Как Господь избавил меня от сквернословия

«Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших,
а только доброе для назидания в вере,
дабы оно доставляло благодать слушающим»

(Еф. 4, 29)

Инициация

Эта плачевная история случилась со мной уже довольно давно, весной 1973 года. В те годы рос я, обычный мальчишка, во вполне культурной семье: мама – медработник, папа – инженер-строитель. За плечами у него был московский ВУЗ, столичная культура, то-сё… Да и за пределами семьи тоже всё обстояло нормально. Всякое, конечно, случалось, но в целом ни школа, ни музыкальная школа, ни даже дворовая компания не располагали к чему-то нехорошему. По крайней мере в смрадной атмосфере матерщины я точно никогда не жил.

Иногда, приходя с отцом на его стройку, я улавливал вокруг себя некоторые «выражения», но в то же время видел и другое – они, эти «выражения», моего отца буквально коробили. И так продолжалось до седьмого класса, когда желание улучшить свою физическую форму (я мечтал стать военным лётчиком) привело меня в спортивную секцию гребли на байдарках и каноэ.

Сейчас на месте нашей бывшей гребной базы спортивного общества «Труд» – восточный угол огромного Аквамола, колесо обозрения, стоянка машин. А тогда здесь, на пустынном пляже Свияги, стояло просторное здание с полукруглой крышей, которое называлось эллинг. В нём, на аккуратных стеллажах, хранились гоночные лодки – байдарки и каноэ, у стены стояли вёсла, на полу лежали лодочные двигатели для тренерской моторки, спасательные жилеты, громоздились канистры с бензином и много чего ещё. Здесь же, где-то между стеллажей, мы переодевались.

Желающих заниматься тогда было много. Приходили ребята из разных школ, со всего Ульяновска. К тому же разных возрастов.

И вот, в один из дней я пришёл на тренировку и зашёл в раздевалку. Кроме меня, в ней были ещё двое ребят, на пару лет постарше. Слух мой резанул обильный поток мата, на котором общались эти двое. Причём мат «сочился» из их уст без всякого повода, просто так. «Концентрация» его была настолько велика, что казалось, будто они разговаривают на малопонятном мне иностранном языке. Я удивился и спросил:

– А почему вы, собственно, так ругаетесь, по какой причине?

– А ты что?! Сам не ругаешься, что ли, совсем? – с удивлением и немного с вызовом спросил меня один из них.

И вот тут я сказал фразу, которая, наверное, непреднамеренно «сорвала» ситуацию:

– А что в нём хорошего? Я вот за всю свою жизнь ни одного слова не сказал матом.

Наверное, это прозвучало немного горделиво.

В глазах «старшего товарища», как лезвие ножа, блеснул злой огонёк:

– Ах, не ругался, – тихо сказал он, медленно приближаясь ко мне, – сейчас заругаешься!

Они схватили меня за руки, заломили их назад и стали требовать, чтобы я выругался матом

Они оба схватили меня за руки, заломили их назад и стали требовать, чтобы я выругался матом. Я молчал. Тогда они заломили руки так сильно, как когда-то подвешивали на дыбе, и продолжали требовать. Наступил момент, когда я должен был выбирать: или терпеть боль дальше – и минимум на полгода забыть о тренировках (поскольку для гребца травма мышц и связок в плечевых суставах – как для пианистов перелом пальцев), или сдаваться.

И я смалодушничал! Впервые в жизни произнёс требуемое слово…

– Ну, вот. Теперь больше не говори, что ты никогда матом не ругался, – злорадно произнёс мой главный мучитель.

23 года словесного смрада

А что же было дальше со мной…

Есть такая вещь – инициация (ритуал, посвящение). Это когда открывается дверь или поднимается некий шлюз, и на тебя обрушивается многотонная водная стена! Ей нельзя противостоять, она сокрушает и сметает всё! Вот только в моём случае это была стена не воды, а зловонной жидкости. Именно такими были для меня духовные последствия той «невинной шутки» со стороны моих «товарищей». Я стал одержим бесом сквернословия. Другая беда была в том, что в те годы я был примерным пионером-комсомольцем, и ни о каком правильном духовном диагнозе не могло быть и речи. Всё шло как шло… При их «добром» содействии я перескочил некие «красные флажки», незримый нравственный внутренний барьер, который до той поры во мне худо-бедно, но существовал. «Плотина» было проломлена...

Я стал одержим бесом сквернословия

Даже не могу сейчас вспомнить, через сколько дней или недель матерные слова стали мной произноситься уже абсолютно добровольно, без чьего-либо принуждения. Но они стали мной произноситься! Это было связано или со вспышкой раздражения (а в спорте поводов для этого предостаточно), или с желанием показаться более взрослым, или – просто приукрасить свою речь, сделать её более «яркой», «сочной» и «выразительной», не такой «скучной». Но это постепенно перешло в систему, в норму. Незаметно, исподволь, «не больно»… Передо мной словно открылся новый, по-своему привлекательный горизонт или пласт жизни – нецензурная лексика, и я с энтузиазмом начал её осваивать.

Детская глупость, а мне было 14–15 лет, не знала тормозов. Всё – по максимуму! Всё – на пределе! Иногда я разговаривал матом так «насыщенно», что окружавшие меня спортсмены, а среди них были и мастера спорта, опытные, сильные мужики, иногда даже тренера, начинали искоса на меня посматривать и спрашивать: «Сергей, что ты, в самом деле, так ругаешься-то?!» Да, сами они тоже не являлись в этом образцом, но чтобы до такой степени?!.. И, что интересно, в тот момент у меня не было даже желания расстаться с матерщиной.

Единственное (и я этим очень гордился), я не выражался дома, при детях и при девушках-женщинах. Как-то за этим ещё следил. Наверное, работали «обломки» старых семейных моральных понятий. А в остальном...

Запали в память три пиковых случая.

Однажды поздно вечером возвращался домой. Было уже очень темно. Зашёл во двор и увидел своего одноклассника. Слово за слово, и мы разговорились, да порой так громко, что нас слышал, наверно, весь дом (многие спали на балконах). Иногда мимо проходили люди. Из соседнего (моего) подъезда вышла женщина развешивать бельё на верёвках. А я всё говорю и говорю. Излишне, наверное, уточнять, что из каждых пяти слов два были матом. В общем, выговорился «от души». Попрощались с одноклассником, и я пошёл к себе. Женщина, развесив бельё, тихо сидела на скамейке и как будто кого-то ждала. «Ну, что? Наговорились?» – раздался в темноте до слёз родной голос. Это была мама. Боже мой, как же мне тогда стало стыдно!

«Ну, что? Наговорились?» – раздался в темноте до слёз родной голос. Это была мама

Другой случай. Учусь в политехническом институте. Как-то весной нашу группу сняли с занятий и поручили убраться под окнами учебного корпуса. Дни стояли жаркие, и во многих кабинетах были открыты окна. Я был в группе старшим, а народ попался настолько ленивый, что я уже стал немного нервничать. А когда я нервничал, даже немного, то начинал говорить так, как привык… Причём громко. Настолько громко, что через 5–10 минут к нам с четвёртого этажа сбежал наш староста и вежливо попросил меня закрыть свой рот. «Серёга, преподаватели в шоке!» – доверительно шепнул он мне на ухо.

И случай третий. Руковожу довольно крупной фирмой. Провожу обычную «оперативку». В кабинете – все мужики. Речь – обычная, ничего у меня не изменилось. Сотрудники «то краснеют, то бледнеют», то стыдливо опускают глаза в пол, но терпят. В коридор из моего кабинета выходила двойная дверь. Совещание закончилось, я отпустил персонал – и вдруг увидел, что внешняя дверь была распахнута! Скорее всего, на протяжении всего совещания. А в коридоре, напротив двери, сидели на креслах две наши испуганные девушки-сотрудницы и как-то странно на меня смотрели… Сказать, что мне было неловко, значит не сказать ничего!

Чудесное избавление

Не знаю, как долго мной владел бы грех сквернословия, если бы не начавшийся в то время полный отход от материализма. Ведь сквернословие – лишь частный случай, «цветочек» в букете тогдашних духовных болячек, от которых страдала и болела душа.

Февраль 1996 г. Дивеево. Монастырь. Я много слышал об этом удивительном месте, о монастыре, но особенно – о старце Серафиме Саровском. Мама даже как-то подарила мне его иконку. И вот я здесь, перед его святыми мощами.

Идёт Божественная литургия. В руках у меня – большой лист бумаги, плотно исписанный грехами. Помню, их было более 70. Труд двух недель. В правой части Троицкого собора, несмотря на будний день, длинная очередь на Исповедь. Усилием воли заставляю себя встать в её хвост – и с каждым шагом к аналою священника ощущаю, что поднимаюсь на эшафот. Страшно… В голове вихрем проносятся обрывки мыслей: «Куда ты прёшься! У него же под облачением погоны!» – «В аналой наверняка вмонтированы микрофоны!» – «Он же всем всё расскажет!» – «И вообще, посмотри на этого жирного попа, какой он противный и самодовольный!..»

«Ну, и плевать! Будь что будет. Пусть рассказывает», – сказал я себе и решительно шагнул к аналою. Как из двери самолёта без парашюта…

Моя Исповедь шла довольно долго, и в один из моментов я поднял голову. Наши со священником взгляды встретились. И тут я абсолютно точно ощутил, что передо мной – мой друг. Который мне сочувствовал всей душой. Его взгляд словно говорил: «Молодец, молодец. Давай, давай, иди дальше…».

Когда батюшка снял с моей головы епитрахиль, и мы немного выдохнули, он тихо сказал:

– Дальше-то что думаешь делать?

– Не знаю, – искренне ответил ему я.

– Старайся, чтобы вокруг тебя были люди церковные, – сказал священник. – Потому что сатана не простит тебе того, что ты поднял свои глаза к небу. Вот так.

Я попросил у него благословения искупаться в Казанском источнике, искупался – и сразу отправился в обратный путь, домой.

***

А дальше случилось следующее.

Поздним вечером сел в Арзамасе на поезд. Места сидячие, народа мало, спать не хотелось. В голове – сцены прошедшего дня. А вспомнить было чего. Но… что-то произошло. Во мне. Внутри…Что именно – понять не могу, но то, что что-то во мне изменилось, – безусловно. Эта мысль вытеснила в голове всё остальное и не давала покоя.

За окном царила ночь, мимо проносились спящие полустанки, яркие фонари, полумрак в вагоне располагал к дремоте, но эта мысль не давала мне покоя.

Впервые за 23 года плена у меня полностью отпало желание произносить эти гнусные слова вслух

И тут я её «нащупал»! Я перестал ругаться матом! Вдруг, внезапно, неожиданно!

Впервые за 23 года плена у меня полностью отпало желание произносить эти гнусные слова вслух. Я перестал их использовать даже в мыслях и снах. А если кто-то рядом начинает материться, меня это просто переворачивает! Я или подальше ухожу, или делаю замечание.

И всё это произошло без моего малейшего участия, само! Господь будто взял «тряпочку» и с легкостью стёр с моей души этот грех. Словно сказал: «Смотри! Для Меня нет ничего невозможного! Только будь со Мной и будь Мне верен…».