Старик и розы

Был поздний осенний вечер. Мокрые камни мостовой поблескивали под жёлтым светом уличных фонарей, освещавших кутавшегося в старое пальто старика. Старик сидел под навесом закрытого магазина и в задумчивости глядел на несколько алых роз, разложенных перед ним на газете.

***

– Бери, Яцек, бери, Христа ради! – сказал солдат, засовывая ему в карман кусочек сухаря. – Только съешь где-нибудь за бараком, не показывай никому, а то отберут.

– Спасибо вам большое, Василий! – ответил мальчик, смущённо глядя в пол. Он видел, что Василий сам едва держится на ногах, поэтому испытывал чувство вины перед солдатом.

Василия немцы привезли вместе с другим русским около четырёх месяцев назад, Яцек видел через колючую проволоку, как их прикладами гнали на командный пункт. Через неделю на соседние нары немцы приволокли и бросили измождённого человека. Только спустя несколько дней Яцек понял из разговоров взрослых, что это и есть один из тех русских солдат, которых поймали в лесу недалеко от лагеря и пытали, стараясь узнать расположение партизанских отрядов. Яцеку было трудно поверить, что этот сутулый, еле передвигающий ноги человек и есть тот самый бородатый силач, которого он видел всего неделю назад. О втором партизане он узнал из рассказов Василия после того, как они подружились: на том солдате были татуировки, и после пыток их срезали с него заживо для жены командира лагеря, которая, как говорили, делает из них абажуры.

Со временем Василия полюбили все жители барака, а иначе и нельзя было: казалось, никогда не унывающий, он старался помочь всем и каждому по мере сил. С детишками он всегда делился своим скудным пайком, поэтому быстро исхудал и ослаб, и казалось, что передвигается только благодаря какой-то таинственной силе, не дающей ему упасть.

– Эх ты, вежливый какой, – ответил Василий и потрепал мальчика по голове, – ничего, прорвёмся с Божьей помощью.

– Угу… с Божьей помощью… – угрюмо сказал Яцек. – Бог нас не слышит. Я Ему молился, молился, и что? Я Его просил и Агнешку спасти, и папу, и маму, а они всё равно умерли! Почему Он их не спас, когда я Его просил?! – уже рыдая, кричал мальчик.

– Тише, тише, ты чего? – зашептал солдат, опасливо озираясь по сторонам. – Охрана услышит, и сразу тебя, глупого… ай-яй-яй, грех-то какой, – обняв плачущего мальчика, продолжал солдат, – на Боженьку-то роптать! Родной ты мой, да ведь сестрёнка твоя сейчас с ангелами песенки поёт в райском садике! Мамочка, папочка твои там слушают её и радуются, и ягодки райские собирают Боженьке, о тебе молятся, а ты унываешь. Вытри слёзки, родной, вытри, а то совсем заслабнешь.

Яцек, всё ещё всхлипывая, вытерся грязным рукавом.

– Ну, вот и молодец, вот и умничка, а теперь пойдём, я тебе кое-что покажу, – сказал Василий и заговорщически прошептал: – Чудо расчудесное!

Выйдя из барака, Василий повёл Яцека налево и, пройдя несколько ветхих, продуваемых насквозь построек, свернул в узкий проход, заканчивавшийся стеной склада, на котором немцы хранили вещи заключённых, снятые с них перед кремированием. Сквозь завалы гнилых досок они пробрались в самый конец, где оказалось небольшое, очищенное от мусора пространство, в углу которого росла… роза! Самая настоящая роза с маленькими красными бутончиками! Маленькая и хрупкая, росла она в тени, словно робкая красавица, протянув ручки-веточки навстречу скудным лучам солнца, едва доходившим до того места.

Он стоял и завороженно смотрел на цветок, каким-то чудом выросший среди мусора

У Яцека, вот уже 8 месяцев не видевшего ничего, кроме вшей, грязи и постоянно дымящей трубы крематория, перехватило дыхание. Он стоял и завороженно смотрел на цветок, каким-то чудом выросший среди мусора.

– Вот видишь, родной, – сказал солдат и, опустившись на колени, начал нежно гладить маленькие зелёные листики, – грязь, сырость, а цветочек всё равно растёт, славит Господа, благоухает. А Господь смотрит и радуется. И тебе радостно и тепло на сердце, и мне при виде красоты такой. Вот так и нам нужно жить. Как цветы.

Яцек тоже опустился на колени, закрыл глаза, вдохнул запах розы и... вспомнил он родной сад, увидел сидящего на скамейке и читающего газету отца в соломенной шляпе с полями, увидел мать, выходящую из двери кухни с подносом ароматных румяных, только что приготовленных булочек, услышал радостный смех сестрёнки, бегущей ему навстречу, на душе у него стало как-то легко и радостно, и, впервые за 8 месяцев, Яцек улыбнулся.

– Милый ты мой! – радостно сказал Василий и поцеловал его в макушку, – вот, помни: так и мы должны, как цветы…

Посидев ещё немного перед розой, они вернулись в барак. Весь день Яцек ходил радостный и всё воспринимал как-то по-новому. Уже не вселяли в него ужас немецкие солдаты, не казалось безнадёжным положение, и чувствовал он, словно что-то новое появилось у него в душе, как будто и там распустился цветок.

А вечером Василия забрали. Когда весь барак разлёгся на нарах, пришли двое солдат и, заломив ему руки, с руганью куда-то увели. Проходя около нар Яцека, он улыбнулся ему и, подмигнув, одними губами произнёс:

– С Богом.

А вечером Василия забрали. Пришли двое солдат и, заломив ему руки, с руганью куда-то увели

Мальчик долго ворочался, прислушиваясь, не ведут ли его обратно, но ослабевший организм взял своё, и через несколько часов он всё же уснул. И увидел, как они с Василием, радостно смеясь, летят высоко над землёй в голубом небе, рядом проплывают маленькие белые тучки, а под ними – красные от роз поля. Они опускаются всё ниже и ниже – и видят его сестрёнку, бегущую по полю навстречу папе с мамой, обнимающим друг друга, и …

– Steh auf! – бок Яцека пронзила острая боль. – Steh auf, habe ich gesagt!^[1]

Яцек открыл глаза и увидел свирепое лицо немецкого солдата. Мальчик, кое-как поднявшись с постели, тут же скорчился от жестокого кашля. Во рту почувствовался привкус крови. Немец, больше не обращая на него внимания, пнул кого-то на соседних нарах. Откашлявшись и держась за бок, Яцек огляделся. В бараке творилось что-то из ряда вон выходящее: немецкие солдаты бегали и поднимали всех, строя в линейку. Какой-то охранник, дав ему подзатыльник, толкнул к другим заключённым. За бараком тоже слышались крики и звуки выстрелов. Тем временем немцы, построив всех в шеренгу, встали напротив, щёлкнули предохранителями автоматов и нажали курки.

– Боженька, помоги! – только и успел подумать мальчик, что-то обожгло его шею, и он потерял сознание.

«Боженька, помоги!» – только и успел подумать мальчик и потерял сознание»

– Боженька, помоги! – прошептал Яцек и открыл глаза. Вокруг было тихо. Ярко-жёлтые солнечные зайчики прыгали по белому потолку. За окном слышался шелест деревьев и весёлый щебет птиц.

– Помог тебе Господь, – раздался сипловатый мужской голос справа, – в рубашке ты родился, малец.

Яцек повернул голову и увидел человека на соседней койке, все лицо которого было скрыто бинтами.

– Говорят, из горящего барака тебя вытащили, кашлять начал, когда наши рядом пробегали, думали, что немцы всех перестреляли, ан нет, тебя, брат, только по шее царапнуло. А я, вот, подорвался. Господь уберёг, жить буду, но под гармонь уже не попляшу... На всё воля Божья, – вздохнул он и, помолчав, добавил:

– Я, брат, за Родину, понимаешь?

– А где Василий? – чуть слышно прошептал мальчик.

– Какой? – спросил солдат. – У нас в отряде их с пяток будет.

– Которого немцы… забрали… – ответил Яцек, опять засыпая.

Яцек вышел из больницы через три месяца: и без того ослабевший до полуобморочного состояния, он потерял много крови, ситуацию осложняли и два поломанных ребра, но, несмотря на это, он, к удивлению врачей, быстро поправился. После госпиталя его направили в лагерь для репатриированных под Варшаву, откуда, по прошествии полугода, мальчик был отдан в детский дом.

Что стало с Василием, Яцек так никогда и не узнал.

***

Старик вздохнул и перекрестился.

– Dziewczyno przyjmij te roze^[2], – сказал он идущей куда-то девушке, протягивая цветок. Но та, даже не взглянув на него, прошла мимо.