«Будете молиться»,
или Три странных истории о самых обычных людях

Рассказ написан по реальным событиям. Изменены лишь имена героев и незначительные детали.

1. Витёк и Ленка

– Ух ты! Ну надо же!

Витёк руки растопырил, захохотал.

– Надо же: набожная!

А девчонка стоит и ничего не боится. Худенькая, юбка длинная – может, потому и не бежит, что в юбке бы запуталась? Да нет, ни тени испуга на лице. А может – он настолько пьян уже, что не различает, чего там на этом лице. Да и язык-то у него как-то странно ворочается, еле-еле. Но все равно упрямо продолжает:

– Куда ж такая красивая идет?

– Домой, – спокойно ответила девчонка. Пожала плечами, обошла его – и вперед.

– А я тебя провожу! – не унялся Витёк. Вот же явление: темнеет уже вовсю, и сквер темный, и людей почти нет, одни деревья листьями шелестят, а эта стоит тут на купол нового храма крестится. Как пропустить такое.

Он ничего плохого делать ей не хотел, попугать только, смеха ради. И вдруг странное ощущение где-то в груди – будто смотрит на него Кто-то…

Идет рядом. Она что-то там вроде браслетика из бусин в руке крутит. И точно ведь не боится.

А вот Витёк вдруг почувствовал страх.

Он и сам-то ничего плохого делать ей не хотел, попугать только, смеха ради. И вдруг сейчас странное такое ощущение где-то в груди – будто смотрит на него Кто. Кто-то сильный и строгий. Как взрослый в его детстве.

– Да я ж ничего не… – вслух сказал Витёк и махнул рукой. Девчонка удивленно обернулась.

– Ты расскажи мне – ты в Бога веришь, да? – обрадовался вниманию он.

– Верую, – ответила она. Не «верю» вот даже, а «верую». Ишь как.

– Мама с папой верующие?

– Нет.

Он остановился. Равновесие на ходу-то проще было держать, пошатнулся.

– Это чего ж ты такое пережила, что в таком возрасте веришь?

Девчонка промолчала.

– Идем-ка сядем, – потянул он девчонку за рукав к скамейке у тротуара. Та села. Он шлепнулся рядом:

– Вот у меня друг есть. Так он семью потерял. Отпевали его родителей, он с тех пор в церковь ходит и молится. За них. Это вот понятно, плохо ему было, да и хочет, чтоб им на том свете хорошо было. А ты чего? За кого просишь?

– Разве обязательно просить? – неожиданно твердым голосом ответила девушка. – Бог – просто есть. И нас любит. Для меня достаточно этого, чтобы я к Нему приходила.

– А логично, – хмыкнул Витёк. – У меня вот жена есть… ну как жена, женщина… в общем, ладно. Я к ней, действительно, просто прихожу. Ну, приходил, пока не вместе жили. Ничего не просил! А есть такие мужики, которые чего-то просят у женщин. Прикинь, да? Мужик – ты сам содержать должен, а не просить. И к матери с отцом когда хожу – ничего не прошу. Просто люблю их. Вот у друзей прошу иногда, да… Но только в долг!

Девушка не говорила ни слова, только перебирала свои бусины.

– А зачем в церковь-то ходить обязательно? – продолжил он. – А, хотя тоже понял, кажется. Я же матери не говорю – приходи ко мне, я сам иду туда, где она меня видеть хочет. Правильно?

Девушка улыбнулась:

– Примерно так.

– А ты не замужем?

Девушка покачала головой.

– Вот соберешься замуж – выбирай такого, которого полюбишь. А то моя вон: день люблю, день не люблю, пьяный, пошел вон. Ну что это такое?

Он помолчал. Слова уже давались с трудом.

– Слушай, а твой Бог может что-то такое сделать… ну, по просьбе? Чудо чтоб было. Говорю же, не люблю просить. Но вот… Я вот люблю свою… эту. Вот кто она мне, да? Сам не знаю. Не знаю, а хочу еще, чтоб любила!

Он всхлипнул.

– Я на самом деле не могу без нее. Хочу жениться. Дети чтоб были. Чтоб все правильно. Но боюсь ей сказать. Ты не гляди, это я сегодня пьяный, а так работаю, и хорошо работаю. Женился бы…

– А вы не пейте, – ответила девушка.

– Как – вообще?

– Вообще. И Богу молитесь.

– Ну вот те на. И не пей, и Богу молись, сразу вот взять и все поменить… поменять… тьфу. Устал я что-то.

Девушка вздохнула:

– Домой-то дойдете?

– Дойду, дойду. Всегда доходил. Ну так что – будет чудо, если я ему помолюсь? Останется она со мной?

– Как ее зовут?

– Ленка. Елена.

Девушка перекрестилась. Открыла сумочку, достала оттуда что-то в твердой корочке, сложенное, как игрушечное окошко со ставнями:

– Возьмите. Будете молиться.

***

Да что ж он ничего не помнит-то. Хотя нет, что-то вспоминается. Вечер. С Ваньком и Костей пили. Потом улица. Девчонка какая-то. Что? Не дай Бог он… еще не хватало… А, нет. Болтали о чем-то с девчонкой на скамейке. Потом она ушла, и он ушел.

Утро. Странно: почти не мутит, голова в порядке. А выпили немало ведь.

Прислушался. Тихо в доме.

Наверное, Ленка все-таки ушла.

Он поднялся, неуклюже потопал в кухню выпить воды.

На табуретке сидела Лена, закрыв руками лицо.

– Ленка!

Он бросился к ней, обнял. «Не ушла, не ушла», – говорил.

Она отстранила его. По ее щекам вниз бежали слезинки:

– Не ушла. Жалко мне все, дура я. Откуда это у тебя?

– Что – это?

Она положила на стол маленькую вещь, сложенную втрое. Да это ж «окошко» вчерашней девчонки! Он взял, развернул. Внутри – три иконы маленьких. Бог, Его Матерь и какой-то святой человек.

А я вчера в церковь ходила. Спрашивала: что мне делать? Дай, что ли, знак какой! И тут ты пришел, а у тебя из кармана иконки выпали…

– Веришь, нет, – вздохнула Елена, потирая ранние морщинки у глаз, – а я вчера уже в церковь ходила. Спрашивала, вот так вверх глядя: что мне делать? Уходить от него или остаться? Дай, что ли, знак какой! И тут ночью ты пришел, спать завалился, смотрю – а из кармана рубашки-то вон что выпало! Откуда?

– Ну… откуда люди иконы берут, – ответил Витёк, глядя в сторону. – Молился вот вчера. Чтобы ты не ушла.

– Да ладно, – недоверчиво покосилась Лена. – Молился, а потом напился? Не верю.

– Ну икону-то видишь? Вот и верь. А как поверишь – в ЗАГС с тобой пойдем. И пить перестану.

– Вот как пить перестанешь хотя бы на месяц – тогда и поверю, – проворчала Лена. И уже теплее спросила:

– Завтракать будешь?

2. Записка о здравии

– Дай, дай сто рублей. И еще дай, чтобы вся правда вышла.

Максим смотрел на эту странную женщину: на шее цепочки звенят, голова обвязана розовой нестираной косынкой, на руках тоже звенит что-то, лицо густо накрашено, будто нарисовано. В молодости он любил слушать цыганские романсы и даже на гитаре играл. А Анька пела, голос был чистый. Сейчас оба немолоды, Анька давно не поет, голос хриплый стал – ну правильно, столько курить. Не до романсов: звонил перед тем, как выехать, – жена плачет, что на работе по возрасту ее уже терпеть не хотят, и дочка что-то занедужила, муж ее вон с утра, сказали, в больницу повез. Мишка-сосед, зараза, в долг взял аж полгода назад хорошую такую сумму – и до сих пор не отдает. Максим по командировкам мотается, чтобы было на что жить. Туда-сюда, уж не помнишь ничего: где моя чашка, синенькая такая? А, да, она же в прошлой командировке была. И очки там же забыл и никак новые не закажет, в старых ходить приходится. Он-то тоже не молодеет. Ему бы не мотаться никуда, а жену видеть, дочку с зятем – зять молодой да дурной, но сойдет, главное – дочка любит. Пить хочется из своей чашки, стыдно, конечно, что зрелый мужик – а к этим чашкам привязывается, но от кочевой жизни еще не такие странности в башку полезут.

Вот, приехал, еще до дома не дошел – а тут цыганка эта со своим «пАгадаю». Может, хоть она что-то доброе скажет? Интересно: они что-то правда умеют такое, волшебное, или нет? Тронула она его висок – и будто по голове разлилось. Свинцово-тяжелое. Хотя это, скорее, от усталости.

– Знаешь, – сказал он ей, – я тебе и больше дам, ты только честно все скажи. Будет еще что-то хорошее в жизни или нет? Или так и буду бегать, пока не упаду, и все без толку?

– Дай, дай, – гадалка протянула руку ладонью вверх.

И вдруг по этой ладони кто-то хлопнул.

– Иди, иди отсюда! – раздался пронзительный женский голос. – Обокрасть решила человека?

– Какой обакрасть? – растерялась гадалка.

– А такой! – продолжала незнакомая полная женщина в сером плащике. – Знаю я вас, вон племянника недавно обокрали! Тоже уши развесил, а вас тут вон сколько, задурили и обокрали! Отойди от него, я сказала!

– Тебе что, муж, что ли, – недовольно процедила горе-ясновидящая.

– Да, муж! – женщина схватила его под руку. – Иди, пока полицию не позвала!

Максим помотал головой. От голоса незнакомой женщины он будто проснулся, увидел не только гадалку, которая куда-то уже быстро попятилась, но и несколько мужчин и женщин, совсем было приблизившихся к ним.

– Эй, а гадать-то? – окликнул он их, но те вдруг куда-то направились быстрым шагом.

– Ага, погадает она тебе, – незнакомка отпустила его руку. – Голову закружат, отвлекут – и все, плакали денежки. А у тебя, наверное, еще и семья есть.

– Семья, – кивнул он. Две сотенные бумажки все еще оставались зажатыми в пальцах, сейчас ему было странно: зачем он хотел их отдать? Так, а бумажник… а, бумажник на месте, вовремя спасительница-то подоспела.

– Вовремя подоспела, спасибо, – сказал он вслух. – Только ты на них, смотрю, сердишься, а они ведь не все плохие…

– Так кто ж говорит, что все. В любом народе хватает мошенников-то. То звонят, то по объявлению, то еще как. А ты, честное слово, как маленький! Деньги он ей сует. Лишние – так нищему подай. Или вон в церковь отнеси. Я туда как раз иду, служба сейчас будет – за племянника помолюсь, на работу никак не устроится.

«В церковь – это хорошо, наверное. Понимаю. Самому чуда хочется». – «Хочется? Вот иди да помолись»

– В церковь – это хорошо, наверное, – сказал он. – Понимаю. Самому чуда хочется.

– Хочется? Вот иди да помолись. Пойдешь?

Напористая же тетка.

– Да нет, не пойду, наверное. Знаешь…

Он протянул ей все те же двести рублей:

– Вот. Отдай там в церкви за меня.

Женщина на минуту задумалась:

– Ну, как хочешь. Имена говори тогда!

– Какие имена?

– Так за кого молиться же, за кого записать о здравии!

– Максима. Ани. Кати. Запомнишь?

Женщина смешно поджала губы:

– Запишу, чтоб не сомневался.

Достала из объемной сумки – ей-то куда такая, ненамного меньше его дорожной! – бумаги с надписью сверху «О здравии», уже исписанные именами. Умудрилась при нем вписать внизу: «Максима, Анны, Екатерины». Потом достала кошелек. Он понял ее:

– Нет, нет, ничего не отдавай. Не знаю, сколько у вас там что стоит, но ты все двести там отдай. Пусть будет… здравие.

– Как хочешь!

Попрощались. Побежала. Дорога к храму шла по прямой, он так и стоял, пока она, маленькой точкой в конце аллеи, не вошла в ворота.

И в этот момент будто светлее стало ему. То ли второе дыхание открылось, как в народе это называют. То ли где-то солнце нашло тучу потоньше. А может… В общем, отступила куда-то суета и тревога. Будто кто сказал: всё, теперь беспокоиться не надо. Живи себе, трудись спокойно, близких радуй. Не надо бояться того, что будет.

Вот и дом. Обнять жену, сесть за стол. В этом внезапно охватившем его светлом состоянии совершенно не удивиться, что у жены на работе сменился начальник и теперь ее никто не увольняет. И что накануне на ночь глядя, оказывается, Мишка-зараза вдруг обнаружил в себе остатки совести и отдал долг. А тут и зять позвонил. Катерина-то беременна, оказывается, а вовсе не больна.

– Аньк, – сказал Максим, когда жена вдоволь наплакалась от счастья, – а помнишь, мы с тобой цыганские романсы пели?

– Вспомнил! Романсы ему! Дед вон уж скоро! – засмеялась Анна.

– Принеси гитару-то. Споем на радостях, – устало прошептал он.

На стене висел отрывной церковный календарь, жена каждый год покупала, «лучше церковное, чем с глупостями всякими». На каждом листочке всегда были старинной вязью написаны две-три строки, видать – из Писания, или как это зовется.

На теперешнем было написано: «Довлеет дневи злоба его».

Он потом спросит у жены, что это значит.

3. Перед собеседованием

– Да что ты все морщишься, – сказал Лешка и ругнулся. – Нет, ездит со мной – а сам морщится!

Иван и сам не объяснил бы, что его смущает: болтается в автомобиле на зеркале эта игрушка, черная и с рогами – ну и пусть. Но каждый раз было не по себе

Иван и сам не объяснил бы, что его смущает в таком соседстве. Болтается в автомобиле приятеля на зеркале эта игрушка, черная и с рогами – ну и пусть бы болталась. Но каждый раз было не по себе. А что он с ним ездит – так Лешка сам каждый раз предлагает, когда им по пути, – чего бы не согласиться.

– Суеверный, что ли? – Лешка остановил машину и пристально на него посмотрел.

– Суеверный, да, – соврал он. – Мало ли что, всякое бывает. И так все куда-то валится.

– Ну, у меня-то никуда не валится! – хохотнул Лешка. – Наоборот, одно везение.

Действительно, у него – не валится. А Иван никак на работу не устроится. Хоть бери такое же с рогами и вешай… на шею. Машины-то у него нет. И вообще, считай, ничего нет.

– Ладно, некогда трепаться, – Лешка закурил и высунул руку с сигаретой в окно. – Я поеду дальше по своим делам, а завтра не опаздывай, заеду за тобой, отвезу на твое собеседование, так и быть.

От этого «так и быть» Ивану совсем тошно стало. Не из приятельских чувств он его возит, а потому что их матери – подруги, и мать Ивана «очень попросила». Стыдоба. Ничего не скроешь, мать все расскажет подруге, та – еще кому-то и уж точно Лешке… Ну вот что с ней делать?

Прямо у двери мать вместо приветствия вручила сыну что-то: «Вот!»

– Это еще что?

Подарок оказался иконой. Такие обычно в машину вешают. У Лешки нечисть с рогами висит, а у кого-то иконы.

– У меня нет машины, – ответил Иван.

– Просто с собой носи, – наставительно сказала мать. – Ира передала из храма. Божия Матерь тут, видишь? Она Мать, она-то мои волнения за тебя поймет!

О нет. Конечно, можно было понять, что это тетка вмешалась. Еще и она тут. Со стыда сгореть можно.

– Пообещай, что возьмешь завтра с собой на собеседование!

– Обещаю, – отделался Иван. Ушел и закрылся в комнате.

***

Утром его разбудил звук сообщения. Мать писала с работы: «Не забудь, что ты мне обещал!»

А время-то… Ничего себе! Скоро уже Лешка заедет!

Иван быстро собрался. А вот икону найти не мог.

Еще одно сообщение звякнуло: «Ты ее не потерял? Ира сказала – обязательно чтобы взял! Пришли мне фотографию!»

– Родители, не раздражайте детей своих, – пробормотал Иван. Эти слова однажды тетка сказала его матери, когда та особенно осаждала его своей опекой. Откуда она их взяла, надо будет погуглить. Потом. А сейчас искать эту самую икону. Куда, куда он ее мог положить?

Звонок. От Лешки.

И что делать?

Надо, конечно, бегом бежать к машине, а про икону забыть.

Или нет?

Почему-то особенно четко вспомнился этот, с рогами, черный.

«Езжай без меня», – быстро написал Иван и продолжил, обливаясь потом, поиски теткиного подарка. О собеседовании, наверное, можно забыть. Лешка что-то там ответил, судя по телефонному звяканью, и вряд ли приличное. И он прав. Но почему-то уже самому хотелось найти икону.

Она лежала на краю стола. Как он не заметил раньше?

Пересчитал деньги. Вызвал такси.

***

Вечером мама утешала по телефону Лешкину мать. Потому что с машиной Лешки что-то случилось еще утром, механики до сих пор, говорила она, смотрят. Поедь Иван с приятелем – точно никакого бы собеседования. А так – успел. И прошел ведь. Успешно. Тетке мать уже звонила хвастаться. И ему трубку давала, чтобы за святой образ поблагодарил.

С машиной Лешки что-то случилось. Поедь Иван с приятелем, оставив поиски иконы, – точно никакого бы собеседования. А так – успел. И прошел ведь

Он эту икону с собой носить будет. Он пока не знает, что потом она и в его машине окажется. Через два года примерно. Когда дела будут идти вполне успешно, а мама, наконец, поймет, что ее сын совсем взрослый.

А Лешке долго поломку будут искать. А когда найдут и починят – выбросит он этого, с рогами. И икону купит. Точно такую же, как у Ивана.