Татьяна Залесская: «Не вините бездомных!»

Татьяна Залесская, социальный работник Ангара спасения службы помощи «Милосердие», – молодая, красивая девушка, которая 11 лет своей жизни провела, помогая бездомным людям. «Жутко смотреть, как ест старик, голодавший недели, или как дрожит девочка, пережившая насилие…» – написала она в своем инстаграме.

Мы поговорили с Татьяной о ее необычном месте работы и о том, как все для нее начиналось.

Татьяна Залесская. Фото: Влад Карло

«Если человек просит поесть, то ему нельзя отказывать»

– Таня, расскажи, как так случилось, что ты решила посвятить себя работе с бездомными?

Нас воспитывали с верой и с установкой на то, что делать добрые дела – это в порядке вещей

– Вообще, я выросла в православной многодетной семье, нас воспитывали с верой и с установкой на то, что делать добрые дела – это в порядке вещей.

Например, моя сестра усыновила ребенка из детского дома. При этом у нее двое своих детей, то есть решение взять к себе отказника было вызвано исключительно желанием помочь ребенку. Я тоже всегда искала, чем я могу помочь кому-то, просто нас так воспитали.

– А почему ты выбрала именно бездомных?

– А я и не выбирала (смеется), так получилось само собой. Я тогда училась в институте на учителя истории и достаточно регулярно ходила в храм святой мученицы Татианы при МГУ. Как-то я там увидела объявление на стенде, что по вторникам приглашают на кормление бездомных. Я сразу решила, что должна поехать и помочь чем смогу.

Правда, я все время переживала, чтобы сильно не вовлекаться, делать по силам. Я с большой осторожностью ко всему относилась. Тогда я подумала, что смогу готовить обеды, почему бы и нет, но на кормление на вокзал не поеду – это уже лишнее.

– Вы там сами готовили где-то, а потом отвозили на вокзал и кормили?

– Это была такая организация «Пельмешки на Плешке», она с 2006 года существовала. Может, ты помнишь?

– Нет, не помню. Значит, вы варили пельмени?

– Да, начиналось с того, что студенты у себя дома варили пельмени, а потом им разрешили готовить прямо в Татианинском храме на кухне, и это стало местом сбора всех неравнодушных студентов. Готовили мы уже не только пельмени, но и разные простые блюда, а название осталось прежним.

Я пришла туда в 2010 году и повторяла себе и всем, что я здесь только на готовку. Но ребята все-таки уговорили меня поехать на вокзал: «Да ладно, – говорили они, – не бойся! Поехали с нами, там ничего такого страшного и нет». И я решилась.

– А если честно, то чего ты тогда боялась больше всего?

– Сложно сказать. Думаю, что у меня была тогда какая-то брезгливость. Я себе представляла, что бездомные – это вообще какие-то страшные люди: грязные и нездоровые, плохо пахнут. Поэтому мне лучше не соваться туда, мне это не надо, делаю по силам, что могу, и все.

– И как же все оказалось на самом деле?

Оказалось, бездомные – это обычные люди, очень многие были вполне прилично одеты

– Когда я впервые попала на Ленинградский вокзал со всеми, то была удивлена. Оказалось, бездомные – это обычные люди, очень многие были вполне прилично одеты. Обычные такие работяги. На первый взгляд вообще не скажешь, но если, конечно, присмотреться, то можно разглядеть, например, что у них очень грязные ботинки.

– Да, кстати, это очень многих удивляет. Недавно одна девушка – наш доброволец-фотограф, которая снимала в Ангаре спасения, – мне тоже с возмущением заявила: «Здесь же у вас самые обычные люди едят; как им не стыдно сюда приходить и выдавать себя за бездомных!» Вот как ты реагируешь на такие возмущения?

– Ты знаешь, мы, конечно, когда-то тоже задумывались над этим. Задавались вопросом: как же нам сортировать настоящих бездомных и тех, кто все-таки имеет работу и жилье… Но на самом деле, если так подумать, какой человек, у которого все в порядке, придет на вокзал и станет есть с бездомными на морозе холодные макароны? Это же в любом случае человек с какой-то нуждой. Поэтому мы так тогда решили: что если человек просит поесть, то нельзя ему отказывать. Сейчас мы тоже придерживаемся этого правила, так нам и владыка Пантелеимон (епископ Верейский Пантелеимон, руководитель службы «Милосердие». – Ред.) говорит.

Злой, пока голодный

– Расскажи, кто тебе больше всего запомнился из твоих подопечных того времени?

– Один дядечка очень запомнился. Он все время ругался на нас: «Ах, как вам не стыдно! Кормите нас одними макаронами!» И кричал: «Ага, опять макароны! А вы дома тоже одни макароны всегда едите?!» Я смотрела на него и думала: «Что за человек?! Мы его кормим, а он еще и недоволен всем, вот же наглый какой!»

А потом мы как-то разговорились и оказалось, что он очень душевный. Злой, пока голодный, а поест – сразу добрый и хороший, благодарит нас от всего сердца. Он то пропадал, то снова появлялся. И я уже знала его и всегда спрашивала, когда он возвращался: «Герман, где же ты был?» Он рассказывал, что на работу устроился, а потом опять на улице оказался. Возможно, это были трудовые дома, и что-то там у него не складывалось.

А еще был такой Костя: с большой бородой, очень крупный и высокий. Он со мной поделился тогда, что первый день на улице, родители выгнали его из дома. Он плакал, когда рассказывал мне об этом. Не знаю, правду ли он сказал, но только проходило время, а он становился все злее и злее. Конечно, чувствовалась, что у него есть небольшая задержка в развитии. Мне тогда очень хотелось ему помочь, найти его родителей и поговорить с ними, но он не разрешил. Он и сейчас живет на улице, то есть уже много лет бродяжничает.

Фото: Ирина Абзалова

– А откуда ты это знаешь?

– Да видела его у нас в Ангаре много раз.

– А он тебя узнал?

– Кажется, что нет… Когда я его впервые заметила, то очень обрадовалась. Подошла к нему и сказала: «Костя, здравствуй! Как ты? Что с тобой?» А он стал раздраженно кричать в ответ: «Что вам надо от меня?! Не трогайте меня, я ничего не хочу! Оставьте меня!» Больше я и не стала приставать к нему. Вот пример того, как сильно может изменить человека жизнь на улице.

– А может, как-то можно было помочь ему с жильем?

– Тогда у нас не было такой возможности – за нами ведь не было никакого фонда с деньгами. Мы все собирали сами. Иногда мы, конечно, вместе скидывались кому-то на карту и оплачивали хостел. Но это были исключительные обстоятельства. Например, мы долгое время поддерживали женщину с четырьмя детьми из Узбекистана.

– Она тоже оказалась на улице?

– Слава Богу, нет, но была близка к тому, чтобы оказаться. Кто-то посоветовал ей обратиться в наш храм за помощью. В тот момент она проживала в Орехово-Зуево, просто в ужасных условиях с четырьмя детьми, и ей нечем было оплачивать это жилье. Хозяева хотели выгнать семью на улицу, мы стали за них платить все вместе. Ребята к ним очень долго ездили, продукты и вещи возили.

– Надо же как, она с Узбекистана пришла за помощью в православный храм?

– Я уже не помню, как так вышло, может, соседи посоветовали обратиться. Знаю, что я уже ушла оттуда, а наши ребята все к ним ездили. В «Пельмешке» хоть, конечно, все было на коленках и помощь малая и местечковая, но зато с большой душой. Это, конечно, было такое душевное предприятие, мне тепло от этих воспоминаний.

Фото: Ирина Абзалова

«Мойте ее сами!»

– С нами в «Пельмешке» был один парень, который работал в автобусе «Милосердие» и так интересно все рассказывал, что мне тоже захотелось там помогать. Я пошла на собеседование в добровольцы службы «Милосердие», а потом долго с нетерпением ждала звонка от них. Когда же я наконец вышла на свое первое дежурство в автобус, то была абсолютно счастлива. Я уже писала тогда диплом и могла сама управлять своим временем. И я ездила периодически с автобусом и также продолжала помогать в «Пельмешках».

– Расскажи, а как проходило дежурство в автобусе?

Мы ездили по всем вокзалам, отковыривали замерзших людей, раздавали им пюрешки с тушенкой – и так до 3 утра

– Автобус на Курском вокзале начинал в определенное время сбор людей, и далее мы ездили по всем вокзалам, отковыривали замерзших людей, раздавали им пюрешки с тушенкой – и вот так до 3 утра. Это был уже предпоследний сезон автобуса, потом его закрыли, и я стала как доброволец помогать в других проектах службы «Милосердие», а к бездомным продолжала ходить только в «Пельмешки на Плешке».

– Расскажи, что в автобусе тебе больше всего запомнилось, что тебя поразило?

– Ох, мне запомнилась одна женщина… Она сидела на остановке пьяная и очень грязная. Мы к ней подошли, но она не могла даже ничего сказать и идти не могла. Помню, что автобус почему-то стоял очень далеко, и ребята ее несли на руках. Мы привезли ее помыть в душевую, санпропускник, но там обычно санитары-мужчины моют мужчин, а тут женщина. Они говорят: «Мы не будем мыть, сами ее мойте!» А я там была одна женщина из всех, поэтому мыть поручили мне. И вот это оказалось самое сложное для меня – преодолеть свою брезгливость… Она была очень-очень грязная, от нее шли такие запахи, что я не могу передать. Стоять она не могла – ей поставили стул, чтобы она сидела в душевой.

– А она сама-то хотела, чтобы ее мыли и несли куда-то? Она не протестовала, когда ты ее стала мыть?

– Нет, она наоборот постоянно благодарила меня и всех нас. Наверное, именно это мне помогало справиться со своим внутренним сопротивлением.

– То есть ты все-таки смогла ее помыть?

– Да. Я начала мыть сама, но потом все равно наши ребята стали мне помогать – они просто увидели, что мне нужна помощь, по моему лицу. Конечно, я это запомнила на всю свою жизнь. Ее звали Женя. Но самое удивительное для меня оказалось, что выглядела она как пожилая женщина, лет 68, но потом оказалось, что ей всего 36! Это меня поразило.

– А что с ней случилось?

– Да просто пила очень сильно, ничего такого… Это обычная история.

С бездомными легче, чем с детьми

– Потом так получилось, что я закончила институт и пошла работать учителем в школу, а затем уехала по программе международного культурного обмена Au Pair в Голландию, и на год моя благотворительная деятельность прекратилась.

– Как здорово! А в Голландии ты смотрела какие-то пункты помощи бездомным?

– Да, я видела пару кормлений. Но не в Голландии, а в других странах Европы. В Голландии на самом деле не так много бездомных, и те, кого я видела, были с явными психическими нарушениями. А вот в Италии и Венгрии – там да, конечно, их очень много. В Будапеште практически на каждом шагу лежат со своим одеялами.

– А ты скучала по своей социальной деятельности, пока была в Европе?

– Видимо, да, но без надрыва, конечно, я ведь все равно вела что-то в социальных сетях, была на связи с другими добровольцами, помогала искать жилье. А когда вернулась, передо мной встал вопрос: чем мне заниматься и куда идти дальше… В школу я возвращаться точно не хотела, пришло твердое понимание, что это совсем не мое.

Фото: Ирина Абзалова

– А сколько тебе было лет, когда ты вернулась в Москву?

Мне было 27. Я подумала и решила, что все-таки хочу вернуться к социальной деятельности

– Мне было 27, и было понятно, что нужно уже что-то выбирать. Я подумала и решила, что все-таки хочу вернуться к социальной деятельности. И так случилось, что меня как раз позвали работать в фонд, который занимался реабилитацией детей-выпускников детских домов. Это было при большом холдинге, при банке. Они создали такой дом, где работали с воспитанниками интернатов и учили их разным бытовым навыкам – готовить и все прочее. Мы даже пытались писать свою программу. Вообще, тогда там только начиналось все, и, надо сказать, у меня случилось настоящее эмоциональное выгорание. Я тогда поняла, что с детьми больше вообще никогда не смогу работать.

– Почему так категорично?

– С бездомными работать легче, потому что они взрослые. Если человек отказывается от помощи, то ты понимаешь, что это его выбор. Я не несу за него ответственность и не должна с ним дальше ходить за ручку. За детей как-то переживаешь очень сильно, хоть они и выпускники были, но как дети, с разными задержками развития.

Они все рассказывали еще жуткие истории про то, как росли в своих семьях и как были в детских домах… В какой-то момент я поняла, что не могу все это выносить. Не по Сеньке шапка. И когда я уже ушла оттуда, мне позвонил Роман Сергеевич Скоросов (руководитель Ангара спасения) и предложил выйти к ним на работу. Мы тогда не были с ним знакомы, просто он искал сотрудников в Ангар, и ему дали мой номер телефона. Но я сначала сильно сомневалась. Мне и мой духовник тогда сказал: «Может, тебе не стоит больше идти в благотворительность? Ты какая-то, Татьяна, эмоционально слабенькая». И я сначала отказалась.

– Но передумала?

– Да, потом вдруг подумала: а почему бы и не попробовать, ведь я там всех знаю. С тех пор я здесь работаю уже 6 лет.

Жених, невеста и пробои

– Таня, а расскажи какие-нибудь самые запоминающиеся тебе случаи из работы в Ангаре.

– О, этого уже накопилось столько, что все перепуталось в голове. Попробую рассказать, что вспомнится.

У нас тут была одна бездомная женщина, она завернулась в тюль и ходила по Ангару, приглашала всех на свадьбу. Говорила всем: «Я скоро замуж выйду, скоро замуж выйду!» – и долго так ходила. Потом, правда, выяснилось, что замуж она собирается за одного из наших сотрудников, то есть это была ее фантазия.

Она потом серьезно нас всех одолела, и нам даже пришлось вызвать врачей. После этого она на нас обиделась и перестала приходить. Это было летом. Возможно, она все-таки легла в клинику. Она и полицию вызывала нам, жаловалась на то, что ее замуж никто не берет.

А еще у нас был жених Руслан. Он коренной москвич, что очень редко бывает среди бездомных. С ним такая история была: он собирался жениться, но его невеста неожиданно погибла, после этого он очень сильно запил и лишился работы. У него образовались долги по коммуналке, соседи его прогнали и видеть не хотели. Говорили: сначала долги оплати. Родственники не общались с ним особенно. Но я так понимаю, уже из своего опыта, что обычно люди, если сильно пьют, сами своих родственников доводят до такого состояния, что те не хотят с ними общаться. Сначала семья старается помочь, но потом руки опускаются, даже у самых добрых. Так вот, родители у Руслана умерли, осталась сестра. Она еще с ним общается как-то: к себе жить уже не пускает, но, насколько я знаю, поддерживает.

Этот человек много лет спал на картонке в подъезде собственного дома в Чертаново и приезжал к нам оттуда на обед

Представляешь, он много лет спал на картонке в подъезде собственного дома в Чертаново и приезжал к нам оттуда на обед, а потом ездил от нас в Чертаново на свою картонку как домой. То есть не спал в поезде возле Ангара или еще где-то, а принципиально ездил туда, в Чертаново. При этом он рассказывал нам о своей жизни как о чем-то устроенном и налаженном. «Вот здесь – моя картонка, и я на ней сплю, вот здесь я ужинаю, вот сюда я хожу помогать». Помогать он как раз ходил к нам в Ангар. Распределял очереди в баню и на еду. От него я, кстати, впервые узнала, что такое пробои.

– А что такое пробои?

– Это помойка возле супермаркета, куда выбрасывают просроченную еду, и бездомные ее сразу же разбирают. Вообще, Руслан мечтал заработать денег, оплатить долги и вернуть свою комнату. У него был план ее продать и купить другую, чтобы жить без прежних соседей. Но накопить не получилось, а долг там уже около 200 тысяч. Он жил в хостеле за наш счет, мы помогли ему закончить компьютерные курсы, он бросил пить. Он очень старался, конечно.

– Вы еще и комнату в хостеле даете?

– В редких очень случаях. У нас есть оплаченные места в хостеле, мы размещаем, если видим, что человек готов начать другую жизнь, и его только надо немного поддержать. Что же касается жениха-Руслана, то он у нас долгое время помогал, регулировал очереди, раздавал еду. Он даже работал в ресторане. Его устроила туда наша доброволец, они здесь и познакомились. Этот ресторан поставлял нам еду, и они вместе ее раздавали. Девушка была владелицей ресторана. Она увидела, как Руслан старается, и взяла его на работу.

– Какая хорошая история.

– Была бы хорошая… Если бы он опять не сорвался и не запил. После этого к нам он два года не приходил. Сейчас иногда появляется и говорит, что у него все хорошо, работает, а ночует в ЦСА – это Центр социальной адаптации им. Е.П. Глинки. Там есть ночлег для всех и стационар только для людей, которые когда-то были прописаны в Москве.

В подворотнях вас ждет маньяк

– Меня поразил один человек. У него было несколько судимостей за драки: то он ножом кого-то порезал, то еще что-то… И он все время нам про это рассказывал и смаковал подробности. Вот нож вошел вот так, а потом кровь стекала так… Никто там не умер, слава Богу! Но во время рассказа у этого мужчины как-то особенно сверкали глаза, хотя, может, меня это просто так сильно ужаснуло. Он лет 10–15 в общей сложности провел в тюрьме. Была история, что он освободился, вернулся домой, а жена уже живет с другим. Он и пырнул ножом ее сожителя – и опять сел.

Фото: Ирина Абзалова

– А есть какие-то анкеты, которые заполняют те, кому вы помогаете? Как так получается, что они начинают вдруг все это рассказывать?

– Да, мы вынуждены спрашивать у тех, кто обращается к нам за помощью, есть ли у них судимости, а особенно у тех, кого хотим отправить на реабилитацию. Обычно они отвечают без подробностей: да, сидел, по такой-то статье. Или начинают оправдывать себя: «Я просто защищался, не был виноват».

– А были те, кто за очень тяжкие преступления сидел?

У нас был человек, который сидел в особой зоне, куда сажают самых опасных преступников. Из таких зон обычно не выходят

– Если и были, то они не расскажут. Хотя был человек, который сидел в особой зоне, куда сажают самых опасных преступников. Я не специалист, но мне ребята объяснили, что из таких зон обычно не выходят. Внешне он производит впечатление абсолютно нормального адекватного человека, но иногда у него вдруг что-то такое включается, и он говорит какие-то странные вещи. И у него есть одна навязчивая мысль. Он считает, что дом Гауди – это его собственность, и ему нужно доказать, что он принадлежит ему. Или вот он съездил в какой-то монастырь, приходит и говорит мне: «Как я люблю этот монастырь, потому что я там на фресках нарисован!»

А в остальном он абсолютно нормальный, работящий, рукастый. Иногда, конечно, может запить, но потом берет себя в руки. Чаще всего он где-то все-таки работает, надолго без работы не остается.

– А как он к вам попал?

– Он, как только освободился, сразу к нам пришел и сказал: «Вот я освободился и не знаю, куда мне деваться. Я ночевал на теплотрассе, но теперь уже холодно, куда мне идти, не знаю». Мы его устроили в хостел, и он очень быстро нашел работу, откладывал деньги, копил. Потом договорился с приятелем, и они сняли комнату на двоих. Мы собрали ему на постельное белье и одеяла. Полгода они жили самостоятельно, и мы очень за них радовались, но потом опять что-то случилось. Приятель этот куда-то исчез, а он снова обратился к нам за помощью. Сейчас вот устроился куда-то с проживанием, шлет нам фотографии, вроде бы пока у него все хорошо.

– А за что же он сидел?

Мы с ним остались наедине, и он тихо говорит: «Знаете, а я ведь никогда в своей жизни не наряжал елку!»

– Этого я не знаю. Но, видимо, за что-то очень серьезное. Но, по своей сути, все бездомные еще в детстве покалечены, поэтому сложно их за что-то винить. Знаете, у нас вот с этим мужчиной из особой зоны был однажды такой трогательный момент.

Мы с ним в Ангаре украшали елку к Рождеству. И как-то так получилось, что мы с ним остались наедине, и он вот так тихо говорит: «Знаете, а я ведь никогда в своей жизни елку не наряжал». Я спрашиваю: «Как же так! А в детстве? А с родителями?» – А он отвечает: «Нет, у нас никогда такого не было…»

«Вписка»

– Приехала к нам девушка один раз на такси, ее всю трясло. Она сказала, что подошла к какому-то храму в таком вот состоянии, и одна женщина вызвала ей такси до нас. Совсем молоденькая девчонка, около 20-ти, не больше, приехала из одной из наших кавказских республик. Убежала из дома от отчима и приехала в Москву потусить. Перед этим она там с кем-то познакомилась в интернете, и ее пригласили на «вписку», так это называется.

– А что такое «вписка»? Я, например, впервые слышу.

– Это у подростков тусовки такие на квартирах. Они делают группы в интернете и пишут, что вот у меня родители уехали, давайте все тусить у меня. И туда все подряд приходят. Может из приличной семьи какой-то школьник прийти, а там ему могут и наркотики подкинуть. Вот и она так же приехала. И там ее очень жестоко изнасиловали.

Помню, что мне позвонили и попросили подойти. Меня иногда зовут помочь, когда какая-то сложная ситуация. Я прихожу и вижу вот здесь, в этой комнате, где мы с тобой сейчас, сидит ребенок и весь дрожит. Видно, что девочка не спала, вся тушь размазана. Мы разговаривали с ней, она что-то рассказывала, плакала. В этот момент зашел кто-то из наших ребят-сотрудников, и у нее случилась истерика, она пыталась в стену вжаться в прямом смысле этого слова.

Потом, конечно, оказалось, что она не просто так из дома уехала. У нее очень тяжелые отношения с отчимом, она просто убежала от него, но нам все-таки пришлось ее отправить обратно домой. Так-то она была совершеннолетняя и имела право ехать куда хочет. Мы ей вызвали «скорую» тогда, но потом ее нам опять привезли, в полицию она обращаться не захотела.

Валя и Найда

– У нас была еще такая история: пришла к нам женщина и молчит, ничего не говорит. Мы ее спрашиваем: «Что у вас случилось?» А она молчит. Как раз меня тогда тоже позвали к ней. Мы сначала подумали, что она пьяная, но поняли, что нет. Мы ее спрашиваем: «Вы зачем сюда пришли?» – «Я не знаю». – «Как вас зовут?» – Она молчит, думает и отвечает: «Я не помню». – «А как вы в Москве оказались?» – «А я что, в Москве?» – отвечает и явно в ужасе от того, что она в Москве. – «А вы что же, не знали, что вы в Москве?» – спрашиваем. – «Нет… Просто вижу, что большой город такой… А где нахожусь, не понимаю».

Тут мы, конечно, уже осознали, что с человеком что-то странное происходит, и решили вызвать ей «скорую». А пока ждали, пытались с ней говорить.

И я вспомнила, что видела в одном сериале, что если голова не помнит, то руки могут хранить память. Я ей дала листочек и сказала: «Напишите, что вам первое в голову приходит». И еще спросила, как ее маму зовут, потому что, бывает, долгосрочная память срабатывает. И она написала на листочке: «Валя и Найда». Как потом оказалось, Валя – это ее мама, а Найда – фамилия.

Когда приехали врачи, ее отвезли в «Склиф» (НИИ скорой помощи им. Н.В. Склифосовского. – Ред.). А мы дали везде ориентировку через «ЛизаАлерт» о том, что к нам пришла женщина, ничего не помнит, скинули ее фото.

И уже вечером с нами связался ее сын. Оказалось, что они тоже обратились в «ЛизаАлерт» о пропаже матери. Они проживают в Коломне. Два дня назад она вышла с работы и пропала. Интересно, что сын стал нас спрашивать: «А откуда у нее такая одежда на фото? Это вы ей дали?».

Мы отвечаем, что нет, она к нам в этом пришла. Оказалось, у нее никогда этой одежды не было, она была одета по-другому, то есть кто-то ее переодел.

Врачи обнаружили у нее внутренние повреждения, было заведено уголовное дело. До сих пор неясно, что же с ней случилось в реальности.

– Татьяна, а как твои близкие реагируют на твою работу?

Я раньше каждый год меняла работу и не верила в сказки о том, что бывает работа в удовольствие. И только здесь поняла, что все-таки бывает

– Ближайший круг – вполне нормально, особенно верующие, другие – по-разному. Кто-то в школу уговаривает вернуться, кто-то говорит: «Может, хватит в игры играть? Займись делом!» Вообще, я раньше каждый год меняла работу и не верила в сказки о том, что бывает работа в удовольствие. «Преврати свое хобби в работу – и будь счастлив!» Я думала, что это все сказки, и только здесь я поняла, что так бывает. Первое время в выходные ждала понедельника. Я хочу идти на свою работу. Это уже моя жизнь, а не просто работа. Я с удовольствием сюда прихожу.

– Ну, хоть один минус есть?

– Минусы есть, конечно: бывает, не хватает терпения, устаешь… Самый большой минус для меня, наверное, в том, что здесь картинка некрасивая – «декорации». И у меня была раньше потребность красиво одеваться и выходить в красивые места. Этим я компенсировала некрасивое место работы.

– А что же дальше?

– А что дальше? Дальше – тоже здесь… Пока не могу себя представить в другом месте. Я люблю эту работу.