Старейшему русскому скауту мира – Лидии Петровне Герич – 103 года

Милостью Божией старейшему русскому скауту мира – Лидии Петровне Герич – 6 марта исполнится 103 года. Она до сих пор принимает участие в жизни скаутской дружины «Путивль» при русском православном храме святого Иоанна Предтечи в Вашингтоне, которую сама же и организовала в 1962 году, и почти каждое воскресенье приезжает на литургию. Причем выстаивает всю службу на ногах от начала и до конца.

С Лидией Петровной мы встретились в доме ее сына – Юрия Андреевича, где она теперь проводит выходные, и вместе они поделились, как, проведя всю жизнь на чужбине, им удалось сохранить русские корни и православную веру.

О позитивном настрое, который царит в этой семье, на мой взгляд, красноречиво говорит такой «анекдот». В начале беседы Лидия Петровна оговорилась, сказав, что ей скоро исполнится 113 лет. Молодежь тут же пошутила, что «113 – это было бы хорошо», а сын поправил: «Мама, тебе будет 103, а не 113», – на что Лидия Петровна кокетливо ответила: «Что ты раскрываешь мой возраст?»

Лидия Герич, декабрь 2022 г. – Лидия Петровна, вы можете назвать себя счастливым человеком?

Л.П.: Да, я могу назвать себя счастливой. Я живу у дочери в пригороде Вашингтона, а на выходные приезжаю к сыну, и мы ходим в церковь. У меня очень счастливая хорошая старость. Мне важно, что не нужно жить в старческом доме с такими же старушками, как и я.

Ю.А.: Мама всегда боялась оказаться в старческом доме. Но мы сказали, что этого не будет.

Л.П.: Слава Богу, у меня хорошие отношения с мужем дочери и с женой сына. Надеюсь, я для них не свекровь и не теща в русском понимании этих слов. А самое удивительное то, что дочь замужем за шведом, и он очень похож на русских, такой же душевный человек: все время старается мне помочь, то шоколадку даст, то стульчик подвинет. Я очень счастлива, что у меня такие отношения с родными, они очень хорошие люди. Это очень важно для семейного покоя.

– Юрий Андреевич, а для вас это счастье – готовиться встретить 80-летний юбилей вместе с мамой?

– Конечно, счастье. Мама у нас «звезда» и в скаутской организации, и в церкви, и, безусловно, в семье. Радует не только ее присутствие с нами, но и то, что в нашем роду такие крепкие гены: ее сестра скончалась совсем недавно на 100-м году жизни, их папа – Петр Дмитриевич Моцный – прожил 95 лет. Он до революции служил в русской армии и много рассказывал мне об этом. И тоже, как и все мы, был благодарен, что смог пережить все катаклизмы, которые выпали на его долю, и приехать в Америку. Дедушка ставил за нее свечку в церкви каждое воскресенье, потому что, как говорил, эта страна приняла нас. Он даже не мог понять, почему так произошло, ведь мы для нее ничего не сделали на тот момент. Многие сейчас приезжают сюда и сразу начинают что-то требовать от государства. Эти люди не чувствуют такой благодарности, как старое поколение эмигрантов.

В нашей семье как-то так получилось, что эмиграция в США прошла довольно безболезненно: все получили образование, хорошую работу. Кстати, русская диаспора здесь считалась самой образованной. И в ней была самая низкая преступность. Я говорю о так называемой второй волне, которая приехала в США после Второй мировой и Великой Отечественной войны.

Я в течение десяти лет шесть дней в неделю ходил в русскую православную школу. Мы жили в нашем русском обществе

Я помню, мы через пять лет после приезда купили машину, через семь лет приобрели дом. И у наших русских друзей в Сан-Франциско было то же самое. Тогда там жило 30 тысяч русских, у нас был Русский центр. Я в течение десяти лет шесть дней в неделю ходил в русскую православную школу. Мы жили в нашем русском обществе. Я часто говорю, что утром был американцем, а во второй половине дня – русским. Это помогало нам сохранить не только язык, но и наши традиции, и нашу православную веру.

– Лидия Петровна, вы до сих пор ездите в церковь почти каждое воскресенье и не просто присутствуете на литургии, а выстаиваете ее от начала до конца, не присаживаясь. Насколько для вас важно быть в церкви, насколько важна вам православная вера?

– В нашей семье она всегда была очень и очень важна. Я появилась на свет в Белоруссии, где папа воевал, а мама специально приехала к нему, чтобы родить меня. Через два месяца мы уехали домой в Латвию, в Двинск, где я и провела детство. Конечно, там тоже был православный храм, жило много русских. Каждое воскресенье мы все вместе всегда ходили в церковь, отмечали там все праздники. Мы жили в Латвии так, словно это Россия, с латышами не имели ничего общего и все время вращались в русском обществе. У нас был русский центр, русская школа, даже русский Учительский институт, который я закончила.

Лидия Герич с коллегами-скаутами, 1984 г.

У нас была скаутская организация, в которую я вступила в 14 лет. Так что я в скаутах уже почти 90 лет. Мы ездили в лагерь, пели русские песни, устраивали сборы, отмечали православное Рождество – с Дедом Морозом и со Снегурочкой.

– А потом вы оказались в Советском Союзе, когда Латвия вошла в состав СССР…

– У моего отца был большой дом, магазин игрушек, и советские власти заставили подписать документ, что мы жертвуем свое имущество государству. У нас не было выхода. Нас выгнали из нашей большой квартиры и поместили в две маленькие комнаты. Каждую ночь мы слышали, как приезжают машины и увозят наших соседей. Однажды солдаты даже забрали мать, а ее ребенка оставили одного. Мы поняли, что в конце концов и нас тоже заберут.

– Я знаю, что во время фашистской оккупации Латвии вы помогали советским военнопленным. Расскажите, как это было?

– В Двинске было много военнопленных. Большинство жили в лагере, но некоторые – в городе под стражей. Когда их вели по улице, мы иногда передавали им еду. Перед Пасхой 1942 года, в Великую Субботу, наш священник отец Леонид попросил нас собрать и отнести пленным освященные яства.

Недалеко от нашего дома был небольшой барак, где находились пленные. Мы с сестрой при помощи мамы собрали корзину угощений и в Пасхальное Воскресенье пошли туда. Объяснили немецкому солдату на входе, что у нас праздник и мы хотим поздравить людей. Он не возражал.

Дверь была открыта, солдатики сидели на кроватях. Мы сказали им: «Христос Воскресе!». Хотели подойти похристосоваться, но не тут-то было. Их как ветром сдуло: соскочили с мест – и бегом из барака.

Мы с сестрой сначала не могли понять, в чем дело, но потом увидели: солдатики наши стоят у водокачки и умываются. Потом возвращаются, на лицах улыбки. Только после этого мы похристосовались и начали общаться. Они удивлялись, что мы, русские, живем в Латвии. А еще стали вспоминать своих матерей, говорили, что те тоже пекли такие же куличи, но называли их «сладкими булками». А когда красили яйца, объясняли, что это «для красоты».

Мы долго рассказывали друг другу о жизни, а потом они просили нас прийти еще. Но через неделю их уже не было, и мы так и не смогли узнать, что с ними произошло.

Еще я помню концерт в нашем городском театре. На сцене как будто горит костер, вокруг которого собрались пленные в военной форме, но без знаков отличия. Они грустно поют «Маленький город на юге», и видно, что вспоминают родные места – у многих на глазах следы. Зрители в зале тоже плакали. Мне так жало было этих русских солдатиков.

– Юрий Андреевич, а вы что-то помните о военном времени?

– Когда война закончилась, мне было чуть больше года, и я помню только, как мы жили в лагере беженцев в Германии. Мой дедушка совсем не говорил о войне. И нам повезло, что наша семья не видела всех ее ужасов.

Но вот вам такой факт: до сих пор я ощущаю приятное чувство безопасности, когда нахожусь в тоннеле. Сначала я не мог понять, отчего это. А потом мне рассказали, что поезд, на котором мы ехали из Латвии, останавливался в тоннелях, чтобы укрыться от бомбардировок.

– Как получилось, что ваша семья была вынуждена покинуть родные места и уехать на чужбину?

Мы боялись оставаться в Латвии, потому что уже до войны знали, что находимся в «черном списке» – за нами вот-вот должно было прийти НКВД

Л.П.: Однажды я поехала к подруге в Ригу и там встретила будущего мужа, который тогда был студентом. Он начал за мной ухаживать, мы поженились в 1943 году. Когда советская армия стала наступать, нам предложили поехать в Германию. Мы боялись оставаться в Латвии, потому что уже до войны знали, что находимся в «черном списке» – за нами вот-вот должно было прийти НКВД. Нас отговаривали, предлагали ничего не бояться. Но мы поняли, что к нам тоже придут, и уехали из Риги на последнем поезде.

Нам с мужем разрешили взять моих сестру, брата и родителей, которые оставались в Двинске. Мы уже сидели в вагоне, а их поезд опаздывал, и они все никак не приезжали. Мы с ужасом понимали, что больше их никогда не увидим. Это была настоящая трагедия. И вот мы сидим в поезде и вдруг видим – по перрону бегут наши родные. Можете себе представить – мы воссоединились в последний момент. И с тех пор почти никогда не расставались. Нам просто повезло, и я никогда это не забуду.

Ю.А.: Мне в то время было всего три месяца. Как мне рассказывал отец, в этом поезде мы провели два месяца. Он сначала ехал к одной границе, потом возвращался к другой. Мы сначала приехали в Италию, потом в Австрию, а к концу войны оказались в пригороде Мюнхена – Шляйсхайме, в американской зоне. Несколько лет жили в бараках и ждали возможности переехать в другое место.

Слет скаутов. Анапа, 1994 г.

– Вы говорите, что вам повезло и вы не видели всех ужасов войны. Но ведь ваша семья пережила один из самых страшных моментов – бомбардировку Дрездена в феврале 1945 года, когда британская авиация сбросила на город около тысячи бомб, а затем налет повторили американцы…

Ю.А.: Между прочим, в Дрездене не было никаких военных объектов, ни заводов – только беженцы со всей Европы, в том числе и из России. Там находилось столько народу, что люди жили просто на улице. Мне до сих пор непонятно, почему англичане и американцы бомбили город.

Но я считаю, что нам действительно повезло, и мы вовремя уехали из Дрездена, до бомбежки. Наша семья тогда жила в пригороде, где отец работал на железной дороге. Но почему-то мы потеряли дедушку и бабушку. Папа и моя тетя Ира ездили в город, чтобы их найти. В это трудно поверить, но произошло чудо. Они подошли к каким-то домам, постучали, и вдруг им открыл дверь дедушка. Это получилось абсолютно случайно.

– А как вы оказались в Америке?

Ю.А.: Тогда была очень хорошая американская программа: люди находили спонсора в США, который был готов поддерживать беженцев. Первой из нас поехала моя бабушка – оказалось, что ее спонсором стала семья знаменитой актрисы с русскими корнями Натали Вуд. Сама она жила в Голливуде, а ее родные – ближе к Сан-Франциско, и моя бабушка ухаживала за ними. Потом и остальная наша семья приехала в Америку.

– Юрий Андреевич, вы родились еще в Латвии, несколько лет провели в Германии, а почти всю жизнь живете в США. Как вам удалось сохранить веру и остаться русским по духу?

– Когда мы в войну и сразу после нее были беженцами, пересекали разные границы и наконец приехали в американскую зону в Германии, пограничник посмотрел наши паспорта и спросил: «А кто вы?». Родители сказали, что русские. Он говорит: «Смотрите, один из вас родился на Украине, другой в Белоруссии, третий в Латвии, четвертый в Германии. Так почему же вы считаете себя русскими?» Тогда отец сказал замечательную фразу: «Если воробей родился в конюшне, это не значит, что он лошадь».

Русская культура по сравнению с американской настолько богата, что для меня это было радость, что я – русский. Самое главное – сохранить язык, через него вы узнаете и о русской культуре. В свое время я работал в госдепартаменте США в качестве переводчика и никогда не понимал, если, скажем, послы не говорили на языке той страны, где работали. Они же никогда не узнают культуру этой страны.

И Церковь, и родители воспитывали нас в русском духе

Я приехал в США в шесть лет и вырос в этой культуре. Но у меня не было никаких противоречий. В то время нам никто не мешал быть русскими американцами, мы устраивали много мероприятий, концертов, балов, русские скауты. Печаталась газета «Русская жизнь», которая только недавно прекратила издаваться. И Церковь, и организации, и родители воспитывали нас в русском духе. Поэтому я не чувствовал никакого сопротивления со стороны окружающего общества. Моя молодость, считаю, была очень успешной, я гордился тем, что мог узнать американскую культуру и одновременно сохранить русскую культуру и русскую веру. Помню, впервые приехав в Советский Союз в качестве переводчика в 1989 году, я удивился, что там было так мало верующих. Мне казалось, если ты не православный, то трудно считать себя русским – настолько вера связана с нашей культурой.

Когда я учился в русской школе, у нас был свой маленький храм, свой хор, и я даже управлял этим хором одно время. Мы знали все песнопения, всю литургию. У нас преподавали Закон Божий. Ведь Православие – непростая вера, ей нужно учиться. Нам объясняли, какие вещи находятся в церкви, что значит тот или иной возглас, почему нужно соблюдать праздники. Благодаря этому мы с самых корней познавали Православие как часть нашей культуры.

– Лидия Петровна, а как вам удалось найти себя в Америке?

– У меня для Америки была очень плохая специальность. В Латвии я закончила Учительский институт и преподавала в русской школе. Поэтому, когда мы приехали сюда, у меня, по существу, не было профессии. Но мне повезло, что в это время здесь начали преподавать русский язык, и в Монтерее (в Калифорнии) появилась школа для военных. Пять дней в неделю я работала там, а на выходные возвращалась к семье в Сан-Франциско, который расположен в 180 километрах. Так продолжалось несколько лет. С детьми все это время жила моя свекровь.

В этой армейской школе была очень интенсивная программа, люди выучивали язык за один год. Им не разрешали разговаривать между собой на английском, и даже ночью они надевали наушники, чтобы слушать русскую речь.

Тогда у американских военных, которые там учились, были какие-то дикие представления о России и русских. Например, они считали, что мы не используем вилки и ножи, едим руками, что медведи ходят в России по улицам – не знаю, откуда у них это было. Наверное, их так воспитали, мы ведь тогда были врагами. Мне было так обидно, что они столь плохо думали о России. Поэтому для меня было очень важно показать им русскую культуру. Я хотела показать им другую Россию. Это удалось, чем я очень горжусь: мои ученики любили петь песни, даже организовали хор, и вообще полюбили русскую культуру. Слава Богу, они мне как-то поверили.

– Никто из ваших учеников не принял потом русское Православие, вдохновившись вашим примером?

– К своему стыду, я как-то не задумывалась об этом.

– Свою американскую жизнь вы начинали в Сан-Франциско, а эта местная русская община прежде всего ассоциируется с именем святого Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Вы с ним общались?

Ю.А.: Да, конечно. Он приехал в Сан-Франциско в очень важный момент. У нас в общине произошел раскол при строительстве нового кафедрального собора. Тех, кто собирал на него деньги, обвинили в мошенничестве. Это был очень громкий процесс, о котором писали даже на первых полосах американских газет. Он разделил нашу диаспору почти пополам. Доходило до того, что люди переходили на другую сторону улицы, когда встречали нас, потому что мы были за тех, кто создавал собор, а они против.

Наша семья участвовала в постройке храма в честь иконы «Всех скорбящих Радость», где сейчас почивают мощи владыки Иоанна Шанхайского

Церковь стояла наполовину построенная примерно четыре года, пока этот шум и раскол продолжались. А когда приехал владыка Иоанн Шанхайский, он все успокоил и наладил, строительство завершилось. Наша семья участвовала в постройке храма, который назван в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Сейчас там почивают мощи владыки Иоанна.

– Но, наверное, я не ошибусь, если скажу, что главным делом вашей жизни остается скаутская организация, с которой вы связаны уже почти 90 лет. Как вы работали с русскими скаутами в Сан-Франциско?

Л.П.: Мы устраивали сборы, проводили летние лагеря. У нас были рождественские и другие праздники. На Рождество мы ставили очень много пьес – с Дедом Морозом, со Снегурочкой, ребята читали стихи. Были замечательные выступления, мы поддерживали русские традиции. Кроме того, на Рождество скауты ходили с колядками по домам престарелых прихожан.

Ю.А.: Кстати, традиция скаутских колядок у нас сохранилась до сих пор. Когда в нынешнем году на Рождество наши скауты приехали к маме, мы записали их пение для нашего видеоблога, и на него отозвалось 35 тысяч человек. Люди писали: «Как интересно, даже у нас в России этого больше не делают, а вы в Америке сохранили».

К нам приехало человек 15, мы устроили им чай. Было весело и очень приятно.

Л.П.: Да, было очень приятно, и мне очень понравилось, что меня не забывают.

Что же касается нашей работы в Сан-Франциско, то там тогда существовал единственный в мире Русский центр. Это был большой дом, который еще в 1930-х годах купили представители первой волны эмиграции. Там находилась библиотека, печатали русскую газету, был большой концертный зал, где мы и устраивали свои выступления.

Скаутизм очень многое дал русской диаспоре в моральном и культурном плане

Ю.А.: Многие эмигранты сами были скаутами еще в России. Скаутизм зародился в Германии, и так получилось, что именно русские – в частности, наш знаменитый скаут-мастер Борис Мартино – восстановили его там после запрета в Советском Союзе. А потом эти люди, переехав в Америку, привезли эти традиции в Нью-Йорк, в Лос-Анджелес и в Сан-Франциско. Скаутизм очень многое дал русской диаспоре и в частности нашей семье в моральном и в культурном плане. Например, я достиг самого высокого первого разряда и сдал экзамен по 36-ти скаутским специальностям, включая Закон Божий. Это позволило мне получить новое звание – Разведчик Родины. С каждым разрядом у нас менялся фон нашивки на форме – синий, красный или зеленый. А мне дали бело-сине-красный фон, и я был в то время единственным Разведчиком Родины.

Но скаутским руководителем я так и не стал: мы переехали в Вашингтон, где мама создала новую дружину.

Лидия Герич в скаутском лагере дружины «Путивль» в 2011 г.

– Лидия Петровна, как вы создавали скаутскую дружину «Путивль» в Вашингтоне, которая теперь, более 60 лет спустя, стала одной из крупнейших русских скаутских организаций в США?

– Здесь была русская школа, я пришла на урок и объявила, что мы открываем скаутскую организацию. Весь класс записался моментально, и таким образом мы начали работать.

Дети говорили между собой по-английски, и, конечно, это огорчало родителей. Поэтому взрослые старались, чтобы как можно больше ребят стало скаутами. Таким образом наша дружина начала расти очень быстро. Мы устраивали сборы, проводили лагеря. А главное, помогали ребятам говорить по-русски – одно время это являлось здесь серьезной проблемой. Вначале нам трудно было устроить свой лагерь, и поэтому мы ездили в Нью-Йорк в гости к дружине «Царское Село». Но потом мы и сами стали проводить летний лагерь.

Со временем наша организация становилась все крепче, и теперь мы видим результат: уже внуки наших первых скаутов занимаются у нас. Мы всегда были при нашей Церкви, которая нас очень поддерживала.

Слет скаутов. Павловский парк, 1994 г. В начале 1990-х я участвовала в первом слете русских скаутов в России – в Павловске. Это было потрясающе. Можете себе представить – стоят сотни ребят в скаутской форме, такой же, как у нас. К нам подходят руководители российских скаутов и говорят: «Спасибо, что вы вернули нам скаутизм». Это было так трогательно!

У нас тогда был очень интересный костер. И все проходило точно так же, как мы обычно делаем у себя.

Ю.А.: У нас в Зарубежье всегда проводился День памяти верных. Он посвящен памяти тех скаутов, которые отдали свои жизни за Россию. Недавно наша дружина прислала нам список руководителей скаутской Организации российских юных разведчиков за рубежом (ОРЮРз), павших за Россию в ссылке, в заточении и скончавшихся на посту. Сейчас в нем имена порядка 60-ти руководителей, и начинается он с царевича Алексея, который был первым русским скаутом. Всего же счет среди скаутов, отдавших жизни за свою страну, идет на сотни и на тысячи.

– В Вашингтоне вы не только создавали скаутскую дружину, но и принимали участие в строительстве храма святого Иоанна Предтечи. Почти вся история прихода, который, кстати, в 1949 году основал святой Иоанн Шанхайский, прошла у вас на глазах. Что вы помните о ней?

Л.П.: Когда мы приехали в Вашингтон, храма еще не было. Службы проводились в небольшой комнате в одном из домов. Потом приехал архимандрит Николай (Пекаторос), и мы стали собирать деньги на строительство своей церкви. Люди жертвовали очень много, особенно своим трудом: мы не нанимали рабочих, а все делали сами, в том числе и наша семья.

Ю.А.: Я присоединился к достройке церкви, когда вернулся в Вашингтон в 1979 году. Она уже стояла, но была совсем маленькая. Ее решили сделать более высокой. Храм построен в московско-ярославском стиле XVII столетия.

У нас тогда работали над строительством только плотник и батюшка – всего два человека. Мне разрешили быть помощником плотника, и в течение двух лет мы трудились вместе. При этом богослужения шли каждое воскресенье, и в один прекрасный день, когда работы были завершены, прихожане впервые увидели всю эту красоту. Стены еще не были расписаны, и из Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле к нам приехал архимандрит Киприан (Пыжов), которого называют иконописцем всея Русского Зарубежья. Вместе с другими монахами он расписывал наш храм в течение нескольких лет.

В то время в Вашингтоне работал Мстислав Ростропович. Он и Галина Вишневская подарили нашему храму несколько колоколов. Их сделали в Голландии, они посвящены русским музыканта, чьи имена там указаны.

– Легко ли вам сейчас хранить свою православную веру на чужбине? Помогает ли она вам?

Л.П.: Конечно, помогает. Когда мы приехали в Америку, нам нужно было устраивать жизнь. И Церковь очень серьезно поддерживала нас в духовном плане. Я думаю, без Церкви мы просто не могли бы жить.

Ю.А.: Я скажу больше: с возрастом вера и Православная Церковь глубже входят в душу человека. Может быть, в молодости не очень понимаешь эту веру, все ее принципы и идеалы, но с годами, наоборот, это приходит.

Церковь в плане богослужений не меняется уже сотни лет. Те же молитвы, которые я читаю сейчас, слушал, например, и мой прапрадедушка. Как-то я спросил одного монаха, изменилась ли каким-то образом наша вера со временем. Он ответил: «Нет, у нас все осталось, как было изначально». Слава Богу, хоть что-то в нашем мире не меняется. Это тот камень, на котором мы стоим. И благодаря этому мы можем быть православными всю жизнь и чувствовать себя очень уютно. Церковь тебя постоянно вдохновляет, и вера становится глубже, глубже и глубже. Я даже не могу представить сейчас в своем возрасте, как жить без нее.

Вся наша жизнь всегда была связана с Церковью. Это база всей нашей русской культуры

Мое личное мнение, что Православие – это самая лучшая вера в мире. В молодости я узнавал о буддизме, индуизме, каких-то идеях зороастризма, занимался медитациями и в конце концов вернулся в православную веру. Потому что в ней есть все, что нужно для души человека.

Л.П.: Вся наша жизнь всегда была связана с Церковью. Мы проводили здесь все праздники, встречи, приводили сюда друзей и знакомых. Это база всей нашей русской культуры, которую я даже не могу представить без православной веры.