«Она заплакала и медленно поковыляла к папе»

К школе в общем и к первому сентября в частности отношение у меня двоякое.

С одной стороны, это, конечно, важный день. И один из самых важных этапов в жизни наших дочерей. И я соучаствую в этом этапе по мере всех моих сил.

Меня дико раздражает, что программа, которую кто-то придумал, обязывает меня из раза в раз учиться вместе с дочерьми

Но это их жизненный этап, не мой. И меня дико раздражает, что программа, которую кто-то придумал, обязывает меня из раза в раз учиться вместе с ними. Делать какие-то доклады, презентации, эти уроки, будь они неладны. Убиваться об МЭШ, который изобрёл какой-то диверсант…

Все это уже четвёртый раз подряд. Будет и пятый. Маша с синдромом Дауна тоже ведь когда-нибудь пойдёт в первый класс.

Но с другой стороны – я безумно рада, что все наши пять детей отправятся, наконец, в сад/школу/институт.

Может, это неправильно и не по-матерински, но уж как есть. И я, наконец, хотя бы полдня не буду думать, чем накормить ораву из вечно голодных детей. Кстати, девочки тоже много едят. И никто не будет мне биться с утра в дверь туалета с вопросом: «А сколько у паука ножек?» или подсовывать под дверь письма.

Но это только полдня. Вторые полдня – домашка-домашка-домашка… У младших, по крайней мере. Поделки, о которых я узнаю почему-то всегда в ночь до их сдачи. Школьная форма, которая, как выясняется перед самым выходом, вся в краске. Задачи по математике начальной школы, которые мы не можем понять и решить всей семьей. И это при том, что у нас с мужем высшее образование…

Но тут, на самом деле, у нас преференции. Все четыре старшие дочки учились (а кто-то учится) в началке в одной школе, но у разных учительниц. И я периодически звоню одной из них, чтобы она помогла нам решить задачи, которые задала другая. Тайно, конечно.

…И опять эти бесконечные финансовые сборы, от которых у меня панические атаки. Пять детей, повторю.

И эти чудесные родительские чаты:

– На физ-ру нужны чёрные штаны и белая футболка!

– А серые штаны можно?

– Чёрные штаны и белая футболка!

– А зелёную футболку можно?

Или:

– Кто пойдёт на экскурсию – отпишитесь.

– Вася не пойдёт!

– Федя болеет!

– Кто пойдёт – я сказала!!!

– Миланочка не сможет…

– Какая футболка, вы говорили? Синяя?

Ну и так далее.

Так что я даже затрудняюсь сказать – праздник для меня День знаний или нет.

Хотя, конечно же, однозначно он был праздником и важным событием, когда пошла в школу наша старшая дочь Варвара. Ну а потом… А потом это стало тем самым днём сурка, о котором я только что написала.

Но мы же как-то учились без этого полного погружения в нашу школьную жизнь родителей. Ну, кроме вызовов их к директору. Без гаджетов и интернета. И выучились же как-то. И даже не как-то, а хорошо.

Я – всегда последняя в шеренге

«Мы-то как-то учились». Знаете, чем дальше идут годы, тем чаще я вспоминаю свой собственный самый первый День знаний. И вообще – школу. И ворчу по-стариковски, что вот в наше-то время и учили лучше, и дети были добрее, и трава зеленее, и деревья выше…

Девчонки расспрашивают – я рассказываю. Мы вместе смотрим фотографии, и они искренне удивляются, что я тоже была маленькая.

Да и я удивляюсь. Слишком давно это было. Хотя я до сих пор помню и запахи, и звуки, и даже тяжесть моего ранца на спине. Ох уж этот ранец! Из-за него я пошла в первый класс почти с восьми лет. Без двух месяцев. Я была настолько маленькая и тщедушная, что портфель этот практически перевешивал меня назад, и мама очень по этому поводу переживала. Правда, я и почти в восемь была самой мелкой и тщедушной. Но дальше тянуть было уже нельзя.

Первое сентября. Я очень волновалась, и всё было как в тумане.

Мой отец тогда находился в Греции в командировке. Ну и мы, его семья, соответственно, тоже. И в школу я пошла там – при посольстве.

Мы с дочками смотрим фото… Судя по лицам первоклассников (моему, в том числе), кажется, что первому сентября рада только наша учительница. По крайней мере, она одна улыбается.

Я стою последней в шеренге. Так будет всегда и везде, где строят по росту. В других случаях я всегда первая – по характеру. Но тогда – последняя, с задетым этим фактом самолюбием и с намертво прибитым к голове с короткой причёской огромным бантом… Это отдельная больная для меня тема. Я всегда мечтала о длинных косах, а родители упорно делали мне «спортивную стрижку». Потому что папа у меня был ещё и спортсменом. И каждый праздник мне к этой коротко стриженой голове приколачивали бант.

Вид у меня страдальческий. Потому что ранец и правда нещадно тянет меня назад. А рядом стоит Алёша, тоже мелкий и тщедушный, но чуть побольше меня, и его огромный букет (больше Алёши) почему-то постоянно укладывается мне на голову. Я это хорошо помню, ибо в итоге этим букетом он-таки снес мой бант.

Алёша тоже страдал и переживал. Рукой, свободной от цветов, он нервно ковырял в носу, приводя в ужас своих высокопоставленных родителей. Они махали на него руками, и тогда Алёша приходил в себя…

Первая любовь

Что ещё я рассказываю девчонкам?..

Тогда – первого сентября – несчастная и пришибленная Алешиным букетом, я впервые влюбилась!

Что тогда – первого сентября – несчастная и пришибленная Алешиным букетом, я впервые влюбилась!

Он стоял напротив! Прекрасный, как сказочный принц, и такой же взрослый. Третьеклассник Андрюша! Я увидела его и чуть не упала назад со своим ранцем. Я любила его вплоть до четвёртого класса, пока мы не уехали из Греции в Москву. Хотя я и была круглой отличницей, но мысли мои были заняты не учебой, а Андрюшей!

На уроках я мечтала, что мы построим себе гнездо на кипарисе (не спрашивайте) и будем там жить долго и счастливо! И родим двоих детей! Именно двоих – ни больше ни меньше. У нас в классе была девочка (она тоже есть на тех фото), и у них в семье было трое. Мне, образцовому советскому ребёнку, это почему-то казалось диким, странным и немыслимым. Каким-то пережитком докоммунистического прошлого. Кто бы мне показал тогда мою собственную будущую жизнь…

А у нас с Андрюшей будет мальчик и девочка… Однажды мне приснилось, что он меня поцеловал. А утром у меня сильно разболелся живот. Поцелуй, пусть и во сне, был, и я решила, что беременна. В фильмах вон люди целуются – и у них сразу же рождаются дети.

Я пришла к маме и честно сказала:

– Мама, я беременна…

Чем повергла ее в страшный шок.

Но это был сон и мечты. Все те годы Андрюша не обращал на меня никакого внимания. Для него я была просто малявкой. И я страдала…

Я страдала без школьной формы

Когда мои девчонки часами думают, чего бы помоднее надеть в школу, я рассказываю им, что там, в Греции, я очень страдала не только без Андрюши, но и без школьной формы.

На тех фото я в синей юбке в складочку и белой блузке с рюшами. Но потом я всё это сниму и буду ходить на уроки в джинсах и ярких футболках, которых у нас в Союзе тогда ни у кого ещё не было. Но самое интересное, что мечтала я о коричневых платьях и чёрных и белых фартуках. Как в «Гостье из будущего». Мне казалось, что такая одежда – верх совершенства. Как же я хотела уехать в Москву и стать уже обычной советской школьницей! Надеть форму и войти в совет дружины!

И мы уехали… Командировка закончилась. В Москве я пошла в четвёртый класс. И скоро форму… отменили. Я расстроилась, поскольку не успела до конца ей насладиться.

Но расстроилась я ещё раньше – первого сентября в московской школе. Я привезла с собой из Греции красивый пенал, кучу карандашей и ручек, которых у нас здесь не было, ароматных ластиков. И их сразу же украли! Вот так меня встретила родная земля…

А ещё помню, что родители почему-то запрещали мне рассказывать всем, что мы были в Греции. Когда я об этом кому-то болтала, они говорили, что я сочиняю. Это было очень обидно.

…Но это будет потом. А тогда, первого сентября, в Греции меня как мелкую хотели посадить с колокольчиком на плечо к какому-то высокому дядьке, чтобы пронести по кругу. Но я страшно боюсь высоты. И когда он меня поднимал, я начала верещать от ужаса! И заметила презрительный взгляд Андрюши. Тогда он, наверное, и понял, что я – малявка.

На той фотографии маленькая девочка бежит по кругу с колокольчиком и ещё не знает, какая удивительная жизнь ждёт её впереди

Меня поставили на землю и заставили просто бежать. Я бежала с этим колокольчиком по кругу. Мне было и радостно, и грустно, ведь я упала в глазах всех. Трусиха! Но все равно мне доверили звонить!

У меня до сих пор есть эта фотография. Маленькая девочка бежит по кругу с колокольчиком. И ещё не знает, какая удивительная жизнь ждёт её впереди. И как же быстро она проходит…

«Поумнеешь – вот увидишь»

Вместе с дочками мы смеёмся над моими более поздними фотографиями, класса из пятого, где у меня чёлка «Карлсон». И уже не во власти родителей ее отстричь. Как всегда, я самая мелкая, а чёлка у меня – самая пышная. И дерзкий, наглый, подростковый взгляд из-под неё.

Я рассказываю разные истории из своей школьной жизни. Смешные, грустные. И среди них есть одна, за которую мне так стыдно, что слёзы предательски наворачиваются всякий раз, как я её вспоминаю. А вспоминаю я ее часто. Особенно – в последние пять с лишним лет, когда в нашей семье родилась Маша с синдромом Дауна.

…Вот она – Анна-Мария. На той фотографии с моего самого первого Дня знаний. Тоже страдает и испуганно оглядывается по сторонам.

Она – кубинка. Темная, почти чёрная. Что для меня, советского ребёнка, странно и непонятно. И то, что в нашем классе кубинка (какого бы ни было цвета), для меня тоже непонятно: как люди в принципе могут быть не из СССР?! Как они так живут?! Это же ненормально…

Анна-Мария ни слова не знала по-русски (по крайней мере – в первое время), но ее отец, убеждённый коммунист, принципиально решил отдать дочь в советскую школу – по идеологическим соображениям. А вот и он на фото – с огромными чёрными пугающими усами, явно довольный этим своим решением. Наверное, думал, что его дочери будет среди нас очень хорошо.

Но с его дочкой почти никто не дружил. Кубинка, темная, круглая двоечница. Ещё бы – без языка. Последнее окончательно убедило меня в том, что умными бывают только советские дети. И я даже предложила Анне-Марии переехать к нам в страну: «Поумнеешь, вот увидишь!»

«Советские мальчики все здоровые»

А ещё у Анны-Марии был ДЦП. Ну это я сейчас понимаю. А тогда она была для нас просто «кривоногой» и «хромой».

И это тоже было причиной того, что мы ее сторонились. Не то, чтобы мы были злыми и нетолерантными (тогда такого слова мы даже и не знали). Но вот так…

Помню, один мальчик, когда его забирали родители, спросил отца:

– А почему она такая? Со мной такого не будет?

– Ты советский мальчик. Советские мальчики все здоровые, – гордо ответил его папа.

Советские дети и болезни в наших глупых головах были несовместимы. Я услышала тот ответ папы мальчика, и меня это очень обрадовало. Я ведь тоже переживала: а вдруг и я могу такой стать…

Когда я рассказываю своим дочерям, что «раньше трава была зеленее», в глубине души я понимаю, что лукавлю. Мы не были добрее их

И вот когда я рассказываю своим дочерям, что «раньше трава была зеленее», в глубине души я понимаю, что лукавлю. Мы не были добрее их. По крайней мере, сейчас другим цветом кожи никого не удивишь. А к нашей Маше с синдромом Дауна никто и никогда не относился так, как мы к Анне-Марии. Так что есть над чем подумать…

А потом случилось вообще ужасное. Вспоминаю – и хочется провалиться сквозь землю.

В той школе при посольстве мы готовились к какому-то празднику. Не помню уже – к какому. И намечались соревнования между разными командами.

«Давай её не возьмём!»

Я была, конечно, мелкая, но очень спортивная. И меня назначили капитаном одной из команд нашего класса.

Ко мне подошел одноклассник:

– Анна-Мария хочет к нам. Давай её не возьмем. Мы же с ней проиграем!

На меня выжидательно смотрело ещё несколько пар глаз… Никто не хотел ее брать. И я не хотела. А если бы и хотела, вряд ли пошла бы против нашего маленького коллектива. Слишком важным было для меня тогда, что скажут другие.

– Давай не возьмём, – ответила я.

И это ответила я! У которой сейчас Маша!

Мы не взяли. Анна-Мария заплакала. Медленно поковыляла к своему отцу и что-то ему сказала. Он обнял ее и прижал к себе… Пишу – и сердце разрывается.

До сих пор не знаю, почему учительница ничего мне не сказала. Наверное, не хотела связываться с моими родителями: в посольстве у нас была жёсткая иерархия. Она просто взяла Анну-Марию за руку и отвела в другую команду. Капитаном там был Максим. Хулиганистый мальчишка, двоечник – как и Анна-Мария. И сын кого-то из техобслуживания. Не высокопоставленных родителей, в общем. Макс и девочка эта, кстати, общались.

«Наверное, потому что оба – двоечники», – думала я.

Я видела, что он сразу согласился. И даже хлопнул Анну-Марию по плечу. Мол: «Не бойся, прорвёмся».

И они проиграли. А мы выиграли – как я тогда думала. Но сейчас я уверена: проиграли – мы. Жестокость всегда проигрывает!

…Я вспоминаю это, и мне очень хочется верить, что мои собственные дети никогда не поступят так, как я. Не оттолкнут слабого оттого, что испугаются, что скажут другие. Не побоятся пойти наперекор.

И это для меня важнее уроков, поделок, отметок и рейтингов…

Увы, опыт показывает, что с определённого возраста мнение «стада», к сожалению, зачастую важнее мнения родителей, морально-нравственных норм и даже Церкви. От этого никуда не деться. Это грустный период становления личности.

Я до сих пор несу в сердце ту ношу. И очень боюсь, что моей Маше встретится на пути кто-то такой, как я тогда…

И я молюсь, чтобы хотя бы «стадо» им встретилось правильное. Как тот хулиганистый двоечник Максим, сын родителей из «обслуживающего персонала». Который тогда, ещё в советское время, по поступку своему оказался настоящим христианином, сам того не зная. А я до сих пор несу в сердце ту ношу. И очень боюсь, что Маше моей встретится на пути кто-то такой, как я тогда…

Анна-Мария, где ты сейчас? Жива ли ты? Помнишь ли это? Прости меня, пожалуйста!