«Бог простит! Господь поможет!»

Вера Николаевна Чистякова Вера Николаевна Чистякова живет в Сестрорецке под Санкт-Петербургом, недалеко от железнодорожной станции. Сойдя с платформы, я позвонила ей, и она предложила быть моим «навигатором» – чтобы мне не мокнуть понапрасну под дождем, отыскивая дорогу. Подробно объясняла по телефону, у какого забора и на какую дорожку свернуть, а потом сказала:

– Если вы сейчас посмотрите налево, то увидите меня в белом платочке в окне третьего этажа!

Когда я вошла в квартиру, она спросила:

– Можно я теперь сниму опознавательный знак? – имея в виду свой платочек.

– Не нужно, вам очень идет!

– Ладно, будем считать, что строгий батюшка Роман вошел вместе с вами.

Перед тем как сесть пить чай из шиповника и начать разговор, мы прочитали молитву, и Вера Николаевна сказала:

– Как хорошо! Так отец Николай любил приговаривать: «Как хорошо!..»

Вера Николаевна родилась в 1941 году, через неделю после начала войны. Папа уже был в ополчении, но его отпустили, чтобы встретить жену с новорожденной дочкой. К тому же дома было еще трое детей, которых он собирался отправить в эвакуацию. Отец подержал дочь на руках, дал ей имя, и больше она никогда его не видела: он погиб в 1942 году под Кингисеппом. Когда девочка пошла в первый класс, оказалось, что у большинства ее одноклассниц отцы погибли на фронте. Вместе со всеми Вера с гордостью говорила: «И мой папа тоже погиб на войне!». Всю жизнь она прожила, не зная, что значит иметь папу. И когда впервые оказалась у старца Николая Гурьянова, то невольно отождествила его со своим отцом – имя то же, только даты рождения разные…

Вера Николаевна общалась с отцом Николаем несколько лет – это были последние годы его жизни. Она вела дневник, в котором рассказывала о своих поездках на остров Талабск, и, вспоминая о старце, зачитывала целые страницы оттуда. Воспоминания, которые мы предлагаем вашему вниманию, во многом и есть ее записи тех лет, дополненные сегодня.

«На краску для волос»

Когда в 1994 году я начала ходить в церковь, то очень любила ездить в магазин православной книги у станции метро «Московская». У нас с продавщицей, я ее звала матушка Юлия, сложились добрые отношения. И однажды она мне рассказала, как она ездила на остров к батюшке Николаю первый раз. Она собрала все необходимое, купила билеты, осталось покрасить волосы – у нее уже седина начиналась. Оставалось, наверное, дня два до отъезда, и вдруг случилась беда – у нее украли сумку, где были паспорт, билеты и деньги. С деньгами и билетами хоть как-то можно было вопрос решить, а вот паспорт – это серьезно, без него не купить билеты. И вот вечером накануне поездки раздается в квартире звонок. Она открывает, на площадке стоит мужчина с собакой. Оказывается, на прогулке собака забежала куда-то на помойку и принесла хозяину ее сумку – все там было на месте, кроме кошелька. На другой день она уже ехала в Псков, только подкраситься было уже некогда, да и не на что…

Он дотронулся до ее ладоней пальцами, будто что-то положил, и ласково сказал: «Это тебе денежка на краску для волос». С тех пор она больше не красилась…

Она приехала к батюшке, задала ему свои вопросы, получила ответы. Прощаясь, она сложила руки: «Батюшка, благословите!». А он дотронулся до ее ладоней пальцами, как будто что-то положил, улыбнулся и ласково сказал: «Это тебе денежка на краску для волос».

С тех пор она больше не красилась…

«Бог простит!»

Рассказ о моей первой поездке к отцу Николаю на остров начну с небольшого отступления.

Осенью 1995 года я с двоюродной сестрой, которая к тому времени ходила в храм уже лет двадцать (а я только начала, как сейчас принято говорить, «воцерковляться»), отправилась в Псково-Печерский монастырь. И когда мы уже возвращались, сестра неожиданно предложила: «Знаешь, здесь недалеко остров, там живет очень известный старец, отец Николай. Давай съездим!» А я уже после паломничества чувствовала усталость, хотелось домой, ответила: «Про старца ничего не слышала, вопросов у меня у меня к нему нет, любопытства просто посмотреть тоже нет». В результате договорились на будущий год, в сентябре, когда уже схлынет сезон паломнических поездок, съездить в Пушгоры, а на обратном пути заехать на остров.

Но вот в следующем году уже с мая месяца меня неудержимо потянуло к батюшке. И вопрос появился, да настолько серьезный, что последствия ощущаются по сей день. Но сестра собралась только в августе. Мы решили не ехать в Пушгоры, а прямиком отправиться на остров. Приехали туда 24 августа – именно в этот день через шесть лет батюшка отошел ко Господу…

Домик протоиерея Николая Гурьянова на о. Залит

Накануне в Пскове мы не успели на вечернюю «Зарю»^[1] и ночевали в Снетогорском монастыре. В монастырской гостинице мест не было, и игумения, матушка Людмила, благословила провести ночь в храме. Благослови ее Господь! Я до сих пор помню эти неповторимые, незабываемые часы…

Рано утром монахини нас разбудили, мы поблагодарили за приют и уже через час плыли по реке Великой. Раннее солнышко освещало зеленые берега, на которых то и дело были видны церкви, монастыри за крепостными стенами, и я уже не осознавала, в каком веке нахожусь.

Остров встретил нас необычайной тишиной… нет, звуки были: плескалось озеро, щебетали птицы, переговаривались люди… и все-таки было ощущение полной тишины. Потом я поняла, что на острове совсем не было машин, да и куда ездить – весь остров по периметру можно обойти за полтора часа. В последующие годы видела и трактор, и мотоцикл… Но это было позже, а в то утро мы шли по острову, и в памяти всплывали евангельские сюжеты. Шли рыбаки к своим лодкам, рыбачки торговали только что пойманной рыбой, повсюду было множество сетей, растянутых для просушки прямо на улицах, на траве. Огромное озеро, запах рыбы… такой, наверное, была и Галилея…

Храм святителя Николая был переполнен, шла служба. Сестра предложила идти к домику батюшки. Напротив домика – ворота на кладбище, зашли, поклонились могилке мамы батюшки Николая, рабы Божией Екатерины. Упокой, Господи, душу ее в Царствии Твоем! Потом сестра, посмотрев на часы, как опытная паломница посоветовала идти к домику: «Сейчас батюшка пойдет со службы». И действительно: выйдя, мы посмотрели направо и увидели, как по широкой деревенской улице легкой походкой как будто летел восьмидесятисемилетний старец. Народ со всех сторон его теснил и бежал за ним.

Когда батюшка поравнялся с нами, я, испросив благословения, задала свой вопрос:

Мы увидели, как по широкой деревенской улице легкой походкой как будто летел восьмидесятисемилетний старец

– Батюшка, дети мои выросли, у них свои семьи, а мне надо менять квартиру. Далеко мне уезжать или близко?

Сократив предельно вопрос, чтобы не отнимать время у старца, я вложила в это «далеко» – уехать из Питера куда-нибудь в сельскую местность, поближе к монастырю, планировала в Пушгоры. А «близко» – это оставаться в городе.

– Близенько, – сказал батюшка. Дальше говорил еще что-то, чего я не расслышала, а конец фразы был такой:

– Твои дети спасутся.

В то время, да и позже, я не умела слушать батюшку. Много времени прошло, пока я поняла, что надо ловить каждое его слово, интонацию, выражение лица. Я осталась в городе… Но слово «близенько» круче, чем «близко». Я, видно, не полностью выполнила благословение и отзвуки последствий ощущаю до сих пор. Но твердо верю, что батюшка молится за нас, и чувствую его помощь.

Фотография Людмилы Ивановой из альбома «Возвращение к себе». СПб.: «Издательство Зимина», 2004

Вечером на всенощной было несказанно хорошо – в храме не было электричества, да и время там не переводилось на летнее. Мерцали лампадки, горели свечи, освещая старинные иконы. Подошла моя очередь на исповедь. Как многие новоначальные, исповедовалась добросовестно, перечисляя грехи: многоглаголание, многоядение, лихоимство, мшелоимство… Батюшка терпеливо слушал, а потом вдруг перебил: «А ты водочку-то не пьешь?». Я растерялась: «Не-е-ет», – в недоумении протянула. «Вот хорошо, вот как хорошо!» – так искренне радовался батюшка, а я ничего не могла понять и стояла молча. Потом думала: наверное, батюшка надо мной посмеялся из-за моей заумности, механической исповеди, перебил весь этот бред. Но много лет спустя, когда батюшки уже не было с нами, я поняла: он действительно хотел, чтобы я не брала в рот спиртного. Я вообще-то редко пила, в праздник могла выпить рюмку, максимум две. Но реакция, правда, была – сразу делалась какая-то дурная.

Через год после ухода батюшки я, вспомнив его слова, перед иконой Божией Матери в присутствии священника дала обет, что никогда не прикоснусь к алкоголю, чтобы мои дети, внуки, правнуки не заразились этой страстью. Склонность в роду, конечно же, была. Батюшке виднее.

Протоиерей Николай Гурьянов

Рано утром мы уезжали. Направляясь к причалу, я оглянулась на храм и увидела стоявшего возле него отца Николая. Побежала к Церкви, протянула руки:

– Благословите, батюшка, на дорогу.

– Бог простит, – благословил батюшка.

Когда я передала эти слова сестре, она решила, что он так сказал, потому что мы не остались на литургию.

– Да нет, – сказала я, – тут что-то другое.

В Пскове мы с ней расстались – она поехала в Пушгоры, а у меня уже не было необходимости туда ехать, и я отправилась на вокзал.

Собираясь в поездку, мы совсем не учли, что едем в последние выходные перед началом учебного года. На вокзале в Пскове к кассам было не протолкнуться. Я отправилась на автобусный вокзал, там ждали билетов, но очередь была огромная. И тут я запаниковала: если я не куплю билет, мне предстоит остаться в незнакомом городе на ночь. Денег было немного, я рассчитывала получить билет по льготе как блокадница. И я решилась на то, чего не позволяла себе раньше: воспользоваться правом взять билет без очереди. Скоро стало ясно, что есть только четыре билета. Я стала пробиваться к окошку, настаивая, чтобы меня пропустили. Озлобленные люди не пропускали, я возмущалась, требовала, вела себя на редкость скандально, но все было бесполезно. Поняв это, притихла и, к их удивлению, поклонилась, попросив у них прощения. Просить прощения меня научил мой первый, дорогой моему сердцу священник, отец Александр Федоров, и я ему за это, да и вообще за все, благодарна.

Я опять поплелась на вокзал. Там уже стоял состав на Петербург. Люди с детьми носились от вагона к вагону, уговаривая проводников посадить их как-нибудь. И вдруг пронесся слух, что в таком-то вагоне находится бригадир поезда, и надо обращаться к нему. Тут льгота уже не работала, а денег мне хватало только на общий вагон. Он оказался не очень наполненным, мое место было у окна, за столиком, по движению и не солнечное. О лучшем я не могла и мечтать, особенно когда вспоминала вагоны, по которым пришлось пройти: переполненные, шумные, душные. Мне все еще не верилось, что я еду, да еще в таких прекрасных условиях. Я вспомнила свое безобразное поведение на автобусной станции, свою панику, свое маловерие, и мне так стало стыдно перед Богом, Который никогда не оставляет нас без Своей помощи. Слезы потекли по лицу, и я про себя сказала: «Господи, прости!» И сразу же, молнией, вспомнилось батюшкино благословение: «Господь простит». И как же чудно стало на душе! Все увязалось, все встало на свои места, душой чувствовала, что Господь простил. Я считаю произошедшее чудом, по молитвам незабвенного батюшки.

«Господь поможет»

В этом же сентябре я снова выбралась на остров и пожила там десять дней. Какими прекрасными были эти дни! Я отдыхала и духовно, и физически. Утром, позавтракав, отправлялась гулять по острову. В саду срывала яблоко – у только что сорванного яблока вкус неповторимый – и выходила за калитку. Непременно проходила мимо батюшкиного домика. Брала благословение, помазывалась. Иногда задерживалась во дворике – было интересно наблюдать за людьми. Тогда отца Николая уже понемногу начала закрывать его «келейница». Помню, в одно утро подхожу к калитке, на улице народ, калитка закрыта. Какая-то сердобольная паломница обращается ко всем: «Давайте пойдем за угол, а то батюшка слышит нас и плачет, что не может к нам выйти». Все послушно ушли в проулочек и сели на бревна.

Это было только начало каких-то странных событий. Я и сейчас, спустя столько лет, не могу разгадать их смысла. Но отец Николай тогда был еще доступен, и я сейчас очень жалею, что много пропустила. Шла уже после завтрака, вопросов у меня, казалось мне, не было, любопытства к чужим судьбам – тоже. Я тогда многого не понимала, не ценила. А паломники приплывали рано-рано утром, с первой «Зарей». Вместе с батюшкой молились перед часовней на кладбище, батюшка пел свою любимую молитву «Радуйся, Благодатная». Потом служил панихиду на могиле своей мамы, рабы Божией Екатерины. Беседовал с паломниками. А я все это проспала, пропустила. Господи, прости меня, неразумную! Ты давал мне такую чудную возможность встретить святого старца, а я ничего не понимала!..

Хозяева, у которых я останавливалась, были замечательные люди: открытые, щедрые, трудолюбивые, заботливые. Помяни их, Господи, во Царствии Твоем! Про хозяйку Наташу паломники говорили, что она маленькая, а сердце у нее большое. И хозяина Коленьку тоже вспоминаю со слезами печали, что мало нам довелось общаться из-за их преждевременного ухода. Батюшка их очень любил. Все уговаривал повенчаться…

Они в Церковь мало ходили. Народ на острове как-то делился: одни ходили в Церковь, а другим это было не нужно. Местные жители, даже те, которые в Церковь ходили, батюшку не воспринимали так, как мы. Они о нем говорили: «Это наш поп». Они могли прибежать к нему со своей проблемой в любое время. Помню один случай, которому сама была свидетельницей. Стоим во дворике, тихо, кто-то обдумывает вопросы, которые хочет задать отцу Николаю, кто-то молится. Вдруг вбегает немолодая женщина: «Батюшка, мой Ляксей, он выпимши домой шел, упал. Так… (тут она назвала имя местного дурачка, его я запамятовала) стал помогать ему, потащил к дому, рубаха задралась, всю спину камнями исцарапало! Пошли скорей!» Батюшка всплеснул руками: «Лешенька!» – и со своим иерусалимским маслицем поспешил за ней. А «Лешеньке» было тогда под семьдесят – батюшка помнил его еще молодым.

Он очень любил их, своих островитян, но даже при таком отношении был для местных жителей просто «их поп»

Он очень любил их, своих островитян, но даже при таком отношении был для местных жителей просто «их поп». И даже своего рода возможностью прожить: они питались тем, что сдавали углы в своих домах, перевозили паломников на своих лодках. Когда-то богатый рыболовецкий колхоз в девяностые годы представлял собой жалкое зрелище.

В эту поездку особенно запомнился такой эпизод. Я предполагала пожить на острове две недели, но к концу второй недели как-то скисла, устала от отсутствия городских удобств, от частых дождей и от нежелания терпеть трудности собралась уехать раньше. Должна была уехать в понедельник, а решила уехать в воскресенье. Уезжать в воскресенье днем или вечером – страшное дело. Кроме паломников в автобус в Толбе^[2] набивались местные, да и дачники из Пскова. Мне бы потерпеть до понедельника, но нет, решила уехать в воскресенье, до литургии.

Вечером в субботу я была на всенощной, решила исповедоваться, а заодно взять благословение на дорогу.

Храм свт. Николая на о. Залит

В храме горели свечи, лампадки. На солее, где исповедовал батюшка, было темно, он из алтаря вынес свечку. Там всегда ставили большой поднос для денег, но батюшка не прикасался никогда ни к одной бумажке. В храме было удивительно… обычно люди об этом говорят: «намоленный храм». А там весь остров был намоленный – батюшкиными молитвами, да и паломники приезжали с такими вопросами, проблемами и болью, что все молились горячо.

Когда подошла моя очередь на исповедь, я поднялась на солею и стала перечислять мои грехи. Батюшка терпеливо слушал. Затем, накрыв мне голову епитрахилью, прочел молитву и обратился ко мне: «Верочка…» (а я ему своего имени не называла, как-то не пришлось).

– Верочка тебя зовут? Завтра, когда пойдешь причащаться…

И, о ужас, я перебила батюшку:

– Батюшка, я завтра уезжаю рано утром.

– Уезжаешь? – строго произнес отец Николай. – Зачем же тогда исповедовалась?

Интерьер Никольской церкви на о. Залит. Фото: Мирошниченко Олег Леонидович / temples.ru

Он был уже грозен, неприветлив и отвернулся от меня. Таким я его до сих пор не видела…

Как побитая, сошла я с солеи. Народу в храме практически не было, лишь совсем немного людей стояли на исповедь. Я ушла в конец храма, там было совсем темно, и на душе у меня было темно. Было невыносимо тяжело видеть всегда ласкового, любящего батюшку таким чужим и отстраненным. Словами не могу передать то свое состояние. Я была чудовищно одинока. Как будто только слегка, только чуть-чуть повеяло на меня грозным приговором Страшного Суда, когда уже будет поздно оправдываться. Я до сих пор думаю, что по молитвам отца Николая мне было дано пережить это предощущение. Наверное, с тех минут я стала чувствовать сильнейшую ненависть ко греху. Нет, конечно, я продолжаю согрешать, продолжаю падать, но это уже не от желания грешить, а по многолетнему навыку ко греху. Слава Богу, Господь даровал нам Таинство Покаяния! Господи, очисти!

Я поднялась со скамейки и скорее пошла к батюшке.

– Батюшка! Как благословите: завтра после литургии уезжать или в понедельник?

– Завтра, завтра сразу после литургии и поезжай! – как всегда ласково, произнес батюшка.

– Батюшка, благословите!

– Господь поможет!

После литургии быстренько собралась в дорогу. У хозяина Коленьки мотор на лодке отказал. Сели на катер Кирилла, его соседа: я, Коля со своей дочкой Машенькой, ей тогда было лет пятнадцать. Старшеклассники с острова учились в Пскове и жили там в интернате. Погода была тихая, солнечная. Катер летел по воде, он был новенький, в прекрасном состоянии. На душе было тихо и печально. Грустно было расставаться с островом, и я все оглядывалась на него.

Когда мы проплыли примерно две трети пути, что-то случилось с мотором. Мужчины очень долго с ним возились, а я все поглядывала на часы – до отхода автобуса оставалось немного. Наконец мотор завелся, и мы вскоре подлетели к пирсу. Наскоро попрощавшись, мы с Машей побежали к автобусу. Быстро бежать я не могла: и возраст, и сумка тяжелая – хозяева никогда не отпускали без гостинцев, яблок и рыбы. Посмотрев на часы, я велела Маше бежать, не ждать меня. До отправления автобуса оставалось минут пять, а мне по моим расчетам надо было бежать еще минут пятнадцать. Больше автобусов на Псков не будет, а на частников денег у меня не хватит. Когда я, запыхавшись, подошла к остановке, автобус еще стоял! На остановке никого не было, а он стоял! Стоял лишних пятнадцать минут вопреки расписанию – ждал меня по батюшкиным молитвам. Я еле втиснулась на нижнюю ступеньку, кое-как поставила сумку, за мной с трудом закрылись двери, и мы поехали. Я стояла в неудобной позе, было очень жарко, очень тесно. И все пыталась отдышаться. На следующей остановке еще несколько человек пытались втиснуться, я мешала своей сумкой, собой, люди ворчали, ругались, а я боялась упасть в обморок и только молилась: «Господи, помоги! Господи, помоги!». И опять, как в первую поездку, вспомнилось благословение отца Николая: «Господь поможет».

«Кому еще благословение?»

Вернулась домой – и ни о чем, как только об острове и о батюшке, не могла говорить. Подруга, послушав мои рассказы, попросила меня свозить ее на остров. Я стала собираться третий раз за месяц. Перед каждой поездкой я брала благословение у отца Александра Федорова. На этот раз он был явно недоволен: «Вы же недавно ездили». Сказал, что, если моей знакомой не дадут благословение на поездку, самой мне не ехать, а если дадут, то можно ее сопровождать, но быть в стороне: батюшке вопросами не надоедать, не утомлять. Строго повторил: «Зря не подходить!» Я, счастливая, что снова могу поехать, хоть издалека посмотреть на батюшку, побежала домой… И вот мы у калитки дорогого батюшки. Отец Николай на крылечке, множество паломников. Все подходят на помазание и задают свои вопросы. Батюшка часто приговаривал: «У меня маслице из Иерусалима». Я помазалась и послушно отошла к калитке – не надоедала. Издалека смотрела, как подходят к нему люди, о чем-то говорят и отходят часто радостные, утешенные. Были и скорбные, но все равно спокойные, всех утешал батюшка…

Я подошла и вдруг физически ощутила какую-то необыкновенную радость – почувствовала, что стою в облаке исходящей от батюшки любви

Подруга задала свои вопросы, и мы пошли в теплый и такой уже дорогой моему сердцу дом. Встреча с хозяевами была радостной, как будто не виделись несколько лет. Вечером отправились на всенощную. Не помню, какой был праздник, мы по очереди подходили к праздничной иконе, потом – к батюшке, он кропил нас святой водой. Помню, я подошла и вдруг физически ощутила какую-то необыкновенную радость – почувствовала, что стою в облаке исходящей от батюшки любви. Уверяю, что никакой экзальтации не было, это ощущение пришло внезапно и было такое сильное, что я в буквальном смысле не могла сдвинуться с места. Я осознавала, что всех задерживаю, а отойти не могу. И тут я почувствовала, что рука батюшки легла на мои сложенные ладони, и он одной рукой, как по воздуху, переставил меня.

После службы все окружили батюшку, брали благословение, что-то говорили. Подошла и я, благословилась и, не задерживаясь, вышла из церкви и стала поджидать подругу. Наконец вышел отец Николай, окруженный множеством людей, они никак не хотели отпускать батюшку, которого за их спинами не было видно. Я стояла в стороне и грустила, что из-за послушания не могу быть с ними. А он, родненький, все знал, и мое послушное поведение вознаградилось. Вдруг в этой сплошной стене из людей образовалась широкая щель, в которой я увидела отца Николая. Он смотрел на меня и спрашивал – представьте себе, на таком расстоянии я, глуховатая, расслышала каждое слово: «Кому еще благословение?». Сорвавшись с места, я радостно подбежала к отцу Николаю.

Сожженные книги

Как-то раз я решила навести порядок в своей домашней библиотеке. И обнаружила далеко задвинутые, забытые мной книги: Рерих, Блаватская, Клизовский. Когда-то хотела прочесть, но… сначала было некогда, потом полистала Клизовского – не понравился его вывод в главе о «переселении души». Отложила чтение, а потом Господь отвел. Я смотрела на эти книги и думала, как с ними поступить. Подарить – нельзя. Выбросить на помойку – тоже: а вдруг кто найдет и заинтересуется. Оставалось одно – сжечь. Скоро появилась такая возможность. Знакомая жгла ненужные бумаги, и я присоединилась к ней с этими книгами. Горели они хорошо. Я радовалась, осознавая, что они написаны под диктовку темных сил. Мы шутили, резвились, а когда костер догорел, разошлись по домам.

На следующий день, проснувшись, я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Болело все. Состояние было невыносимо тяжелое, и на душе так же. Дня через два позвонила двоюродная сестра, та самая, что возила меня на остров. Узнав, что произошло, сказала: «Разве можно такие вещи делать без благословения?!». Весь вечер я молилась отцу Николаю. Под утро приснился мне сон: я стою в Церкви. Очень много народа. Ждем батюшку. Справа стоят благочестивой очередью. Слева – толпа теснящаяся, ну и я там, как всегда, бестолковая.

И тут из боковой, южной двери в священническом облачении выходит батюшка. В руках у него большая просфора. Она похожа на служебную просфору, которую иногда священники выносят после литургии, чтобы поднесли имениннику, или кому особо скорбящему, или тяжело болящему. Но таких было много, и батюшка стал отламывать маленькие кусочки и вкладывать в рот нуждающимся в утешение, тем, что стояли справа, но не всем подряд. Огорченно думаю: «Ну вот, как всегда, опоздала». А батюшка повернулся в нашу сторону и стал подходить, но тоже не ко всем… Ко мне подошел, я съела… и проснулась. Встала совсем здоровой.

«Келейницы»

Келья отца Николая Гурьянова

Жила на острове в сторожке при храме Божия старушка. Она просфоры пекла и носила еду отцу Николаю. Была она чуть помоложе батюшки. На острове слова «келейница» не было в обиходе. Все ласково звали ее Настенька. Когда я впервые приехала на остров, то видела, как она несет батюшке обед. А потом появилась «келейница» Валентина Васильевна и стала ее выживать. И в конце концов выжила.

Прежде чем рассказать о «келейницах», хочу попросить правильно понять меня. Я не хочу их осуждать и постараюсь объективно передать виденное лично мною. На остров я ездила только к батюшке. Зналась только с хозяевами. Поскольку жила у них по несколько дней, то, естественно, познакомилась с людьми из их окружения, поэтому какой-то информацией располагала. Относилась я к этим разговорам со страхом Божиим – старалась не слушать лишнего и самой меньше говорить. Не потому что я такая идеальная, а потому что на личном опыте убедилась, что батюшка все знает о нас. И потому сама старалась знать поменьше.

Те, кто смотрел видео на сайте «Ветрово» о поездке иеромонаха Романа к отцу Николаю, на последних двух-трех минутах могли заметить манеру разговора Валентины Васильевны, которая тогда еще только вступала «в свои права». Манера меня не удивила – удивило то, что она, оказывается, и с батюшкой так разговаривала, как со всеми нами. Когда они с другой «келейницей» уже закрывали батюшку, Валентина Васильевна через забор самочинно, ссылаясь на благословение отца Николая, раздавала всякие листки, брошюры, книги. Их содержание вызывало удивление, недоумение. Сейчас много подобной «духовной» заразы можно увидеть в сетях Интернета. Она пыталась «пророчествовать», и порой я слышала, как она неуважительно отзывалась о батюшке.

Своим поведением она «доставала» местных жителей, и они подали жалобу администрации острова, чтобы оттуда ее удалить, тем более что у нее не было там ни жилья, ни прописки. Это мне рассказали мои хозяева, добавив, что батюшка сам пришел в контору и на коленях просил: «Не прогоняйте Валентинушку!»

Когда однажды осенью (по-моему, двухтысячного года) я в очередной раз поехала на остров, то, зайдя в салон «Зари», увидела знакомого – он был дружен с моими хозяевами. Он рассказал такую историю. Пошел он раз к батюшке по какому-то делу. Входит, а батюшка, видно, не слышал, что он в доме. И знакомый услышал, что батюшка плачет и молится, как он понял – Пресвятой Богородице: «Матушка, забери меня к Себе, я так устал…» Поняв, что в доме посетитель, отец Николай вышел к нему. Знакомый поговорил о своем деле, а потом перевел разговор на Валентину Васильевну. Он сказал:

– Батюшка, ну что вы ее терпите!

Отец Николай ответил:

– Да надо бы отходить ее палкой, но это единственный шанс, чтобы она спаслась.

Только знакомый сказал не «шанс», а другое слово, более христианское, но смысл такой.

Валентина Васильевна уже перешла в мир иной, и никто не знает, какими были ее последние минуты. А может, по молитвам отца Николая, – как у благоразумного разбойника. Батюшка, конечно же, ее жалел, как жалел всех, даже самую малую букашку. А говоря о «шансе» спастись, он, конечно, желал ей этого спасения.

Что касается Татьяны Гроян, она была человеком другого плана и уровня, но я с ней никогда не соприкасалась и не беседовала. Не нравилось, что именно с ее прибытием были разрисованы кладбищенские ворота на излюбленную ею тематику, начались новшества с охраной и прочее.

Уже после ухода отца Николая я попробовала читать ее воспоминания и не смогла. Отвращение вызывала сплошная ложь. Слова и обширные предложения, которые она приписывала батюшке, были не его… не его стиль, не его манера говорить… Но батюшка ушел, а она меня со своей ложью не интересовала.

Батюшка любил труд, движение, свежий воздух. Радовался растениям, птичкам, всему живому

Батюшка любил труд, движение, свежий воздух. Радовался растениям, птичкам, всему живому. Он сам озеленил весь остров, а в его дворе росли деревья из саженцев, которые привозили паломники. Он любил людей, любил жизнь. Но с появлением «келейниц» на острове жизнь батюшки стала понемногу меняться, а затем изменилась кардинально – все чаще его стали закрывать за забором, да и в доме. Люди теперь передавали записки «келейницам», которые полностью взяли управление этим потоком вопросов в свои руки… могли не взять записки или поучали, как их надо писать старцу. Совершенно исчезла прежняя атмосфера общения с отцом Николаем – атмосфера утешения, какого-то неземного покоя, которая возникала, когда батюшка стоял рядом. Люди болезненно ощущали утрату прежнего, ведь многие, проделав нелегкий, далекий путь, приезжали с такой болью, с такими проблемами, которые мог разрешить только отец Николай. С тех пор прошло больше двадцати лет. Все эти годы, стоя перед батюшкиной фотографией, я спрашиваю: «Батюшка, ну что это было?! Что все это значит?! Почему все так страшно и непонятно?!»

Я судила только по своим наблюдениям и впечатлениям. По воспоминаниям других людей было ясно, что батюшка еще до появления «келейниц» на острове все знал – ему была открыта воля Божия. Человеку, который привез на остров Татьяну Гроян, он сказал:

– Какой ты тяжелый крест мне привез.

Но батюшка знал, что такова воля Божия, и все принял, и все терпел. Больше того – он их жалел и любил. Что все это было, не нам судить. Может быть, Господь берег старца от худших искушений, как берег апостола Павла, оставляя ему «жало в плоть».

Все это я осознала совсем недавно. Сидела за столом, пила чай и слушала наставления Антония Великого. И услышала следующее:

«Забывших добрую и богоугодную жизнь и мудрствующих не по правым и боголюбивым догматам не должно ненавидеть, а более жалеть, как оскудевших рассуждениями и слепотствующих сердцем и разумом: ибо, принимая зло за добро, они гибнут от неведения. И Бога не знают они, треокаянные и несмысленные душою».

Вот и батюшка поступал так же: всех нас жалел, всех терпел.

***

Слушая рассказы Веры Николаевны, я пропустила сначала одну электричку, потом другую, но домой все-таки надо было возвращаться. Подходя быстрым шагом к станции, услышала, что очередная электричка уже шумит у меня за спиной. Она оказалась коротенькой, всего из нескольких вагонов, а платформа – длинной. Я все-таки побежала, но заранее смирялась с тем, что придется целый час ждать под дождем следующий поезд. К моему удивлению, электричка долго стояла у совершенно пустой платформы и не трогалась с места. Вышел помощник машиниста и подал мне руку, помогая войти: «Аккуратненько, аккуратненько!». Я запыхалась и могла только молча ему поклониться.

Удивительно, но эта маленькая деталь помогла мне по-другому взглянуть на рассказы Веры Николаевны. Признаться, слова старца «Бог простит! Господь поможет!» казались мне сказанными на все времена и никак не относящимися к трудностям ее возвращения домой. А теперь думаю: кто знает!..