Каждый ведёт свою войну

Не помню, где я прочитала выражение «Каждый ведёт свою войну». Суть его сводилась к следующему: у любого человека есть внутренняя битва, и ты о ней ничего не знаешь. Не знаешь, с какой интенсивностью идут бои. Какие раны получает человек в этой битве. Сколько сил у него осталось. И поэтому не спеши осуждать, ставить оценки, делать выводы. Если можешь – помоги. Не можешь – отойди. Не мешай. Не становись той самой соломинкой, сломавшей спину верблюду.

На днях я вспомнила об этом снова.

Служба в храме была не то чтобы долгой, но я накануне не выспалась, и спина побаливала. Поэтому к окончанию Евхаристического канона я высмотрела свободное место на скамейке и поспешила его занять. Рядом со мной на краю скамейки сидел мужчина. Грузный, средних лет, прилично одетый. Около него стояла невысокая женщина, они вели между собой беседу, но я не прислушивалась. И вдруг среди ровного гула реплик возвысилось: «Ну мам!» Реплику произнес мужчина. Я повернула голову и взглянула на его собеседницу. Ей было уже очень много лет – благообразная старушка в платочке, с мелкой сеточкой морщин на светлом лице, добрые сияющие глаза. Очень симпатичная старушка. Стоит рядом со своим сыном, который сидит...

Старушка стоит рядом с сыном, который сидит... Внутри меня начинало пучиться негодование: почему он сидит?

Я отвернулась. Внутри начинало потихоньку пучиться негодование. Почему он сидит? Старая мать стоит рядом – неужели не понятно, что нужно уступить ей место? И как такая симпатичная старушка с такими добрыми глазами могла воспитать такого сына-эгоиста? Ну разумеется, единственный сын. Знаю я таких мамочек, которые за любимым чадом света белого не видят. Хорошие женщины, ничего сказать не могу, но любовью материнской просто ослеплены. А если ещё и мужа нет… Ну да, всё понятно. Нет мужской руки, мужского воспитания – вот и вырастают такие инфантилы.

Тут к старушке подошёл старичок – не менее благообразный. Белая подстриженная бородка, белые кудри венчиком вокруг лысины. И глаза тоже добрые, улыбается. Стали они втроём разговаривать. Понятно, папа есть… Что же не так? Что же тут не так? Может, сын болен? Да не выглядит он больным. Ни костылей рядом, ни палки.

Я покосилась на руку сидящего мужчины – кольца нет. Конечно, не женат: маменькины сынки вообще редко женятся. В голову стали лезть варианты фраз, которые я могла бы ему сказать. Вспоминались куски разных интервью с психологами, где обсуждались причины мужского инфантилизма и его последствия для самого мужчины и окружающих людей. Одно меня смущало – пара старичков просто светилась миром и покоем, а у родителей выросших детей-эгоистов не бывает мирного внутреннего устроения. Впрочем, может, и бывает, но я таких не встречала.

Отодвинулась катапетасма, открылись Царские врата. Народ двинулся ближе к алтарю, собираясь причащаться. Мужчина рядом со мной встал, сделал несколько шагов вперёд – и я увидела ноги, изменённые полиомиелитом. Он потихоньку шёл к очереди на Причастие, а я смотрела на него, замерев.

…Какое счастье, что я ничего не сказала! Благодарю Тебя, Господи, за то, что удержал мой язык.