«Бомжу скажите спасибо! Он вас спас»

Этот мужчина пропал из нашего храма несколько лет назад. А недавно появился на каноне Андрея Критского.

Я сразу его узнала. Высокий рост, серьезный и как будто бы немного надменный взгляд. Плечи!.. Борода… Не наша, православная – нарочито клокастая или нарочито облезлая. А стильная такая бородка, явно знающая толк в барбершопах… И прическа тоже не из эконом-парикмахерской. Дорогая одежда, дорогой парфюм… Дорогое – всё!

Солидный мужчина в храме – давно ни для кого не сюрприз. Запомнила я его не поэтому, а из-за его любви к бомжам

Но запомнила я его не поэтому. Солидный мужчина в храме – давно ни для кого не сюрприз. У нас даже с охраной часто приезжают. И охрана эта всегда очень подозрительно косится на наших тетушек с ведрами и швабрами. Их можно понять. Швабра в женских руках – предмет сугубо опасный.

Запомнила я его из-за его любви к бомжам.

***

Тогда их было гораздо больше, чем сейчас. Сейчас из настоящих бездомных у нас осталась только Валька – «смотрящая» паперти. Но смотреть там уже некого.

Умер Юра, умерла его Маша, пропал Паша. Это из последних… До этого умерли две Кати. Одна вечно собирала на какой-то храм, и ее в итоге убили. Вторая – баба Катя с тремя внуками. Но внуки на паперти, естественно, не сидели, а жили себе вполне цивилизованной жизнью. Эта умерла от инсульта.

Две Наташи… Одна – молдаванка с золотыми зубами. Эти ее зубы меня прямо завораживали. Приличная и непьющая. Которая, насколько я знаю, этими своими «сборами» содержала всю свою многочисленную молдавскую родню и даже строила на родине дом. Как и баба Катя, умерла она от инсульта.

А у второй Наташки не было никаких зубов – ни своих, ни золотых. И бухала она по-черному. Ее убил залетный хахаль. Ударил бутылкой по голове, и сгинула Натаха…

И осталась Валька одна…

А… Есть еще Чумичка. Это ее так наши православные христиане называют. Я, собственно, тоже. Ей подходит. Она – залетная. Впервые я увидела Чумичку вообще в Даниловом монастыре. И она так меня тогда достала своими финансовыми претензиями, что я пригрозила ей полицией. За что была покрыта матом прямо посеред святой обители.

А в ближайшее воскресенье подхожу я к нашему храму, обвешанная колясками и детьми (тогда я еще не рулила), смотрю – а она с моим супругом мило беседует. И на меня такая:

– Вадим, твоя что ль?..

Еще чуть-чуть ‒ и точно бы добавила: «…змея».

Так мы и подружились.

Но она бывает нечасто.

Приходят к Валюхе еще Лиля и баба Зина. Но у них есть где жить. А у бабы Зины вообще – пенсия. Просто нравится им такой досуг – на нашей паперти.

А что – свежий воздух, храм тут же – благодать. Одеждой можно у меня разжиться. Выпить опять же можно. Но это уже не у меня. И это больше баба Зина. Напьется, откинет в сторону свои ходунки и костерит всех, на чем свет стоит.

***

В общем, в любви к нашим бомжикам тот мужчина был мной замечен лет пять-семь назад, когда их было много, и были они все живы.

Это было очень странно. Многие благочестивые православные христиане на нашем приходе этот неблагополучный контингент не жалуют:

– Развели тут бомжатник, – говорят в том числе и мне.

Правда, все время подает им милостыню один наш священник. Как ни пройдет мимо, так обязательно подаст. Он не знает, а я вижу.

Верочка еще была у нас. Старушка – божий одуванчик. Умерла уже. Эта всех сирых и убогих привечала. Даже цыганок, не то что бомжей.

– Я очень боюсь пропустить Христа, Леночка! – говорила она мне. – Как же я боюсь пропустить Христа!

И всматривалась в каждого пьяницу и оборванца – не Христос ли? Каждому хоть копеечку, да давала.

И бездомные ее любили. Прямо души в ней не чаяли.

Но чтобы любил бомжей кто-то из бомонда, такое я встречала нечасто. Разве что наша прихожанка Лена Зайцева, певица. Но она, как и тот батюшка, странная… В хорошем смысле.

А этот мужчина не только давал им деньги, но и привозил еду. По крайней мере, пару раз я это точно видела. Отдавал он им какую-то одежду – наверное, свою. И однажды зимой Наташка-пьяница восседала на паперти в шикарной мужской куртке поверх своего вонючего рванья. И невыносимый запах ее тела и перегара витиевато переплетался с ароматом дорогого мужского парфюма, которым, видимо, была намертво пропитана та куртка.

Правда, очень скоро куртка эта с Натахи и вообще с паперти исчезла. То ли пропила, то ли украли. Когда я спросила, она лишь невинно развела руками.

Иногда я видела, что этот мужчина о чем-то говорит с бездомными. Останавливается и беседует. Тоже редкий случай

Иногда я видела, что мужчина этот с ними о чем-то говорит. Останавливается и беседует. Тоже редкий случай. Приличные люди бомжей в качестве визави обычно не рассматривают.

– Что за кадр? – спросила я как-то бездомных.

– Что-что… Мужик! Реальный! Во такой!

И Натаха показала мне большой палец.

Вот, собственно, и вся информация.

А потом мужчина этот пропал… И я не успела его спросить – почему он к ним так относится.

***

И вот закончился канон Андрея Критского.

Люди начали выходить из храма. Я направилась к своей машине и вдруг в свете фонарей увидела на нашей паперти этого мужчину.

Он стоял рядом с табуретками и тряпками, на которых обычно восседают бездомные, смотрел то на них, то по сторонам. Как будто высматривал кого-то. И не кого-то, а именно бездомных.

Я подошла.

– Вы их ждете?

– Да…

– Сегодня была Валя, но она уже ушла.

– А Наталья-молдаванка?

– Наталья… Наталья умерла уже… Они все почти умерли…

Мы помолчали.

– А я вас помню, – опять заговорила я. – Вы ходили в наш храм несколько лет назад.

– Ходил. Переехал ближе к офису. Сегодня оказался в этом районе, решил зайти.

– Вы дружили с нашими бездомными…

– Дружил? Не знаю… Когда-то бомж оказался единственным нормальным человеком.

…Давно это было. Сергей (так зовут мужчину) переехал из своего родного Подольска в Москву. С другом детства открыли бизнес – на редкость удачно. Дела у них поперли в гору. Купил машину, квартиру и скоро влился в столичный мир состоятельности и довольства.

Мать умерла, когда Сергей был еще подростком. А в городе детства остался у него старик-отец. Хотя какой старик – еще семидесяти не было. Но подкосила сначала его смерть любимой жены. А потом единственный сын уехал строить свою взрослую жизнь. Вот и стал нестарый еще мужчина стариком. Сам не хотел – но стал… Быстро очень прошла жизнь. И не просто прошла, а помяла…

Трясущимися руками тянулся к телефону:

– Сынок, ты когда приедешь?

– Приеду, бать! Дела пока…

– Хорошо! Я буду ждать…

Отключал телефон, и стекала по лицу слеза. У мужчин так тоже бывает…

***

Когда старик становился совсем невыносимым, Сергей ехал. Закупал в дорогом продуктовом магазине всякой всячины, набивал багажник и ехал.

– Да зачем столько-то? – удивлялся отец. – Я еще то не съел. Ты сам бы почаще…

– Как не съел? Я когда был-то?!!

– Да сколько мне одному надо-то?

И Сергей выбрасывал с полок и из холодильника просроченные остатки продуктов. И набивал новой партией…

Ну и с чувством выполненного долга уезжал обратно в Москву к своему бизнесу, довольству и друзьям. А вслед ему смотрели полинявшие слезящиеся старческие глаза…

Только в последний раз перед отъездом зашел в местный храм. Старик его начал блажить:

– Отнеси вот Генке. Сам-то я слабоват сегодня…

И часть продуктов в пакет положил.

– Что за Генка?

– Там подскажут…

Пошел, а то ведь не отстанет.

– Кто тут Генка?

– А вон, на паперти за воротами сидит.

Бомж?!.. Но не тащить же продукты обратно.

«Ты бы чаще старика своего навещал», – раздался из вонючих обносков пропитый голос. От такой наглости Сергей даже растерялся

– Ты бы чаще старика своего навещал, – раздался из вонючих обносков хриплый пропитый голос.

От такой наглости Сергей даже растерялся. Еще бомжи его жизни не учили. Не то чтобы он их за людей не считал… В его нынешнем автомобильно-офисном мире красивых людей их просто-напросто не было. Валялись где-то по окраинам спальных районов, ну и фу на них.

И настолько растерялся, что со словами: «Рот закрой!» ‒ даже кинул поверх продуктов смятую пятисотенную купюру. Как будто этими деньгами вместе с бомжом пытался заткнуть свою совесть.

А скоро вообще об этом забыл.

***

– Сережа… Тут такое… Аркадий Игоревич… В общем, нет больше его. Сердце…

Соседка…

Морг… Надо же, какой маленький, оказывается, его отец. Или смерть его так скукожила? Или жизнь?..

Отпевание в том храме… Сергей в церковь не ходил, но – «так положено». Гроб посередине – самый дорогой, какой нашел в этом Подольске. Такой дорогой, что, казалось, и шикарному гробу тесно и брезгливо в простом маленьком храме, и маленькому отцу неуютно в этом огромном гробу. Не по чину… Не по жизни… Но нужно же хоть как-то заплатить своей совести…

Но совесть смотрела на Сергея оплывшими полупьяными глазами с паперти у храма. И он опять кинул смятую купюру. Лишь бы молчал. Но тот и так молчал…

Кладбище. Как в тумане… Поминки. Какие-то слова каких-то людей о «дорогом и незабвенном». И о том, что незабвенный этот «вырастил достойнейшего сына – один гроб и поминальный стол в ресторане чего стоят».

Достойнейший сын вспоминал дрожащие венозные руки отца, слезящиеся глаза и «я буду ждать, сынок!»…

Наконец-то он один в отцовой квартире.

Достойнейший сын вспоминал дрожащие венозные руки отца, слезящиеся глаза и «я буду ждать, сынок!»

Его, Сергея, комната… Ничего не тронуто – так было, когда он навсегда отсюда уезжал. Вот его кубки, медали – он занимался карате.

А сколько в квартире фотографий на стенах… Вроде всегда были, но Сергей как-то их и не замечал. Вот мама – молодая, красивая. Вот он сам – мелкий в черной шапке из искусственного меха. В таких полстраны ходило. Вот он на плечах у отца. И казалось тогда ему, Сережке, что папка его – великан. И сидел он, гордый, выше всех. И думал, что так будет всегда. А вот они на рыбалке – обнялись и хохочут. Хорошо…

На других фото Сергей уже взрослый. И почти не улыбается. Солидный. Простые улыбки, когда не думаешь, как выглядишь, остались в детстве. На той фото – с рыбалки.

– Обнять бы тебя сейчас, папка!..

А некого обнимать. Молчанием и запахом корвалола отвечает квартира. И смотрят на Сергея с фотографий мама с папой. И он сам… Когда в глазах его солнечными лучиками еще искрилось счастье. А не деловая хватка.

***

В тот день Сергей не поехал в Москву. Не хотел. Остался ночевать в этой маленькой квартирке.

Позвонил водителю, сказал, чтобы забрал машину. Зачем-то решил возвращаться на электричке. Наверное, хотел вернуться туда, назад. Когда ездили с ребятами в Москву зайцами. Стучали колеса, а за окном мелькали дома и деревья. И вся жизнь была впереди.

Не спалось… Надо выпить. А у отца и нет ничего – корвалол только. И компот, который он сам зачем-то варил, закатывал и никогда не пил. Отшучивался – для внуков.

– Так я даже не женат еще, бать. Пока внуки народятся, все прокиснет.

– А я еще сварю. По маминому рецепту. Так внуков ждать быстрее.

…Купил в каком-то магазине дешевый коньяк. Ну как – «дешевый». Для него, нынешнего Сергея, – дешевый. А так, наверное, нормальный. Лимонный напиток еще какой-то.

В квартиру расхотелось. Там со стен смотрели глаза. Вон храм, но туда пить не пойдешь. Вон какие-то лавочки. Люди ходят, но ладно. Он тихонько, спрятав коньяк в пакет.

Сел на скамейку. Начал открывать бутылку, и вдруг у Сергея как тисками сжало грудь: не вдохнуть – не выдохнуть. Перед глазами все поплыло, непочатая бутылка упала и разбилась. Стало очень страшно. Неужели сердце – как у отца? А потом и мысли поплыли… И в голове боль.

Хотел позвать на помощь, но рот его почти не слушался. То ли от страха, то ли еще от чего. Открывался, как у рыбы, вот и все. Хотел встать – рухнул на лавку как подкошенный.

Лежал мешком с картошкой – и сквозь затуманенное сознание слушал:

– Посреди улицы уже бухают.

– Достали эти алкаши!

– А с виду приличный человек…

Голоса проходили мимо, удалялись… Молча проходили силуэты… И больше всего Сергей боялся, что вот так помрет на лавке в этом Подольске, и никто к нему не подойдет.

– Эй, ты живой?

Сергея обдало вонью и перегаром. Его стошнило, что вызвало еще большее недовольство приличных прохожих, которые еще быстрее поспешили восвояси.

– А… Аркадия Игоревича сынок.

Сергей не понимал, откуда этот источающий зловоние человек знает отца и его самого. Попытался сфокусировался: бомж… Тот самый? Или не тот?..

В глазах окончательно потемнело…

***

– Бомжу спасибо скажите. Он вас спас. Скорую помощь вызвал. Надо же, современные какие бомжи пошли – с мобильными телефонами. Еще пара часов – и помочь вам было бы сложно. Можно, но сложно! Сосуды, сердечко… Современный ритм и стрессы располагают.

Сергей пришел в себя и рассматривал облезлую палату и врача. Тоже почему-то «облезлого» и уставшего. Не их столичным коммерческим медикам чета.

Смог сесть. И голова уже не так кружилась.

– Вы лежите-лежите. Через недельку отпустим, Бог даст.

Но неделю Сергей ждать не стал. Вызвал водителя с машиной и поехал в Москву долечиваться.

Но сначала заехал в квартиру своего детства – за фотографиями. Скоро здесь будут жить чужие люди… И взял бутылку компота, который годами варил для внуков отец. По маминому рецепту.

– Спасибо, па.

Кладбище… Папа с мамой теперь вместе. Сунул деньги местной администрации, чтобы получше следили за могилами.

Он зашел в храм. Даже не в храм, а к Генке… Который его спас. Приличные люди проходили мимо, а бомж спас

И в храм. Даже не в храм, а к Генке… Который его спас. Приличные люди проходили мимо, а бомж спас.

– Да я там под трубой греюсь, – объяснил тот. – Увидел – кому-то плохо стало. Подошел – ты.

– Ты откуда про меня и про отца знаешь?

– Аркадий Игоревич в храм ходил сюда. Денежку мне давал, еду… И рассказывал, какой ты у него хороший, заботливый. Продукты привозишь, навещаешь. Очень он скучал по тебе. Очень. С другими не говорил. Боялся, что правду о тебе поймут. А я – что?..

…В Подольск Сергей приехал через полгода. На кладбище, потом – к Генке. Но того у храма уже не было. Его вообще на этом свете уже не было. Напился, заснул и замерз ночью.

В память о нем Сергей раздал деньги другим нищим. А потом зашел в храм. После смерти отца начал захаживать – чувствовал, что здесь они рядом: он, папа, мама… А в этот раз вдруг почувствовал, что и Генка-бомж рядом.

А где же ему быть? Человеку, с которым отец его, оказывается, делил тоску по своему сыну. И бомж этот чувствовал эту тоску. Что было у него в жизни? Кто знает…

И где, как не в храме, быть душе человека, который единственный из всех не прошел мимо, когда Сергею стало плохо?.. Приличная публика, такая, как сам Серега, прошла, а Генка не прошел. Евангельский ближний в вонючих обносках.

– Вот в память о нем я и стараюсь помогать бездомным. Опустившиеся они, конечно, грязные, пьяные. Но иногда настоящие! Очень настоящие!