не твой дар, это Божий дар. И нужно его реализовать, а к подвигу это не имеет никакого отношения, я так считаю. То, что любишь, легко и дается. Да и какая же тут заслуга человека: тебе это удается, это твой образ жизни. Какая же здесь твоя заслуга, я никаких заслуг не вижу! И я искренне это говорю…

Ну, допустим, ты любишь детей: у каждого человека, который занимается с детьми, есть свой реальный опыт, несомненно! Ему есть что сказать, есть чем поделиться. Я люблю всегда общаться с людьми, которые занимаются детьми. У нас всегда есть о чем поговорить, мы понимаем друг друга. Мы слышим друг друга, мы учимся друг у друга. И вообще, это та область, где человек должен учиться до конца дней своих.

А насчет опыта – да, он какой-то немножко нестандартный, потому что много было перепробовано, много было ошибок, много было шишек получено.

Вот, например, я расскажу о первой ошибке, которую допустил и которую усвоил на всю жизнь. Дети делали иконы, мозаичные иконы… Помню, был такой киевский иконописец Вандомский: он пришел: «Ах, не может быть, чтобы это сделали дети!» Он удивился, посмотрев детские мозаики. А потом вдруг говорит: «А, понимаю: это сделали дети головой отца Димитрия!» И успокоился, все сразу понял…

Да, здесь была допущена величайшая ошибка. Дети не должны делать иконы! Как это я испытал? Нам предлагали сделать выставку в Софийском музее в Киеве, и мы как раз, помню, поехали к владыке в Черкасы с мальчиком Витей, который сделал «Спаса Нерукотворного». Икона явно удалась, мы приезжаем, и владыка ставит восьмилетнего Витю (обычного, кстати, мальчика) на пьедестал, показывает эту икону… Огромная толпа людей, священнослужители. И все спрашивают друг друга: «Кто это сделал?» – «Вот, этот мальчик сделал!» И все умиляются этим хлопцем…

Для того, чтобы делать икону, надо созреть духовно

Когда мы назад ехали с этим хлопцем, я вижу, что сидит уже не Витя, а сидит великий художник: нос задрал вышел потолка… И я понял, что закончилось мое преподавание, так что икону мои дети после этого случая никогда не делают и не будут делать. Для того, чтобы делать икону, надо созреть духовно. Потому что икона – это богословие. А ребенок пока еще не созрел для такой деятельности. Кроме гордыни, воспитания тщеславия, ничего там другого взрастить нельзя.

Поэтому у нас сейчас дети делают – и будут всегда делать – только рыбок, птичек, деревья, кусты (в настоящий момент мы делаем «Сотворение мира»), и вот на этом, наверное, и остановимся. В крайнем случае я разрешаю рисовать им ангелов.

Ребенок мыслит образами

– Я видел эти мозаики, на мой взгляд, очень удачные. Там как раз есть рисунок ангела, он меня удивил: казалось, его выполнил взрослый опытный специалист. Как вы думаете, все-таки можно сказать, что душа ребенка более проникновенна, что ли, в том плане, что он понимает, как воплотить тот образ, который нужно воплотить в красках или в мозаике?

Отец Димитрий Котов:

– Это интересный вопрос. Дело в том, что ребенок, его деятельность, его творчество, конечно, отличается от взрослого творчества, несомненно. Потому что в нем заложена та непосредственность, которая разрушает штамп. Ребенок менее восприимчив к штампам, чем взрослый. Более того, в раннем возрасте, где-то до 10 лет, он в художественном творчестве чувствует себя совершенно свободно: не боится материала, не боится размеров, не боится цвета. Он просто мыслит образами! Он мыслит образами, он мыслит пространством, он мыслит пластикой. Это поражает в детском творчестве. Он обладает той свободой, которой обладают большие, даже величайшие художники! Потом это, к сожалению, уходит, потому что реальный мир (если не заниматься, если постоянно не развивать эти качества) все это может разрушить.

Ребенок менее восприимчив к штампам, чем взрослый

И часто люди развивают свой опыт, развивают именно эти дары, и человек, даже не учась в школе, хорошо преуспевает. Я знаю одного знакомого художника, сына моего друга юности, так он, не учась в специальной школе и только лишь развивая дары, которые Господь ему дал, получив только ту школу живописи, которую дал ему отец, вырос в очень интересного художника на сегодняшний день. Правда, светский художник, он пишет маслом, иконы он не делает…