Неделя 11-я по Пятидесятнице: толкование богослужебных чтений

Притча о двух должниках Фото: Православие.Ru

Толкование 1-го Послания к Коринфянам (9:2–12)

«Если для других я не Апостол, то для вас Апостол; ибо печать моего апостольства – вы в Господе. Вот моё защищение против осуждающих меня. Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа? Или один я и Варнава не имеем власти не работать? Какой воин служит когда-либо на своём содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада? По человеческому ли только рассуждению я это говорю? Не то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: «не заграждай рта у вола молотящего». О волах ли печётся Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас это написано; ибо кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое. Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнём у вас телесное? Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы? Однако мы не пользовались сею властью, но всё переносим, дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову» (1Кор. 9:2–12).

В предыдущей главе апостол Павел утверждал, что коринфяне должны воздержаться от вкушения идоложертвенного не из-за осквернения этой пищи самой по себе, а из-за того, что мы можем назвать социальным аспектом вопроса – из-за того, что акт вкушения значит в обществе. Это могло вызвать ропот некоторых коринфян. Разве это справедливо? Почему их свобода вкушать или не вкушать должна зависеть от того, как среагирует кто-нибудь другой?

Павел занимался ремеслом (изготавливал палатки), чтобы обеспечить себя, крайне редко принимая денежную помощь от церквей

Итак, поэтому апостол в данной главе продолжает раскрывать свой аргумент, давая им аналогичный пример, как некто воздерживается от действий ради уважения к другим. Он выбирает примеры тщательно – один из них близок его сердцу и имеет прямое значение для коринфян: он не воспользовался деньгами церквей ради текущих нужд. Апостолы имели право, чтобы церкви их обеспечивали, когда они отправлялись в апостольские путешествия – так же и странствующим философам и учителям платили за учение. Но Павел не воспользовался этим правилом, а занимался светским ремеслом (изготавливал палатки), чтобы обеспечить себя, крайне редко принимая денежную помощь от церквей. Он делал это для того, чтобы выбить почву из-под ног у критиков (а у него было весьма много противников), которые могли бы сказать, что он не настоящий апостол, а лишь претендует на такую власть ради корысти. А это дает образец, который бы научил коринфян понимать концепцию христианской свободы. Как он сам добровольно себя ограничивает из-за возможного воздействия на других (например, он не берет денег, чтобы не дать соблазна критиковать его), так и коринфяне пусть тоже воздерживаются (т.е. не едят идоложертвенного, чтобы не ввести других в грех).

Он начинает строить аргументацию, утверждая свое право, или власть (греч. ἐξουσία), на денежное обеспечение. Он задает ряд риторических вопросов, чтобы показать, как очевидно и явно его право на это. «Не свободен ли» он (1Кор. 9:1)^[1], а потому не имеет ли права на вознаграждение за работу (а не обязан, как рабы, работать безвозмездно). «Не апостол ли» он, как двенадцать, и не видел ли подобно им Господа, а потому не владеет ли полной апостольской властью? Конечно, владеет: в самом деле, не сами ли коринфяне его «дело в Господе»? Его противники могут ставить под сомнение его апостольскую власть, но, конечно, сами коринфяне могут поручиться за него, ведь само их бытие как христиан – доказательство и «печать апостольства» (1Кор. 9:2), удостоверяющая его подлинность. Если кто от «востязующих» (1Кор. 9:3) испытает Павла на искренность, то вот его «защищение» (греч. ἀπολογία): хоть он подлинно имеет право на обеспечение, он им не пользуется.

Он продолжает развивать аргументацию еще некоторое время, увлекаясь собственной горячностью и важностью вопроса, что провоцирует еще ряд риторических вопросов с негодованием. Разве нет у него власти «есть и пить» (1Кор. 9:4) – или разве он лишен права на эти базовые блага? Разве нет у него власти «иметь спутницею сестру жену» (1Кор. 9:5) (т.е. верующую супругу), «как и прочие апостолы»? А церкви обеспечивают не только их самих, но и их супруг! (Некоторые полагали, что эти жены – не супруги, а просто спутницы и помощницы; однако, с нашей точки зрения, это маловероятно, ведь Кифа был женат – см. Мк. 1:30 – а потому не имел свободы путешествовать с иной женщиной, даже если она ведет себя подобающе матроне, почтенной даме!) Что это будет за дискриминация? У других апостолов есть право на обеспечение – значит, «один я и Варнава» (1Кор. 9:6), спрашивает он иронически, должны быть лишены права не работать?

Апостол Павел продолжает аргументацию, ссылаясь не только на прецеденты, общие для Церкви, но и на бытовавшие в то время в мире обычаи. «Какой воин» когда-либо питался за счет «своего содержания?» (1Кор. 9:7; греч. ὀψώνιον – жалование, см. употребление слова в Лк. 3:14) Воинам же не только платят, но и кормят их! «Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» В этом мире каждый вкушает от плодов дел своих.

И это не только по мирским обычаям (по человеческому рассуждению, 1Кор. 9:8), это и по Божеским! Ведь Закон говорит то же самое. Заметим мимоходом, что апостол Павел уверен в полностью Божественном происхождении и власти Закона. Ведь Закон, он говорит, «не по человеческому рассуждению», но причастен превосходящей Божественной Премудрости. Во Втор. 25:4 «написано: не заграждай рта у вола молотящего» (1Кор. 9:9). Быков запрягали в тяжелые деревянные волокуши, которые они тащили по собранному зерну. Так они молотили пшеницу, отделяя зерно от мякины, чтобы можно было собрать их по отдельности и сохранить урожай пшеницы. Во время этой работы волу нельзя было заграждать уста, но надо было разрешать ему наклониться и поесть зерна, которое он молотил, когда захочет.

Апостол Павел указывает, что Бог, давая этот закон, пекся не единственно о волах. Он говорил, «конечно, для нас» (1Кор. 9:10) – давая нам образец для поведения в общем. Мы должны быть сострадательны не только к волам (или к другим животным, которым мы могли бы заграждать рот и издеваться, или к людям), мы должны заботиться обо всех нуждающихся. «Ибо, кто пашет и все прочие работники, должен пахать с надеждою… получить ожидаемое». Ведь у каждого есть внутренние побуждения работать, ожидая получить подобающее вознаграждение. Апостолы усердно трудятся, «сея духовное» (1Кор. 9:11) – Божественное учение Христа и Его спасительное Евангелие. И они имеют право на подобающее вознаграждение – если не духовное (греч. πνευματικὰ), вечные блага, то по крайней мере телесное (греч. σαρκικὰ), материальные блага, такие, как тленные деньги. «Другие» (1Кор. 9:12) апостолы, по общему признанию, имеют право на такую поддержку – но не «паче» ли апостол Павел, основавший общину!^[2]

Толкование Евангелия от Матфея (18:23–35)

Четвероевангелие. Втор. четв. XVI в.

«Посему Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, приведён был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов; а как он не имел чем заплатить, то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и всё, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: «государь! потерпи на мне, и всё тебе заплачу». Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему. Раб же тот, выйдя, нашёл одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: «отдай мне, что должен». Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: «потерпи на мне, и всё отдам тебе». Но тот не захотел, а пошёл и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему всё бывшее. Тогда государь его призывает его и говорит: «злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя?» И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга. Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его» (Мф. 18:23–35).

Если ученики желали войти в «Царство Небесное» (Мф. 18:23), им следовало знать, каким арифметическим правилам оно подчиняется. А узнать это можно было, внимательно выслушав историю «царя, который захотел сосчитаться с рабами своими». В начале этого дела «приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов» (Мф. 18:24) – или, по греческому счету, мириаду талантов; правда, греческое слово μυρίοι означало астрономически большое число вообще.

Десять тысяч талантов – чрезвычайно большая сумма, поскольку изображает греховный долг, который мы задолжали Царю Небесному

Каждый талант был примерно равен шести тысячам динариев, или шести тысячам дневных плат поденному рабочему. Десять тысяч талантов – это чрезвычайно большая сумма денег, ведь налоги, собранные со всей Иудеи, Самарии и Идумеи вместе, в 4 году до Р.Х. равнялись лишь шестистам талантов. Даже если допустить, что должник в притче был кем-то вроде наместника, этот долг, очевидно, нереалистичен, ведь он равняется миллиардам долларов по нынешнему курсу. Но Христос рассказывает эту притчу не ради строгого исторического реализма. Это число настолько велико потому, что изображает греховный долг, который мы задолжали Царю Небесному.

Конечно, должник в притче «не имел, чем заплатить» за такой огромный долг, поэтому «государь его», царь, «приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить» (Мф. 18:25) в царскую казну. Продажа целых семей в рабство ради возврата долга была обычным наказанием в этих случаях^[3].

«Тогда раб тот пал» (Мф. 18:26) перед господином (т.е. упал ниц в смиренном поклоне), умоляя его: «государь! потерпи на мне, и все тебе заплачу». Слово «все» в греческом тексте идет первым (не «заплачу тебе все», а «все тебе заплачу»), что подчеркивает обещание того человека выплатить долг до последней монеты. Конечно, это было нелепо, потому что долг был настолько велик, но этого человека побуждали так говорить горе и отчаяние. Слезное горе растрогало сердце царя, и он «умилосердился» (Мф. 18:27) над ним, сжалился над горемычным человеком, лежащим перед ним ничком. А потому «отпустил его и долг простил», и тот человек пошел, не будучи должным ничего.

Ему было легко и празднично на сердце, когда он взирал на мир новыми, счастливыми очами. Можно было предполагать, что он пойдет к семье и друзьям и расскажет добрые вести. Но он этого не сделал. Вместо этого он, «выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев» (Мф. 18:28) – то есть чуть больше трехмесячной платы поденному работнику, трудящемуся каждый день – число в 600 000 раз меньше, чем он задолжал царю. Он думал не о великодушии царя, а о том, что другие ему задолжали, а потому сразу же, как вышел от царя, пошел искать другого должника. Хотя этот другой раб был не ниже его по статусу, а равным, он, «схватив его» за горло, «душил, говоря: отдай мне, что́ должен!»

Тот человек думал не о великодушии царя, а о том, что другие ему задолжали: выйдя, он сразу пошел искать другого должника

Несчастный должник «пал к ногам его» (Мф. 18:29), как первый раб пал к ногам царя незадолго до того, «умолял его» почти теми же самыми словами «и говорил: потерпи на мне, и все отдам тебе». Эта мольба, однако, была обоснованнее, ведь если бы второй должник получил отсрочку, то и вправду смог бы выплатить долг; тогда как первый должник не мог бы выплатить долг, какую бы отсрочку ему ни предоставили.

Несмотря на обоснованность просьбы об отсрочке, «тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу, пока не отдаст долга» (Мф. 18:30) при помощи его семьи и друзей.

«Товарищи его» (Мф. 18:31) видели всю эту драму и «очень огорчились» бедой их товарища, которого бросили в темницу так бессердечно. Поэтому, «придя, рассказали государю своему, царю, все бывшее». Реакция царя была незамедлительной – и справедливой. Он призвал первого должника пред очи свои и назвал его «злой раб» (Мф. 18:32) – порочный, ничтожный слуга своего господина. Если царь «весь долг тот простил» (Мф. 18:33) ему, «потому что» он «упросил» его, «не надлежало ли и» ему «помиловать товарища твоего» точно так же? Он должен был не только дать ему отсрочку, о которой он просил, но и простить ему весь долг! Царь «разгневался» (Мф. 18:34) на такое бессердечие и отменил бывшее прощение долга. Вместо этого он «отдал его истязателям», которые были в языческих тюрьмах в те дни. Он должен был оставаться там, «пока не отдаст ему всего долга» – то есть навечно, судя по размеру долга.

Ученики, услышав эту притчу, видели, насколько обоснованно Христос требует, чтобы они прощали грехи своим братьям до седмижды семидесяти раз. Им простил астрономический долг греха Христов «Отец Небесный» (Мф. 18:35) – как же они не простят сравнительно мелкие долги, которые другие люди должны им? Христос оканчивает притчу предупреждением: в притче не было милости тому, кто не захотел быть милостивым. Не будет милости и ученикам Его, «если не простит каждый из них» истинно и великодушно «от сердца своего брату своему согрешений его»^[4].