Декларация об учении о «Русском мире» как документ нового «смутного времени»

Храм Покрова на Нерли. Фото: Эдуард Гордеев | egord.photosight.ru

13 марта 2022 г., в первое воскресенье Великого поста, ученые, клирики и миряне Центра исследования православного христианства Фордэмского университета (частный иезуитский университет США) и Волосской Академии богословских исследований (Греция) опубликовали Декларацию об учении о «Русском мире»^[1].

Декларация начинается как геополитический текст с соответствующей этой дисциплине терминологией^[2], который выражает позицию несогласия с политическими и церковными лидерами России, однако затем переходит к выводам богословского характера. Протест подписавших православных клириков и мирян, таким образом, оказывается одновременно политическим (в этой части у подавляющего большинства он совпадает с официальной позицией их государств гражданства и пребывания) и церковным. Отметим сразу же необыкновенный медийный успех этого произведения, нетипичный для богословского текста такой узкой специализации как православное богословие. Декларация мгновенно разлетелась на цитаты в публикациях на всех континентах и на разных языках, в том числе и не европейских, с привнесением дополнительных интерпретаций журналистами разного профиля^[3].

В своей церковной позиции Декларация критикует учение о «русском мире» как «форме этно-филетического религиозного фундаментализма» или «этно-филетической ереси», которая, как предполагается авторами текста, определяет действия русского правительства и Русской Церкви.

Мы понимаем, что только крайняя обеспокоенность гуманитарной ситуацией на Украине могла побудить православных клириков и мирян высказать свою позицию в столь резкой, обличительной форме. Тем не менее, русскому православному читателю, откликающемуся на Декларацию, трудно понять идею его авторов о «русском мире» как о ереси. Прежде всего потому, что в тексте совершенно отсутствуют ссылки на источники обличаемого «лжеучения», если не считать упоминания о том, что «выступления Президента Владимира Путина и Патриарха Московского Кирилла (Гундяева) за последние 20 лет неоднократно призывали и развивали идеологию “Русского мира”». Но ведь обычно герменевтика какого-либо учения происходит по доктринальным и каноническим документам Церкви, протоколам соборов, книгам, конференциям, наконец, учебным курсам и учебникам, если речь идет об официальной публичной религиозной организации, а не о тайном обществе или сговоре. Поскольку Декларацию подписали некоторые крупные ученые, за которыми никак невозможно предполагать небрежности или конспирологических методов, то это, при всем уважении, говорит только об одном: текст Декларации не опирается на источники по той причине, что он предполагает ранее проделанную обширную аналитическую работу по реконструкции доктрины русского мира в каких-то других текстах. Иными словами, Декларация обличает учение, осмысление которого уже состоялось и принято авторами как факт.

Таким образом, богословские формулировки Декларации – это всего лишь вершина грандиозного айсберга, «подводная часть» которого находится в многочисленных статьях, вышедших в последние годы на тему «русского мира» и Русской Церкви как «мягкой геополитической силы». То, что за последние 20 лет появилось очень много публикаций о Русской Православной Церкви, написанных зарубежными политологами, историками, социологами, юристами, религиоведами и экономистами, казалось бы, должно радовать, особенно после долгих десятилетий, когда на Западе Православная Церковь интересовала единицы, а в СССР о ней писали только в жанре атеистической пропаганды. Увы, цель нынешних публикаций совсем иная, чем можно было бы надеяться. Собственно, о ней можно догадаться сейчас, читая Декларацию по поводу русского мира^[4]. В этом потоке встречаются и статьи богословов, но интересно, что их высказывания звучат внутри именно внешнеполитических консультативных проектов^[5].

Таким образом, авторы Декларации, видимо, исходят из того, что эта обширная, проделанная научным сообществом за пределами России работа уже является общепринятым социально-гуманитарным знанием. Отсюда и отсутствие аргументации в Декларации. Предполагается, что аргументация уже была представлена, а теперь осталось только дать окончательные определения — «отряхнуть прах» еретического «русского мира» от православного мировоззрения.

Текст Декларации вызывает у нас глубокое недоумение и кажется очень далеким от реальной жизни

Этот вал публикаций и авторы, которые играют роль сообщества экспертов по Русской Церкви за пределами России, удивительным образом неизвестны большинству русских православных людей. Поэтому текст Декларации вызывает у нас действительно глубокое недоумение и кажется очень далеким от реальной жизни. Главным виновником в нем объявляется идеология «русскости». Но сегодняшние православные вообще мало интересуются какими-либо идеологиями после советского периода, их искушением в гораздо большей степени является консюмеризм, нежели идейность. Неоспоримым фактом является то, что члены Русской Православной Церкви сегодня могут иметь чрезвычайно разные взгляды и убеждения, принадлежать разным социальным группам и партиям, иметь разные национальности и быть гражданами разных государств. Церковь остается местом, открытым для всех, и именно это дает основания ее членам называть друг друга «братьями и сестрами». Попытки высших государственных чиновников России писать и обсуждать концептуальные тексты о ценностях русской цивилизации не вызывают ни массового, ни сколько-нибудь коллективного энтузиазма и остаются личной или ведомственной инициативой государственных служащих и ориентированных на них экспертов. Отсутствие строгой концептуализации сказывается и в том, что даже у сторонников «русского мира» слово «мир» в этом словосочетании легко заменяется на «идею», «культуру», «культурно-языковую общность», «цивилизацию», «историческую общность», «исторический проект», «корни», «соотечественники», «порядок» и т. д., а слово «русский» не имеет строгого этнического значения. Напротив, в геополитической критике концепции «русского мира» ключевым является именно понятие «world» (мир), потому что к нему привязан тезис о территориальной определенности «русского мира» и о его имплицитной агрессивно-всепоглощающей экспансии. Между тем, другие смыслы русского слова «мир», известные даже школьникам, изучающим «Войну и мир» Льва Толстого, совершенно ускользают от критиков «Russian world»^[6] и только частично передаются при поиске аналогов в романо-германской культуре (Pax Rossica).

Все это можно было бы обсуждать с зарубежными коллегами в другое время в спокойном богословском диалоге, но в данный момент это представляется совершенно неуместным. В разгар острого военного конфликта и пугающей уязвимости большого количества людей предпочтительнее не говорить и обсуждать, а делать то, что велит христианская совесть и позволяют обстоятельства. И все же, печально, что в момент небывалого кризиса, когда от всех христиан требуется усилие человечности и памяти о Боге, публикуются обвинения в ереси целой Поместной Церкви на базе недобросовестной аналитики, далекой от опыта и практики церковной жизни. Нам кажется, что люди, на которых возложена благородная задача быть учителями для других, даже в братском обличении могли бы действовать по-другому, допуская для себя возможность ошибаться из-за простого непонимания внутренней жизни другой Церкви. Тогда можно надеяться на понимание в будущем, и эту нашу надежду подкрепляет уникальный церковный опыт XX века, когда религиозные лидеры, разделенные фронтами Первой и Второй мировой войн, встречались затем на конференциях и совещаниях с искренним желанием преодолевать все формы человеческой вражды ради блага Церкви и общества^[7].

Что же касается обвинения в ереси этнофилетизма, то надо сказать, что как в Декларации отсутствуют ссылки на тексты Русской Церкви, так отсутствуют и ссылки на релевантные положения православного вероучения, без которых разговор о ереси лишен какого-либо богословского содержания. Отсюда и непонятно, в каком смысле используется авторами Декларации слово «ересь»: в богословском или публицистическом и обыденном (как иногда говорится, например, о «еретиках» в науке или политической партии). Ссылка на Константинопольский собор 1872 г. не проясняет эту проблему, поскольку речь идет о соборе Константинопольского патриархата, который касался церковного управления внутри Османской империи и никогда не имел и, более того, не мог иметь общецерковной рецепции. Его решения лишены какой-либо канонической силы в отношении Русской Православной Церкви, которая к тому же никогда не признавала «Болгарскую схизму» ересью, но напротив, находила требования православных болгар о языке богослужения и единоплеменном духовенстве справедливыми. В России видели «греко-болгарскую схизму» как раскол, вдвойне печальный тем, что он задействовал поддержку инославных турецких властей с обеих сторон. Как бы то ни было, с отменой схизмы Константинопольским Патриархатом в 1945 г. «болгарский вопрос» был окончательно решен без какого-либо упоминания в документах об отречении или преодолении «ереси».

Для того, чтобы пояснить решения Константинопольского собора 1872 г., надо сказать, что идеология национализма действительно была огромной проблемой, осознанной в XIX в. в эпоху революций. При этом, проблема была не только в национальном содержании, но в самой радикальной и тотальной идеологизации человеческой жизни. Идеи овладевали людьми, казались абсолютным знанием, способствовали фрагментации восприятия реальности и оправдывали уничтожение людей, не разделяющих эти идеи. Католическая церковь ответила на вызов национально-прогрессистских революционных идей Первым Ватиканским собором 1870 г., на котором был утвержден «папский догмат». Сверхрациональная верность папе для католиков становилась своего рода маяком в мире сталкивающихся воинственных идеологий. Константинопольский собор 1872 г. принадлежал той же эпохе, стоял перед схожими вызовами идеологического национализма, еще более опасными для безопасности смешанного населения на территории Османской империи. Собор укреплял авторитет Константинопольского патриарха и культурное (греческое) единообразие в этот сложный момент. Если Ватиканский собор вводил новый догмат, то Константинопольский — новое осуждение ереси, призванное затормозить центробежные процессы внутри империи^[8].

Мы имеем дело не с исторической наукой на службе богословия, а с политической мифологией

Когда балканскую ситуацию настойчиво проецируют на мирную многонациональную ситуацию народов России, которая даже в момент глубоких расколов на политической почве (например, на «красных» и «белых») не приобретала характера этнического конфликта, мы имеем дело не с исторической наукой на службе богословия, а с политической мифологией. Это неудачная, необоснованная и недобросовестная аналогия, которая не выдерживает критики. «Балканская проекция» является источником непонимания истории многонациональной Русской Церкви, а также и Украинской Православной Церкви. В будущем, когда полноценный межправославный диалог сможет быть продолжен, эти вопросы могли бы стать важной темой для изучения.

Что же касается обвинения в «демонизации политических и религиозных инакомыслящих и меньшинств» (пресловутые гей-парады, перформансы в храмах и т.д.), то, поскольку в России Церковь уже более века отделена от государства, в этих вопросах она оставляет за собой свободу вероучительного и культурного высказывания как христианского свидетельства. Это простое свидетельство, никак не национальное («филетическое»), но универсальное, основанное на Священном Писании и многовековом опыте церковной жизни. У Русской Церкви нет никаких оснований менять образ своего провозвестия и миссии, более того, нет права их менять по собственному произволу в угоду господствующим мировоззрениям и политическим убеждениям «прогрессивного мира». В этой связи можно вспомнить слова историка культуры С.С. Аверинцева:

«Мы живем в такие времена, когда, не научно выражаясь, все слова уже сказаны. Каждый говорящий обязан знать, что выражает точку зрения, которая, в общем, известна слушателю вместе со всеми аргументами против нее. Притворяться, что это не так, бесполезно. Мы должны реалистически представить себе, какая ответственность ложится на каждого. По тем же самым причинам, по которым тот, кто видит, что все собрались на одной стороне лодки и лодка готова перевернуться, обязан броситься к противоположному борту, мы обязаны более вдумчиво и бережно относиться к старым ценностям как раз тогда, когда им грозит разрушение... И здесь речь идет о том, чтобы … была бы сохранена мирная и тем более решительная верность личности своей позиции, чтобы встреча позиций не превратилась в их безразличное смешение. Это трудно, но все иное — погибель, если не физическая, то духовная...»^[9]

Описание «русского мира» оставляет странное впечатление фасада в отсутствие здания

Этот культурный и миссионерский выбор Русской Церкви, противоречащий тому, что можно назвать мейнстримом глобального мира, может быть объектом обсуждения и социальной критики — почему нет, важно только, чтобы это была добросовестная критика, bona fides. Однако Декларация в этом смысле вовсе не предполагает задачу создать хотя бы видимость обоснованности. Описание ею «русского мира» оставляет странное впечатление фасада в отсутствие здания, как будто бы на киностудии построили бутафорское сооружение с единственной целью — эффектно сжечь его в заключительном кадре.

И этому можно предположить еще одно объяснение: текст вовсе не является братским обличением, обращенным к руководству и членам Русской Православной Церкви. Возможно, его адресаты — это православные христиане, которые проживают не в России и ближнем к ней зарубежье, а на Ближнем Востоке, в Азии и даже Африке, и именно им предлагают отречься от «козней русского мира». С этими читателями необязательно входить в разговор о нюансах русской истории, достаточно обозначить четкое противостояние, пусть и информационно недобросовестными способами, главное — поставить их перед выбором.

Нам представляется, что из нынешнего тупика православного диалога нет выхода в сторону выбора того или иного политического центра влияния. Единственный выход для христианской совести — это выбор Церкви, которая освящает мир Словом и Таинством, и именно поэтому не имеет права, выходя за рамки своего собственного призвания, присваивать себе ответственность и задачи государства, превращать церковную проповедь в политическую трибуну. Мы верим, что нынешнее непонимание будет преодолено в будущем, когда межправославное сотрудничество посвятит себя общей христианской миссии в мире, в котором есть жажда Слова и мира.