«Кроха грустно вздохнула и замерла»

Спящая. Художник: Карл Вильгельм Холсё

Познакомилась я с Мариной в начале 2000-х. Она лежала в хосписе. Умирала тяжело, мучилась сильными болями. Ей было всего 35 лет, но тяжелая болезнь превратила ее в худую иссохшую старушку. Обезболивающие действовали минут 30–40, а потом боль новой волной настигала бедную собеседницу. А Марина… радовалась своей боли и мукам. Она попросила меня после её смерти, когда будет возможность, поделиться ее историей, чтобы женщины не делали аборт и понимали, что это не просто «операция», а самое настоящее убийство, грех, который калечит не только тело, но и душу, сердце.

Обезболивающие действовали только минут 30–40, а Марина… радовалась своей боли и мукам

– Я происходила из очень обеспеченной семьи. Вся жизнь была расписана. Училась при школах в дипмиссиях, где работали родители. Между командировками посещала московскую престижную школу. Меня все любили. Во-первых, я была красивой, веселой, умной, никогда не теряла чувство юмора. Никогда ни в чем не нуждалась, искренне думая, что все так живут. Во-вторых, со мной было выгодно дружить, меня было выгодно любить. Кто-то понимал, что я «удачная партия», благодаря мне можно найти хорошую работу, прописаться в большой квартире, путешествовать «по заграницам»; кто-то считал, что «мажоры» должны держаться друг друга, чтобы не было мезальянсов. Школу окончила с золотой медалью, поступила (конечно, не без помощи родителей) в самый престижный вуз и готовилась стать дипломатом.

У нас было много встреч, вечеринок. Много веселья, вина, шампанского и не только. Я считала, что в молодости надо попробовать всё, чтобы жизнь была полноценной и чтобы было что вспомнить на старости лет.

Родители у меня хорошие, но времени на меня у них никогда не было. Мама по образованию врач, работала при посольствах в разных странах. Всегда была красивой, уделяла себе время. Помню, что я даже в первый класс одна пошла. У папы подготовка к зарубежной командировке, а у мамы – закрытая группа йоги. Я не обвиняю родителей, они искренне верили, что подарили мне самое счастливое детство – с японскими магнитофонами, спецобслуживанием в магазинах, поездками в страны Европы и Африки.

Я уже к 10 классу могла крутить глобус и показывать: здесь я была и здесь – тоже. Могла веселые и страшные истории рассказывать. Например, в африканской стране к папиному подчиненному заползла змейка-пятиминутка, ее так зовут, потому что после ее укуса человек живет пять минут и падает замертво от удушья. В другой стране – Индии – местные «шутники» с помощью шампанского и сладостей приучили самца шимпанзе приставать к женщинам. При этом я не помню, чтобы мы могли с мамой или папой сесть и просто поговорить. «Марина, ты можешь поступить в медвуз, или в Институт стран Азии и Африки при МГУ, или в МГИМО. Но мы бы на твоем месте выбрали дипломатию», – таких разговоров было много, а мне хотелось прижаться к маме или положить голову на папино плечо и рассказать, что понравился новый мальчик, который сидит на последней парте, что он пригласил меня погулять по парку после уроков. Поплакаться (тогда мне было лет 14–15), что я самая толстая в мире, что у меня самый большой нос (так мне казалось)… В результате меня успокаивала и обнимала повар в посольстве. С завистью я слушала рассказы девочки-подростка во дворе о том, как они всей семьей каждое лето ездят в Солотчу, что под Рязанью. Едут с Казанского вокзала на электричке 4 часа, потом на автобусе, еще на попутках, в доме отдыха в Солотче ничего особенного нет – манная каша на завтрак, выцветший борщ с компотом на обед, там даже моря нет… Я же училась плавать в Индийском океане, при этом мне было завидно, потому что они все вместе, пусть этот отдых нельзя сравнить с плаванием в океане, с экзотическими фруктами, с возможностью слышать иностранные языки от их носителей, но тепло родителей ничем не заменишь.

Повторюсь, я не жалуюсь на «стариков», как у нас называли родителей, просто пытаюсь объяснить, что не могла посоветоваться с мамой в те важные дни моей жизни.

Был у меня парень, мы «встречались» больше года. Правильнее сказать, сожительствовали. Обнаружив, что у меня не приходят дни женского недомогания, подумала, что застудилась в бассейне. Месяц прошел, но я не волновалась, так как никогда регулярных циклов не было. Обратилась к врачу не сразу, и гинеколог определила 16 недель беременности. Я удивилась: кроме задержки не было ни тошноты, ни отеков, никаких вообще признаков и симптомов беременности.

Я кинулась к своему парню, и он сразу сказал: «Мы молоды, не пожили для себя, у нас впереди шикарная карьера, в которую не вписываются детский плач среди ночи, грязные подгузники». Больше всего меня удивили и заставили по-другому посмотреть на человека, которого я любила, думая, что это взаимно, его слова: «Как же теперь? Никаких посиделок, вечеринок до утра, тебе вообще не курить, не пить нельзя минимум год или около того…»

Признаться, меня новость о беременности не обрадовала. Когда же и близкий человек сказал, что нам не нужен пока малыш, я обратилась к врачу с вопросом, что делать. Тогда была уверена, что на таком сроке абортов не делают. Но оказалось, что есть такая услуга – «аборт по социальным показаниям», который делается до 22 недель. Его еще называют солевой заливкой. Мне знакомые дали адрес и телефон платной клиники. Еще недели две ушли на анализы, УЗИ, подписания разных бумаг, договоров. Даже была беседа по телефону с юристом и психологом (это в 1990-е годы).

Тот день я не забывала никогда. Он изменил мою жизнь. Сначала врач извлек околоплодную жидкость, а потом ввел солевой раствор. Процедура отвратительная, неприятная, я в последнюю секунду пожалела о своем решении, нервно дернулась, и на меня врач накричала: «Я работаю длинными острыми иглами, хочешь, чтобы тебе матку проколола? Мне тут труп не нужен! Не хочу в тюрьме из-за тебя сидеть…» Потом медсестры делали уколы для раскрытия матки, чтобы спровоцировать схватки и искусственные роды.

Нас было 10 пациенток. Мы ходили по коридору туда-сюда, так советовали медики: чтобы быстрее шел процесс искусственных родов. Через сутки схватки стали сильными и затяжными, мы уже не прогуливались по коридору, не сплетничали в курилке, а только лежали. Одна из пациенток, которой было всего 17 лет, громко кричала от боли, звала маму на помощь. Прибежала главврач и набросилась на нее: «Ты мне что тут клиенток распугиваешь?! Тебя слышно на первом этаже, где клиентки подписывают договор. Раньше надо было думать, когда гулять ходила. Тебе вообще учиться надо, а не в отношения вступать…» Только последнюю фразу женщина в белом халате сказала другими словами – непечатными.

Я приподнялась на кресле и посмотрела: махонький комок как будто грустно вздохнул и замер, его сердце остановилось…

Я схватки пережила легко, при болях сжимала со всей силы железную раму у изголовья кровати. В нужный момент медики погрузили меня на каталку и отвезли в кабинет. Случился спровоцированный выкидыш, я не могу назвать этот страшный процесс родами, даже искусственными. Ребенок, отравленный солевым раствором, вышел наружу. Врач поймала его и констатировала: «Девочка. Еще дышит, такое случается, иногда и сутки живут, смотреть страшно, как будто ошпаренные или кислотой облитые…». Я приподнялась на кресле и посмотрела: махонький комок как будто грустно вздохнул и замер, его сердце остановилось… Больше ничего не помню, потому что мне сделали укол в вену и надели маску, погрузили в наркоз, чтобы провести чистку.

Я вышла из клиники, может быть, это пафосно звучит, другим человеком. Напилась дома. Ночами не могла спать, меня мучили кошмары. Только закрою глаза – и вижу этот беспомощный комочек, который встрепенулся и замер. Спиртное не помогало, душевная боль только усиливалась. Погрузилась в учебу, написание диплома. Ничего не радовало.

Опять же, я не могла рассказать маме: не потому что стыдно, а потому что ей некогда – очередная командировка или короткий отпуск, в течение которого надо успеть со всеми подругами и знакомыми увидеться… С парнем, отцом несчастного ребенка, мною убитого, конечно, встретилась. Его волновал только один вопрос: «Когда можно возобновить интимные отношения?» Я дала ему звонкую пощечину, но он так и не понял за что, пробормотал, что я ненормальная, и ушел.

Я осталась одна со своими ночными кошмарами, спиртным и учебой. Была некрещеной и неверующей, но чувствовала, что сделала что-то ужасное и страшное, противоестественное: женщины должны дарить, беречь жизнь, а я предала своего ребенка, вытравила солевым раствором, еще за это деньги заплатила. Я была хуже палача, казнила невинного и беззащитного.

Кстати, сама эта «процедура» прошла не очень успешно: через неделю после этого аборта я вновь попала в больницу, поскольку чистку сделали некачественно. Результат – бесплодие.

Меня накрывала черная депрессия, жить не хотелось. Карьера не сложилась. Была одна интересная командировка, но я уволилась и устроилась переводчиком, никуда не стремилась, задания в основном брала на дом. Личная жизнь – одиночество и грусть. Один молодой человек, узнав, что у меня не может быть детей, сразу перестал встречаться со мной. Другой интересовался исключительно моей элитной квартирой в центре. Я вовремя узнала, что он консультировался у юристов, можно ли без регистрации брака прописаться в квартире и получить долю собственности. С ним я сама порвала отношения.

От греха самоубийства меня уберегла только милость Божия. Ничего не бывает случайным в жизни. Я нередко бывала по работе (брала переводы, сдавала их) у метро Тульская, много раз видела Данилов монастырь. Видела, но проходила мимо, ничего не чувствовала. Только потом поняла, что рядом было такое место!

Однажды решила зайти в монастырь и попала на вечернюю службу. Долгая, спокойная, тихая служба. Всё время плакала. Я зашла унылой, озлобленной на весь мир, желающей вскрыть себе вены назло всем, а вышла – не знаю, как объяснить… Мне стало легче, как будто что-то тяжелое с плеч свалилось, даже задышалось по-другому. Стала ходить на литургии и вечерние службы, купила православную литературу. Мне надо было начинать с самых простых вещей: что такое служба, исповедь, зачем человеку крещение, что такое аборт, можно ли искупить грех детоубийства и как. Познакомилась с добрым батюшкой, который выслушивал меня, отвечал терпеливо на все вопросы. Через год я крестилась. Конечно, я каялась в содеянном аборте, просила у священника на исповеди самого строгого наказания. Батюшка посоветовал помогать другим женщинам – например, собирать для беременных, оказавшихся в трудной ситуации, детские вещи, еду, содействовать в поиске работы. К тому времени при храмах уже стали открываться подобные центры помощи. До своей серьезной болезни мне удалось отговорить трех женщин от аборта. Это стало такой радостью: я по-настоящему почувствовала милость Божию! После исповеди, покаяния, молитв, причастия меня уже не мучили кошмары с моей крошечной дочкой.

До своей серьезной болезни мне удалось отговорить трех женщин от аборта. Это было такой радостью!

Позже мне диагностировали неоперабельный рак печени. Быстро пошли метастазы. Так я оказалась в хосписе…

Не надо меня жалеть – радуйтесь за меня! Я искренне счастлива терпеть любую боль. Это не самобичевание: мне самой легче становится на душе. Это покаяние, и я хочу, чтобы другие женщины при размышлении – сделать аборт или сохранить ребенка – выбирали жизнь. В конце скажу, что вера в Господа примирила меня и с родителями.