Как я боялась стать бездомной

Недавно довелось побывать в Свято-Тихоновском университете и услышать историю чудесного возвращения их нынешнего здания Церкви. Помимо явного действия Промысла в этой истории меня поразила еще такая банальная деталь, как наличие теперь у университета своего здания. Да еще какого!

Когда учились мы (а я поступила первым непосредственно институтским набором – в 1992 году), жизнь была другая. Конечно, МГУ милостиво выделял нам аудитории. Но не в ущерб себе, естественно. А это значило, что поточные аудитории мы получали исключительно в вечернее время. По первости в очень вечернее – на грани ночного. И если утром ставили парочку семинаров, а вечером три лекции, то выходить на занятия приходилось в 7:30, а возвращаться в 23:00.

И это был не самый плохой вариант. Потому что нередко МГУ вообще не мог выделить нам ничего. И отцы-основатели кланялись в городе, кому только могли, выпрашивая аудитории, а мы скитались по всей Москве, осваивая ее без навигатора.

Но кроме того, что всем вообще студентам было порою негде учиться, части студентов было еще и негде жить. А нередко и не на что!

Я какое-то время жила при храме, где работала уборщицей

Лично я какое-то время жила при храме, где работала уборщицей. Но, во-первых, жизнь «на лавочках» не столько поддерживала, сколько не давала совсем уж пропасть. А во-вторых, к третьему курсу я, видимо, сильно устала: и работать, и учиться, и выживать в экстремальных условиях – и место потеряла.

Правда, к этому времени я научилась немного подрабатывать шитьем, но жить было негде – моих доходов едва хватало на пропитание. Какое-то время меня пускала к себе мама одной знакомой девочки – добрые души, но мне с моей гиперответственностью (да и неприспособленностью – чего греха таить) казалось, что я их семью отягощаю. Тем более что со мной там и в самом деле становилось тесно.

Вся эта неустроенность ложилось на душу тяжкими переживаниями.

Хотя позже я узнала, что в сравнении с одной девочкой из моей группы жила, можно сказать, еще неплохо. Во-первых, у нее не было и той подработки, которую доставляло мне рукоделье, а во-вторых, ей, бедной, вообще иной раз приходилось ночевать на вокзале.

Как жаль, что мы почти не общались, и я не знала об этом. Потому что в какой-то момент мне сказочно повезло: знакомые знакомых сдали мне комнату – за формальную сумму процентов в 30 от ее истинной цены.

***

Конечно, и эти 200 тысяч (речь идет о расценках на аренду жилья в 1990-е с ее гиперинфляцией. – Ред.) давались тяжело – бывали моменты, когда я до слез нервничала, что не смогу вовремя заплатить, и хозяева задумаются – стоит ли овчинка выделки. И все же это было счастливое время – у меня был не просто свой угол, а целая комната!

Никто из нынешних миллиардеров не чувствует такого счастья, какое испытывала я, заходя в свою комнату и закрываясь в ней

Думаю, никто из нынешних миллиардеров, отстраивая себе громадные и великолепные особняки, не чувствует такого счастья, какое испытывала я, заходя в комнату и закрываясь в ней, – это была моя комната! Да, временная, да, хм… не моя… но в ней можно было жить! В ней были окно и стол – для работы и еды. И буфет, и шкаф, и диван. И целых два стула. Там был даже старенький телефон! И я самолично как-то починила в нем отошедшие проводки.

А за дверью комнаты была коммунальная квартира, населенная пьяницами. Они заботились о том, чтобы я не скучала, то устраивая грандиозные попойки, то притаскивая с улицы бездомную собаку, которая писала на пол в прихожей… то сами писая мимо унитаза.

Раз мне всерьез пришлось задуматься о бренности всего сущего, когда пьяный в стельку сосед решил починить газовую плиту. Как ни странно, но у него ничего не полыхнуло и не взорвалось. Полыхнуло у меня, когда я вышла после него пожарить себе картошки.

Но самое главное, что я по своей умопомрачительной наивности полгода без всяких расписок отдавала им деньги за «общий» счетчик, дабы они платили за электричество. А они не платили – ни за меня, ни за себя. Через полгода, когда пеня за долг достигла существенной суммы, соседи просто заявили, что никаких денег от меня они не получали.

И тут я почувствовала настоящий страх. Я и прежде боялась. Того, что не смогу платить за комнату, и хозяева попросят уйти. Того, что соседи сожгут квартиру. Вместе со мной. Того, что завалю экзамены за бакалавриат, потому что слишком много времени уделяю подработке и слишком мало учебе…

Но теперь я, ко всему прочему, еще и привыкла к такой роскоши, как своя комната. Из которой 10 минут пешком до четырех станций метро. Из которой трамваем удобно добираться до нужного монастыря и в 5:40 утра занимать очередь на исповедь. Из которой 3 минуты ходьбы до Николы в Кузнецах с административным корпусом института. И одна минута до институтского храма Троицы в Вишняках…

К тому же теперь мне вообще некуда было съезжать. И мой страх стал больше и реальнее: зачем хозяевам такие проблемы за 200 тысяч? Они производили впечатление людей, крепко стоящих на ногах. Выгонят, выгонят из комнаты!..

Но хозяин комнаты не стал меня выгонять. Вместо этого он посредством энергичных и мало пригодных для цитирования выражений объяснил ханыгам, что веры им нет ни на грош и что, если они не заплатят за электричество, их ждут репрессии. И ханыги поняли.

***

Лишь 15 лет спустя меня окончательно оставили сны о том, что мне негде жить

Следующей половины года я все равно боялась. Хотя страх жил где-то в подсознании, но выматывал, как теперь понимаю, сильно. Показательно, что лишь 15 лет спустя меня окончательно оставили сны о том, что мне негде жить…

Но я кое-как дотянула бакалавриат, неплохо сдала экзамены, получила благословение старца Кирилла (Павлова) на монастырь и стала собираться. Комната, казалось, становилась не нужна.

Однако в это время заболела добрая знакомая (см. «О, эти мелкие “совпадения”»), и понадобилась моя помощь. Я какое-то время разрывалась между монастырем и больницей, и вот тут-то хозяева и попросили освободить комнату. Вовсе не из недовольства мною, а потому что она понадобилась им для родственницы.

– К 1 сентября, пожалуйста, освободите комнату, – спокойно сказал хозяин.

– Хорошо, – ответила я, лихорадочно прикидывая, разрешат ли мне заканчивать мирские дела, живя в монастыре.

Но мать Фотина умерла 29 августа. Когда я добралась с ее похорон к себе, день 31-го августа клонился к вечеру. Пятнадцать месяцев я боялась лишиться этой комнаты, а меня попросили ее освободить в тот день и даже час, когда она стала мне не нужна.

Я взяла часть вещей, по телефону договорилась с хозяевами, что за остальным заеду на днях, и ушла.

***

Я и теперь боюсь. Не бездомности, нет – но страданий

Наверное, надо было бы завершить этот рассказ какой-нибудь моралью на тему: «Теперь я лучше чувствую, что Господь о мне заботится, и не боюсь», – но это было бы неправдой. Я и теперь боюсь. Не бездомности, нет – но страданий.

Однако теперь я лучше понимаю, зачем Господь мой приходил на землю. Чтобы испытать все немощи естества человеческого, и из этого страдавшего естества сострадать нашим немощам: ограниченности, боязливости, несдержанности, малодушию… Как говорит нам Евангелие, читаемое на Благовещение:

«Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа. Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр. 2: 17–18).