Кардиохирург Билл Новик: «Верю ли я в чудеса в операционной? Да, потому что я их видел»

Американский детский кардиохирург Билл Новик проводит уникальные операции на сердце, на которые в мире отваживаются единицы. Вместе с коллегами-добровольцами он ездит по всему миру, в том числе и на родину предков – в Россию и на Украину, где зачастую дает своим маленьким пациентам второй шанс на жизнь. В интервью порталу Православие.Ru он рассказал о детях, которых сам называет «детьми чуда». Про них врач говорит: «Они не должны были выжить, но у Бога были на них другие планы».

Кардиохирург Билл Новик

– Почему вам не сидится в относительно спокойной Америке и что зовет вас в дальние страны, иногда совсем неблагополучные?

Мы едем туда, где есть дети, которые нуждаются в нашей помощи

– Мы едем туда, где есть дети, которые нуждаются в нашей помощи. Если у людей есть заинтересованность в сотрудничестве с нами, мы обязательно делаем оценку возможных рисков – безопасно ли туда ехать, удастся ли собрать команду врачей и чего мы там, собственно, добьемся. В тех местах, куда мы ездим, нам бы хотелось создавать программы, которые позволяли бы готовить местный персонал, чтобы потом они сами могли проводить сложные операции. Просто приехать и прооперировать несколько детей – это не про нас.

Да, мы едем в опасные места, поскольку там нет адекватного кардиологического обслуживания. Если вы посмотрите, где дети не получают нормального лечения, то это будут в основном – да нет, только бедные страны. Я бы сказал, что 85 процентов детей с пороками сердца живут в странах, где нет нормальной кардиологии. В богатых регионах имеются специальные кардиологические программы, им не нужна наша помощь в проведении операций или в подготовке медицинского персонала. В крайнем случае там есть финансовые возможности для того, чтобы отправить детей на лечение в Европу.

Повторю, мы всегда проводим оценку возможных рисков перед началом новой программы и решаем, можно ли безопасно выехать из страны. Иногда бывают ошибки, но ни один из членов нашей команды не погиб и не был ранен.

– Какие из поездок были наиболее опасными?

– Все началось с того, что в 1992 году нас позвали в Хорватию. Мы запланировали поездку на ноябрь 1992 года. Но что случилось летом того же года? Началась война в Боснии и Герцеговине. А августе или сентябре боснийские сербы, удерживавшие северную часть страны, обстреляли аэропорт. По-моему, это не причинило никаких разрушений, но я тогда сказал: «Нет, мы туда не поедем. Как можно гарантировать, что обстрел не повторится? Мы можем туда прилететь, а через два дня аэропорт снова обстреляют, и мы там застрянем». В общем, мы перенесли поездку на апрель 1993 года. Но кто же тогда мог подумать, что война затянется на много лет? Это был наш первый опыт работы в таких условиях.

В 1999 году мы работали в Белграде во время бомбардировок НАТО. Нам тогда пришлось оперировать круглосуточно в течение девяти дней

В 1999 году мы работали в Белграде как раз во время бомбардировок НАТО. Нам тогда пришлось оперировать круглосуточно в течение девяти дней.

Или возьмите второй этап интифады в Палестине. Для того чтобы добраться из Восточного Иерусалима в Рамаллу, нам нужно было проехать один из палестинских блокпостов. Это была гора шин, которой палестинцы перегородили дорогу и подожгли. Наша основная группа развернулась и отправилась другим путем. Но часом ранее мы направили нашего анастезиолога. Подъехав к этому блокпосту и увидев горящие шины, он вышел из машины и стал фотографировать. А на следующей день его изображение появилось на первой странице газеты «The Jerusalem Post».

Когда мы приехали в госпиталь в Рамалле, там вокруг приемного покоя скорой помощи было порядка двух тысяч человек. Они собрались там потому, что незадолго до этого в перестрелке были ранены несколько палестинских детей. Это было наше «добро пожаловать в Рамаллу».

В 2008 или 2009 году мы оперировали в Пакистане, и в это время террористы из «Аль-Каиды»^[1] атаковали штаб-квартиру пакистанской армии. Госпиталь, в котором мы работали, находился в 250 метрах от места событий, и из окна палаты интенсивной терапии мы видели, как эти ребята штурмовали здание, а пакистанские военные пытались им помешать. Была перестрелка, в небе кружили военные вертолеты.

Мы были в Ираке в 2014 году, когда туда вторглись боевики «Исламского государства»^[2]. Они находились тогда совсем рядом с аэропортом Багдада. Мы работали в городе Насирия примерно в 360 километрах от Багдада, и террористы там устроили несколько терактов.

– Американские дипломаты рекомендуют гражданам США воздерживаться от поездок в те или иные страны в целях безопасности. Вы изучаете подобные советы?

Наше посольство хочет, чтобы сейчас на Украине не было граждан США. Но мы туда ездим. Это наш медицинский долг

– Мы знаем, где работаем. Следим за всем, что происходит в мире, разговариваем с теми, кто живет в тех местах, куда собираемся ехать, а не только с американскими дипломатами. Возьмите, к примеру, Львов сейчас. Были там обстрелы? Да, но считанное число раз. В целом там абсолютно спокойно. Наше посольство хочет, чтобы сейчас на Украине вообще не было граждан США. Хорошо – но мы туда ездим.

– В марте вы поехали на Украину всего через пару недель после начала боевых действий. Это был медицинский долг или нечто большее?

– Да, это был медицинский долг. Наша первая поездка во Львов в этом году завершилась 8 или 9 февраля, а 28 февраля или 1 марта местный хирург, работающий с нами, позвонил мне и рассказал о двух новорожденных с реально критическими заболеваниями сердца, которых там не могли прооперировать. Я ему сказал, что нужно делать: обоих детей поместили в специальную кардиологическую лабораторию, провели необходимые процедуры, все было нормально.

Но 2 марта этот хирург снова позвонил и сказал, что этим детям действительно нужны срочные операции в течение первого месяца жизни. Кроме того, в тот же день с помощью кесарева сечения родился еще один ребенок, а другого должны были доставить из Закарпатья. В результате мы собрались и поехали туда. После этого мы запланировали еще одну поездку на июнь: необходимое число волонтеров для нее набралось моментально, но я сказал всем: будьте готовы к отмене, если ситуация с безопасностью изменится. К счастью, все прошло хорошо.

– Во Львове в марте вы оперировали новорожденных, которым было 7 и 9 дней от роду. Многие боятся даже просто приближаться к таким крохам…

– Мы тогда прооперировали троих детей, которым не было двух недель. Наши медики специально подготовлены для таких процедур. Однажды нам довелось оперировать ребенка весом 1,8 кг. Ему требовалась сложная операция. Это было то ли в Гондурасе, то ли в Доминиканской Республике. В Минске мы оперировали младенца весом 2,2 кг. В Кемерово и в Воронеже у нас было много детей, которые весили меньше 3 кг. Так что наша команда готова к этому. Нет смысла оперировать, если ты не уверен, что ребенок выживет.

– Что вы чувствуете, входя в операционную? Вы боитесь?

Если вы боитесь и не уверены в результате, то вам не место в операционной

– Если хирург боится перед операцией и не уверен в результате – ему, возможно, не нужно проводить данную конкретную процедуру. Обычно я прокручиваю в голове каждый шаг: что буду делать, чего ожидаю. Я буду делать это. Можно сказать, у меня есть стальная решимость. Я думаю, если вы боитесь, то, может быть, вам не место в операционной (смеется).

– Вы молитесь перед операциями?

– Не скажу, что я это делаю всегда, но иногда бывает. Если предстоит что-то особенно сложное, я говорю Богу: «Не забудь о нас, нам нужна Твоя помощь, помоги нам спасти этого ребенка». Но это происходит, может быть, всего пару раз за поездку, в самых трудных случаях. Обычно у меня есть полное понимание того, что можно сделать, чтобы все прошло хорошо и ребенок не был подвергнут опасности. Если пациенту требуется очень серьезная операция – это не про боязнь. Это про признание того факта, что ситуация действительно сложная и мне нужно все предусмотреть, чтобы быть уверенным в том, что ребенок выживет. Я бы не сказал, что молюсь Богу в тех случаях, которые называю рутинными, но в определенные моменты – да, я прошу Его помощи и готов к получению ответа.

– Вы верите в чудеса во время операций? Может быть, и сами их видели?

– Это интересный вопрос. Верю ли я в чудеса? Да, я верю в чудеса, и на то есть свои основания. Например, мы приезжаем куда-то оперировать, а там как будто случайно находится ребенок, который мог бы умереть через несколько дней. Это чудо, что этот ребенок и мы нашли друг друга.

Верю ли я в то, что чудеса могут происходить прямо в операционной? Я видел такие чудеса, так что ответ – да.

Позвольте мне привести один пример такого чуда. Не буду называть город, но это произошло в России. В городе, куда мы приехали, уже была детская кардиология, но им нужна была помощь в оперировании сложных пациентов и новорожденных.

Когда мы изучали случаи, с которыми предстоит работать, увидели, что один ребенок нуждается в повторной операции. Местные врачи оперировали его за 2–3 года до того, но теперь у него были большие проблемы. Мама сказала: «Я хочу, чтобы моего ребенка оперировал этот американский хирург». Они передали мне эти слова. Но местный врач мне сказал: «Я знаю, как делать повторные операции, у нас их было множество». Окей, прекрасно.

Мне предложили посидеть в комнате анестезиолога и попить кофейку, пока они все сделают сами. Но через какое-то время прибежала моя коллега и сказала: «Идите прямо сейчас! Там кровь везде!»

О Боже – я немедленно рванул в операционную. Она находилась метрах в пятнадцати, но нужно было пройти через две защитные двери – у нас на это ушло минуты полторы.

В операционной кровь была повсюду – на полу, на потолке, на аппаратуре. Хирург был весь в крови. Я взглянул на монитор – там не было электрической активности сердца. Не было кровяного давления.

Я даже не помыл руки, сразу надел халат. Бедный хирург весь дрожал: «Что мы будем делать?» – «Я собираюсь сделать искусственное кровообращение и решить проблему», – сказал я ему. – «Но как мы можем ее решить?» – «Следи за мной».

В общем, мы сделали искусственное кровообращение и немедленно начали охлаждение пациента, чтобы защитить мозг, в который кровь не поступала – представляете? – семь минут. Семь минут!!!

Мы сделали искусственное кровообращение, провели охлаждение, а потом я сказал: «Давайте поднимать температуру, но только до 34,5 градусов по Цельсию». Мы дали ребенку лекарство, чтобы обеспечить дополнительную защиту мозга.

Все это происходило в последний день нашей поездки. Когда операция завершилась, внизу уже час как шел заключительный банкет. Главный хирург сказал мне: «Люди вас ждут, вы должны идти. Состояние ребенка стабильное, вы сделали все, что могли. Пусть наша команда завершает работу, а вы можете идти на банкет».

Я так и сделал, но как вы можете себе представить, мне было не веселья. Ребенок был мертв в течение семи минут! Мы вернули сердце к работе, сняли его с аппарата искусственного кровообращения, состояние было стабильным.

Ребенок был мертв в течение семи минут! Мы вернули сердце к работе. Сейчас он преодолел все проблемы. Это – ребенок чуда

Примерно через час еще один хирург, который закрывал грудную клетку, спустился и сообщил: «Ребенок в палате интенсивной терапии, все в порядке».

На следующее утро перед отъездом я снова пришел в госпиталь удостовериться, что состояние ребенка стабильно. А вскоре мне сообщили, что он преодолел все проблемы, открывает глаза и нормально реагирует. Тогда я сказал: «Боже мой, я не могу в это поверить!»

Потом его мама спросила местных врачей: «Кто начинал операцию?» – Те сказали: «Мы». – Она спросила: «Кто спас моего ребенка?» Ей ответили, что доктор Новик. Тогда эта женщина им сказала: «Когда Новик вернется, ни один из вас не дотронется до моего ребенка! Вы можете помогать ему, но всю операцию от начала до конца должен делать только он».

Мы снова приехали через три месяца, и тогда эта мама передала мне весь этот разговор. Я ей ответил: «Мадам, обещаю вам, что открою грудь ребенка, сделаю все необходимое, закрою ее и что у него не будет никакого кровотечения».

В общем, мы это сделали. И это было чудо. Это – ребенок чуда.

– Вы знаете, что с ним сейчас?

– Да, когда мы в прошлый раз общались с его мамой, у него все было в порядке. Это значит, что операция, которую мы провели, решила проблему. На мой взгляд, те врачи, которые оперировали его изначально, не сделали всё, что нужно, поэтому со временем ситуация становилась все хуже и хуже.

В мире нет ни одного детского кардиохирурга, который никогда не просил бы о повторной операции своих пациентов. Если кто-то вам скажет такое, значит этот человек либо лжет, либо никогда не оперировал – одно из двух. Мы не идеальны, и нужно настраивать свою психологию и сознание на то, что иногда приходится заново оперировать ребенка, а кто-нибудь в другой стране потом скажет: «Ты проделал ужасную работу».

Но бывают и обратные ситуации. Например, в 1996 году мы прооперировали в Хорватии одну девочку. Сейчас она живет в Германии и после каждого визита к врачам рассказывает мне одну и ту же историю. Они делают ей ЭКГ, делают все необходимое и говорят: «Вас оперировали в 1996 году и с тех пор не было повторной операции? Это говорит о том, что все сделано прекрасно. Кто проводил операцию?» Она улыбается и отвечает: «Новик».

Так что у нас есть хорошие истории и плохие истории, и относится это к любому детскому кардиохирургу.

Недавно мне прислали фотографию из Киева, где прекрасная девушка 20-ти с чем-то лет стоит рядом с руководителем Национального института сердечно-сосудистой хирургии им. Николая Амосова. Подпись к ней гласила: «Вы можете себе представить, что это ваш пациент?»

Когда мы приехали в Киев в 1994 году, местные врачи мне сказали: «У нас огромная проблема. У нас есть дети с легочной гипертензией и дефектом межжелудочковой перегородки сердца (ДМЖП). Мы проводим коронарографию, и результаты ужасны. Нам приходится признавать, что эти дети неоперабельны. В некоторых случаях это может быть не так, но мы не знаем, как сделать все безопасно».

Это был мой первый визит в Киев. Я видел некоторых из тех детей, видел их медицинские документы. В общем, я сказал, что мне нужно какое-то время подумать.

Вернувшись домой в Мемфис, я 12 месяцев изучал возможные варианты и в итоге нашел нужную концепцию. Мы прооперировали эту девочку в 1996 году, а теперь она мне прислала свою фотографию. Вдумайтесь: в 1996-м, а сейчас 2022-й! Прошло 26 лет! Изначально ей отказали в операции, но потом я приехал с этой концепцией и сказал: «Давайте попробуем сделать пару вещей».

В тот приезд мы прооперировали двух детей, и оба до сих пор живы. И сейчас, 26 лет спустя, эта девушка стоит на фотографии рядом с руководителем Амосовского института Василием Лазоришинецем, который тогда был молодым врачом и проходил у меня подготовку.

– Я думаю, такие фотографии – главная награда для врача.

Когда 26 лет спустя тебе присылают фотографию твоего пациента, которого не хотели оперировать, а сейчас у него все в порядке, – это чудо

– Я тоже так думаю. Ты берешь пациента, про которого тебе говорят: «Он неоперабелен, ты его убьешь». Но благодаря своим знаниям, благодаря проведенным исследованиям ты все-таки делаешь операцию, и, может быть, у этого ребенка появляется шанс выжить. И когда 26 лет спустя тебе присылают фотографию твоего пациента, которого не хотели оперировать, а сейчас у него нормальное легочное артериальное давление и все в порядке, – это чудо.