Похоронные деньги

Часто перед кончиной человеку хочется вернуться к истокам своей жизни, как бы замкнуть свой жизненный круг. Может быть, такое желание возникает потому, что человек стремится осознать пройденный путь, обнаружить его целостность, увидеть полноту и красоту пережитого, чтобы убедиться, что всё, что происходило с ним, не случайно, что исполнилось то, что неосознанно созревало в юности.

Моей маме Вере чудесным образом удалось, хотя и после своей смерти, символически соединить воедино последние дни с лучшим временем своей жизни, где ей было так хорошо, где ее утешала семья и любящие друзья. А главное, была молодость и уверенность, что всё, что делаешь, делаешь правильно, во благо себе и ближним. На этой внушенной маминому поколению уверенности и строили коммунизм, отрицая существование Бога и надеясь на собственные силы. Но рядом была Троице-Сергиева лавра, а значит, и подсознательная, потаенная надежда, что трудишься во славу Божию и что Господь не оставляет даже тех, кто оставляет Его.

***

– Как же в войну тяжело жили! – вздыхала мама. И тут же неизменно добавляла:

– А весело-то как было!

Во время войны мама работала в столовой, так что ей не приходилось думать о том, чем накормить двух своих сыновей. А вот обуться было не во что, на работу босиком ходила. И детдомовские ребята, которых она старалась по возможности подкормить, сшили ей нечто похожее на тапки, торжественно преподнеся их в дар. Как же мама радовалась этому подарку, хотя тапки были безнадежно большого размера!

– Помню, – рассказывала мама, – иду как-то поздним летним вечером с работы, никого вокруг, только луна светит, а дома меня ребятишки ждут. И такая радость нахлынула, что захотелось безудержно кружиться от счастья.

Когда пришли немцы, она убегала от них из Вязьмы с маленькими детьми, не взяв с собой ничего, даже самого необходимого. А в Москве, попав под обстрел, бросилась в сторону Ваганьковского кладбища, непонятно каким образом перемахнув вместе с сыновьями через высокий забор, и легла у могил, накрыв собой ребят. И при каждом взрыве снарядов самый маленький умолял: «Мама, рой ямку, рой ямку!»

Перед войной всё было, только денег не было. А как появились деньги, все продукты куда-то исчезли

Как же все-таки любит Господь Россию, не дает ей жить по закону наслаждения! Мама говорила:

– Перед войной всё было, только денег не было. А как появились деньги, все продукты куда-то исчезли.

Поэтому ничего не оставалось, как класть деньги на сберкнижку, послушно следуя призыву на плакатах: «Храните деньги в сберегательной кассе!» – и утешаясь тем, что таким образом обеспечивали себе безбедную старость и достойные похороны. Но прежде чем наши родители состарились и умерли, эти деньги сами «приказали долго жить» и упокоились в своих сберкнижках. Все накопленные тысячи, на которые многие тогда могли бы купить, по крайней мере, «Запорожец», превратились в одночасье в практически ничего не стоящие бумажки. Но народ всё еще надеялся, свято веря в справедливость, веря в то, что эти бумажки смогут каким-то чудесным образом когда-нибудь зашуршать шинами по асфальту, и пусть не сами хозяева, а их наследники смогут прокатиться с ветерком по необъятным просторам своей Родины. Прошло несколько лет после смерти мамы, и тут вдруг пошли разговоры, что можно будет получить какую-то часть родительских сбережений. Я в это не очень-то поверила, а вот моя подруга Лена решила все-таки дойти до сберкассы: а вдруг?

– Моя мама сможет снять деньги с бабушкиной сберкнижки, которые она ей завещала? – спросила Лена у кассира.

– А сколько вашей маме лет? Восемьдесят?

– Причем здесь мамин возраст? – удивилась Лена.

– А притом, что ваша мама сможет получить деньги только тогда, когда ей исполнится восемьдесят лет!

Вот как все оказалось просто! Ленина мама Екатерина Михайловна скончалась в 75 лет, так и не сумев дожить до того светлого дня, когда можно было бы снять с книжки аж тысячу рублей (именно на такие деньги можно было рассчитывать). Но в то время на них ничего ценного купить уже было нельзя.

Любит Господь русский народ и не дает ему забыть, что прежде всего надо искать Царства Небесного, тогда и все остальное приложится

Любит Господь русский народ и не дает ему забыть, что прежде всего надо искать Царства Небесного и правды его, тогда и все остальное приложится: и стакан воды перед смертью будет кому подать, и деньги на похороны найдутся.

У нас так всё и получилось: моя мама (она скончалась 21 января) дождалась и крещенской воды, которую я привезла из храма, где служит муж её внучки, и чудесным образом появились деньги на мамины похороны.

Маме последнее время нездоровилось, она слабела на глазах, но врачи не могли поставить диагноз и предлагали положить её в больницу. В больницу везти маму мне очень не хотелось: все-таки ей было уже 82 года, – и я попросила, чтобы ей сделали анализы дома. Но тут мне на глаза попалась книжка, где я прочитала, что какая-то женщина умерла от не леченой болезни. «Ну вот, – подумала я, – и мама моя умирает от непонятной болезни, а я не оказываю ей никакой помощи и спокойно наблюдаю, как она тихо уходит». И мы с мужем тут же вызвали скорую помощь и отвезли маму в больницу. Я поехала вместе с ней, и мы попрощалась около лифта (мне почему-то не позволили ее до палаты проводить). Но едва я успела вернуться домой, как раздался звонок, и незнакомый голос сказал, что звонят из больницы. Думаю, всем понятно, что это должно было означать, но я продолжала держаться за спасительную мысль «а вдруг?», пока мне долго рассказывали, что произошло за это время: и как мама на пороге палаты потеряла сознание, и как её отвезли в реанимацию, и как пытались ее спасти, делая все возможное. Но вот я услышала последние слова, неумолимо сокрушающие это самое «вдруг?»:

– Но, к сожалению, ничего не получилось, и ваша мама умерла.

Иногда люди, услышав о кончине чьей-то мамы, интересуются:

– А сколько лет ей было? – и в лучшем случае многозначительно умолкают, а то и скажут иногда: «Ну что ж, уже пожила».

Но ведь это мама, и расставаться с ней всегда очень больно, сколько бы ей ни было лет. Остается только молиться, чтобы эта боль преумножила в нас веру и сделала нашу жизнь более осмысленной.

Кроме сердечной боли нахлынули и отчаянные мысли. Мама умерла, но хоронить ее было не на что и попросить не у кого

Но кроме сердечной боли в тот момент нахлынули и отчаянные мысли. Мама умерла, но хоронить ее было не на что и попросить не у кого. Из всех наших друзей мы в то время были самыми «богатыми». Но даже если бы мы и нашли, у кого попросить, вернуть такие деньги мы все равно бы не сумели.

И тут же, будто в ответ на весь этот шквал безнадежных помыслов, раздался звонок.

К телефону подошел муж, с кем-то поздоровался:

– Да, дома, но я не могу ее позвать, ей только что позвонили из больницы и сообщили о смерти мамы… Нет, деньги нам не нужны, у нас есть… Спасибо, деньги есть, ничего не надо… Ну, хорошо, приезжай.

– Знаешь, кто сейчас позвонил? – растеряно спросил муж, – она сейчас приедет, я ничего не мог сделать.

Нет, я бы, конечно, ни за что не догадалась. Звонила Людмила, Ляля, с которой мы десять лет не только не виделись, но даже и не перезванивались. Она за это время вышла замуж и родила троих детей. Когда-то Ляля писала стихи, а её муж перекладывал эти стихи на музыку, и кто-то пел их песни. А еще она умела дрессировать собак, называла Юрия Никулина «дядя Юра», потому что он жил с ней на одной лестничной площадке и был ее крестным, и рассказывала удивительные истории о своей фантастической любви. Как её жених, когда она уезжала в Киев в командировку, попрощался с ней на московском вокзале, и она вошла в купе с огромной охапкой белых роз. А через день, уже на киевской платформе, он поджидал ее у вагона с таким же белоснежным букетом. Правда, замуж Ляля вышла за другого.

Познакомились мы с ней в театральной студии, куда наша маленькая дочь ходила заниматься. И однажды Ляля принесла нам Дайну. Это потом она выросла в тигрового дога высотой с письменный столик, а тогда это был длинноногий и вислоухий жалкий комочек, которого хозяева собирались ликвидировать как явный брак, портивший элитную породу. А Ляля пожалела щенка и обещала его куда-нибудь пристроить. И этим «куда-нибудь» оказался наш дом. Может, мы бы его и не взяли, если бы не муж, который всегда мечтал о собаке. Особенно сопротивлялась нашей затее мама. Но в конце концов и она согласилась, после того как моя подруга Катя сочинила на нашей кухне стихи, которые назвала «Разговор с бабушкой»:

– Дога? Это слишком много!
– Очень маленького дога!

Две ноги и две руки,
И отсутствуют клыки.

Ест и пьет совсем немножко,
Помещается в ладошку,

Спать ложится в валенке…
– Ладно, если маленький…

Дайна оказалась настолько добрым существом, что вскоре стала любимейшим членом семьи. Но хотя Дайна тоже любила всех нас, главной ее любовью была Ляля, именно её, а не моего мужа, который постоянно возился с Дайной, она считала своей хозяйкой. И муж обижался, когда на прогулке они расходились с Лялей в разные стороны, и Дайна, попереживав немного, выбирала все-таки Лялю и преданно бежала за ней.

Ляля появлялась у нас раз в полгода, и, увидев её, Дайна ложилась в изнеможении на пол, и когда Ляля говорила ей: «Ползи ко мне, моя собачка, ползи!» – она, будто парализованная, ползла на брюхе к Ляле по всему длинному коридору.

Пока собака была жива, Ляля все-таки иногда навещала нас, а как не стало Дайны, и Ляля перестала приходить к нам. И вот теперь позвонила через десять лет в ту самую минуту, когда мы ясно осознали полную безнадежность нашего положения. Через час Ляля была уже у нас. Как всегда, ни о чем не расспрашивая, она вытащила из сумки две тысячи рублей (в то время это была запредельная сумма: импортный холодильник стоил, кажется, рублей четыреста – или я что-то путаю?..) и размашисто бросила деньги на стол (такой уж «размашистый» был у нее характер), сопровождая их полет нарочито грубоватым баском:

– Отдавать не надо, у меня сейчас бизнес!

И как она всегда всё успевала: и колготки кому-то в нужный момент принести, и модная шерстяная кофта появлялась из её сумки именно тогда, когда знакомому ребёнку не в чем было идти в гости. Своих детей трое, а она еще и племянницу воспитала, и дочку подруги. Подруга позвонила однажды:

– Если я умру, ты мою Ольгу возьмешь?

– Что это вдруг?

– Нет, ты скажи, возьмешь?

– Возьму, конечно.

И через неделю подруга умерла.

***

– Наверное, есть ваш Бог: иначе как объяснить, почему я вам позвонила? – удивлялась Ляля.

Пожертвованных денег хватило и на ритуальные услуги, и на катафалк до Тверской области, и на поминальный стол, и на белые гвоздики, которыми мы усыпали весь гроб (наша дочь потом призналась нам, что боялась, что мы мертвые венки из воска привезем). И после похорон осталось тридцать пять рублей.

Но всё это без гроба и креста. Гроб появился, откуда мы никак не ожидали. Тимофей, племянник режиссёра Николая Бурляева (однажды Николай Петрович приехал к нам вместе с Тимофеем и сказал: «Это мой крестник. Сделайте из него настоящего православного»), тогда работал на лаврском подсобном хозяйстве. Услышав о смерти моей мамы, он стал просить там гроб и крест.

– Гроб мы еще дадим, а крест не можем дать, – ответили ему. «Ладно, – подумал Тимофей, – пусть хоть гроб».

Но когда машина, на которой уезжал Тимофей, стала разворачиваться, он увидел послушника, который бежал машине наперерез.

– Как же ты без креста поедешь? Отец Д. сказал, что без креста нельзя!

И гроб, и крест мы получили, можно сказать, от преподобного Сергия и от насельников Северного кладбища

Вот так и завершился мамин «круг жизни». Потому что подсобное хозяйство лавры находилось в то время рядом с Северным кладбищем, чуть ли не на том самом месте, где когда-то стояли наши бараки и где прошли самые лучшие годы маминой жизни. Так что и гроб, и крест мы получили, можно сказать, от преподобного Сергия и от насельников Северного кладбища.

Гроб и крест настоящие, монашеские. Крепкие, с янтарной желтизной.

– Будем обивать, – сказала одна из моих подруг, которые уже приехали к нам.

– Мы не умеем, никогда этого не делали!

– Значит, будем делать в первый раз. Только надо подходящую ткань найти.

А ткань у меня как раз была. Мне когда-то привезли рулон недорогой плотной ткани, белой, с легким сливочным оттенком. Куда я только не собиралась ее приспособить! Даже хотела обивать потолок деревянной пристройки к правому пределу храма в честь преподобного Сергия Радонежского, в котором начал служить наш зять отец Николай (мы эту пристройку соорудили, чтобы спастись от холода в продуваемом насквозь храме). Но рулон так и лежал неиспользованным, пока не пришел все-таки в наш храм вместе с гробом от преподобного Сергия.

Мои искусные подружки сумели превратить этот рулон в изысканную плиссировку на гроб и на крышку гроба, а я нашла кусок тонкого черного панбархата, который остался от маминого платья: она сшила его в то время, когда мы жили в Загорске. Мы вырезали из этой ткани строгий крест, окантовав его серебряной ленточкой. Теперь оставалось самое трудное: добыть машину. Катафалков в то время катастрофически не хватало, тем более что хоронить маму мы собрались в Тверской области. Мама успела побывать в деревне, где живет теперь наша дочь (и мамина внучка) с мужем священником, и деревня ей так понравилось, что она обмолвилась однажды, что хотела бы там умереть. Но ведь наша деревня не вот тут, рядом, а за 230 километров от Москвы. Не помню уже, как мы сумели договориться насчёт машины, но всю дорогу, пока мы ехали в сторону Твери, водитель не уставал удивляться:

– И как это вам удалось машину в Тверскую область отправить? Да у нас москвичи по две недели ждут, похоронить не могут (вот они, лихие 1990-е!), а вы через три дня – и в Тверь! Чудо какое-то! Настоящее чудо!

А где могилу рыть будем? На церковном кладбище мест давно уже нет, разве что на самом краю. Но Антонина Александровна, которая трудилась в храме Василия Великого со дня его основания, сказала нашей дочери:

– Матушка, а почему вы не хотите похоронить бабушку напротив алтаря, рядом с Зинаидой, дочкой нашего репрессированного диакона? Место рядом с ней найдется, а из родственников давно уже никого не осталось, она девицей была.

Так и приютила нашу маму раба Божия Зинаида (они с ней ровесницами были), может быть, для того, чтобы мы за неё тоже молились.

Маме нелегко давалась вера, слишком долго она убеждала себя, что Бога нет. Но ушла, слава Богу, примиренная с Церковью

Хоронили маму в день памяти святой мученицы Татьяны, и в ту ночь над нашей деревней сияли крупные звезды. «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут!» – все как в мамином детстве. Маме нелегко давалась вера, слишком долго она убеждала себя, что Бога нет, старательно стирая из памяти свой детский опыт. Но ушла, слава Богу, примиренная с Церковью. И когда наш давний знакомый отец Александр соборовал ее за год до смерти, она благоговейно стояла во время Таинства, не позволяя себе присесть. А когда батюшка ушел, мама, которая знала его еще мальчиком, сказала нам с изумлением:

– Я этому Сашке руку поцеловала!

Мама жила в то удивительное время, когда партия торжественно провозглашала: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» И мама искренне верила вместе с миллионами таких же простых тружеников, как она, что скоро наступят выстраданные счастливые времена, когда можно будет получать «от каждого по способностям» и раздавать «каждому по потребностям». Но вот что удивительно: это, казалось бы, с точки зрения здравого смысла абсурдное обещание, которое было постоянным предметом нашего изощренного остроумия, теперь превратилось для нас, молодых советских скептиков, в самую настоящую реальность, в которой и благодаря которой мы и живём сегодня. Господь помог раскрыть нам наши способности, и теперь раздавал каждому по потребностям: и скорби, и радости – то есть всё то, что в данный момент было нам необходимо.