Непутёвая дочь

– Художник: Звиад Гоголаури …Господи, вразуми её. Направь на путь истины. Сил моих больше нет. 30 лет уже, а мозги, как у подростка. Всё себя в этой жизни не найдёт, – так молилась Нуну о своей дочери Хатии каждое утро, закончив обычное утреннее правило. Потом с грустью закрывала потрёпанный молитвенник и принималась за домашние дела. С грустью, потому что просила неотступно каждый день, а в ответ – звенящая тишина. Ни знака, ни результата, ни миллиметрового движения вперед. А дел бытовых было отсюда до послезавтра: обед, уборка, стирка постельного белья руками (на стиральную машину всё денег не было и, судя по перспективам с непутёвый дочкой, и не предвиделось). Нуну жила на одну пенсию, иногда добавляла крохи, если удавалось продать старое барахло из дома. Социальное пособие ей не полагалось, потому как в документах значилась дочь, её головная боль и пожирательница последних нервов в одном стакане. Хатия лишь иногда пополняла скромный бюджет своими напетыми уличными деньгами.

Она неотступно просила за дочь каждый день, а в ответ – звенящая тишина

– Что сделала не так? Где упустила и без того затянутые до предела вожжи? – спрашивала себя Нуну снова и снова.

Муж рано умер, и Нуну всю себя посвятила воспитанию дочери. При рождении назвала ее с умыслом Хатия^[1], исходя из того, что как вы шхуну назовете, так она и поплывет. Вот и приплыли. Как говорится, прочно сели на мель – и ни с места. Ни вправо, ни в бок, ни даже назад не сдвинешь. Хотя было положено прекрасное начало. Тщательно следила за учёбой в школе, водила её причащаться, много рассказывала поучительного, из которого напрашивались морально устойчивые выводы. И каков результат. Войдя в подростковый возраст, Хатия объявила себя готом и отказалась ходить с матерью в церковь. Обосновала она это безапелляционно:

– Слишком много вранья и показухи.

Нуну хоть и пыталась внушить, что каждый должен смотреть за собой, а не по сторонам, успеха в проповеди перед заблудшей овцой не достигла. Красноречия не хватило. А все попытки привели лишь к обратному результату.

Примерно в десятом классе нигилизм Хатии зашёл ещё дальше. Нуну обнаружила, что дочка пишет в Фейсбуке посты, полные нападок на Церковь. Пережила от этого открытия новый шок. Ее собственный ребенок, выращиваемый исключительно в богоспасаемом обществе, дошел до такого вот отрицания основы основ.

Нуну воевала, как могла, и умоляла такое не писать хотя бы ради ее материнского спокойствия.

Как ни странно, Хатия послушалась и заверила, что с обличениями покончено. Но при этом объяснила свое решение так:

– В принципе, мама, ты права. Зачем критиковать тех, кто изначально не хочет никакой критики. Ее ещё надо уметь воспринимать. Если человек не дорос, то какой смысл тратить на него энергию.

Нуну не понравилась такая высокомерная формулировка, но пришлось ею удовлетвориться. Зажили они дальше.

Нуну уговаривала свою дочь поступить учиться. Увы, и это не вышло.

– Моё призвание петь. Вот я и пою где хочу. И совсем не нужно быть профессиональной певицей.

Бедная Нуну окончательно свыклась с мыслью, что ее единственная дочь – абсолютно непутёвая личность, асоциальный элемент

Пела Хатия действительно хорошо. Иногда что-то находило на нее, и она выдавала народные песни. Да на таком уровне, что прямо мурашки бегали по коже чувствительной Нуну. Слушала мать и думала. Вот ведь наградил Господь талантом – и на что эта дуреха его тратит. Какие-то подворотни, подземки и странные типы в роли слушателей. Потом этот праздник для души кончался, и Хатия снова брала свою складную табуретку, гитару, пёструю от наклеек, и шла на очередное рандеву со своей бригадой единомышленников. Соседи потом докладывали, что видели Хатию то в одной подземке, то в другой. Бренчит, дескать, на своей гитаре, а перед ней лежит картонная коробка от пиццы, куда прохожие кидают мелочь. Потом и докладывать перестали, настолько все привыкли к ее образу жизни. Бедная Нуну окончательно свыклась с мыслью, что ее единственная дочь – абсолютно непутёвая личность, асоциальный элемент. Одна радость, что хоть от готских мрачных тонов дочь избавилась. Переболела, видимо, или повзрослела, шут ее разбери.

Чернота сменилась рваными джинсами и какими-то дикими окрасами волос в розовые, лиловые, зелёные тона. И в таком клоунском виде дочь продолжала ходить по сей день, разменяв четвертый десяток.

Периодически Нуну возобновляла уговоры и вразумления, но слышала один и тот же ответ.

– Не собираюсь повторять твой гоимский^[2] образ жизни. У каждого свой путь на этой Земле.

Одноклассницы Хатии уже семьями обзавелись, детей в школы повели, а Хатия и тут отличилась. Перекочевала жить к какому-то Тамазу, странноватому парню из общей компании певунов. Прожили так год и разбежались. Даже до ЗАГСа не дошли.

Нуну только заламывала руки от очередных дочкиных новостей.

– И сколько это будет продолжаться?!

Хатия отвечала безо всякой иронии:

– Не знаю, может быть, всю жизнь.

***

За домашней возней пролетел ещё один, похожий на предыдущие, день. Наступал вечер, когда пришла соседка собирать деньги на лифт. Хотела поболтать, обсудить политику, и неожиданно вспомнила новость:

– Нуну, твоя дочка сегодня в Фейсбуке… – Нуну тихо опустилась на стул. Начало не обещало ничего обнадёживающего, – …поставила фотографии. Какое они с ее друзьями провернули огромное дело! Нашли какую-то нищую бабушку, пошли к ней домой, а там, конечно, антисанитария и куча хлама. Так вот, твоя Хатия там сделала революцию: убрала, почистила всё, постель новую сделала бабушке, выкупала её. И теперь пишет, что создала свою группу помощи нуждающимся. Будут, мол, находить таких одиноких стариков и действовать по обстоятельствам. Изменять мир к лучшему.

Нуну слушала это и не верила своим ушам. Выходит, не зря она читала девочке в детстве Евангелие. Хоть какие-то семена всё же проросли самым неожиданным образом.