На языке любви

Первый раз в лесу

На днях родительские чаты Подмосковья облетела информация: слепорожденную девочку, которая длительное время жила в детском доме инвалидов (ДДИ), удочерили. Это, безусловно, хорошая новость, и, к сожалению, редкая. На моей памяти – а мне полвека – слепого ребенка из учреждения забирают в семью третий раз. Часто отказники-инвалиды всю свою жизнь проводят в казенных стенах. Поскольку тайну усыновления, в данном случае – удочерения, никто не отменял, то я не имею права называть хоть какие-то подробности из жизни новоиспеченных родителей. Буду краткой – это очень порядочные люди.

ДДИ – это учреждение, где время словно застыло. Любой посетитель запоминается надолго, а возможно, и навсегда. Помню, как я забирала своего Вадика отсюда – я об этом писала, – мальчик растет, меняется, но оттенок «не как все», увы, все ещё присутствует. Хотя многое говорено-переговорено, все тайны рассказаны, а болячки поцелованы. Тяжелое чувство одиночества в раннем детстве накладывает отпечаток на всю жизнь. Многажды успокаивая его, я рассказываю: вот, святая Матрона Московская была инвалидом, лишена она зрения и возможности ходить, а святая Матрона Анемнясевская не могла даже сидеть. У Серафима Саровского, так же как и у моего дорогого Вадика, был поврежден позвоночник. Максиму Исповеднику за исповедание христианской веры отрубили руку и вырвали язык... И, чтобы состояться как человек, вовсе необязательно полноценно владеть руками, ногами, зрением. Кстати, о зрении. Известный офтальмолог Святослав Федоров тоже был инвалидом (потерял ступню). Эдуард Асадов, известный поэт, большую часть жизни прожил незрячим. Это он написал:

Я могу тебя долго ждать.
Долго-долго и верно-верно.
И ночами могу не спать.
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Тяжелое чувство одиночества в раннем детстве накладывает отпечаток на всю жизнь

Первую протезированную руку в 1958-м году создал ученый-инвалид Иван Аниккин. Это был настоящий прорыв в медицине. А известный астроном Нина Субботина, в 8 лет потерявшая слух и возможность передвигаться, организовывала астрономические экспедиции, наблюдала за Солнцем и метеорами. Ослеп в 14 лет из-за взрыва примуса создатель теории оптимальных процессов Лев Понтрягин, математик мирового уровня. А ещё история знает глухих композиторов, самый известный – Людвиг ван Бетховен...

Мои ежедневные рассказы помогают Вадику преодолеть невидимый барьер на улице и в школе. Ребенок идет по своему пути, предназначенному ему Господом.

Самое волнительное чувство – это день накануне... Завтра я поеду в ДДИ и возьму оттуда ребенка. В сотый раз перепроверяю документы, наличие медицинской шапочки, бахил, а для ребенка – соков и пюрешек. Накануне ему не давали овощей, фруктов и сладостей. Ведь неизвестно, как поведет себя организм. Вадик потом рассказывал: другим деткам за ужином положили по половинке огурца, а ему нет. «Ведь все знали, что меня завтра заберут». Внимательно осматриваю пустую кровать со смешными рисунками. Убранный, очищенный от всего лишнего балкон. Меня предупредили, в доме не должно быть ядовитых растений – прощайте, олеандры! А потом уточнили: желательно – вообще никаких растений, неясно, как отреагирует ребенок, выросший в четырех стенах. Домашних животных на первых порах тоже не должно быть, недовольный кот увезен в деревню. Ножи, открывашки, отвертки спрятаны. Ещё просили найти подходящее место для прогулок, желательно малолюдное. Я подумала и сказала, знаю такое – территория Николо-Угрешского монастыря в будние дни, там плавают лебеди, белые и черные, утки, гуси, иногда даже чайки залетают, выдры людей не стесняются и разрешают себя фотографировать, и много-много голубей.

Выхожу на балкон и смотрю на небо. Виднеется Млечный Путь. Интересно, а ребенок видел звезды? Для его сверстников яркое освещенное небо – обычное дело. А детдомовец? Что он знает о Млечном Пути, и знает ли?

С вечера завариваю чай в термосе. На Новый год мне подарили большую коробку – с одуванчиком, мятой, крапивой, шиповником, лавандой, жасмином, бузиной... Впервые думаю о ребенке: а можно ли ему этот чай? Долго читаю и выбираю чай, который можно детям, – с липой и ромашкой.

Утром, в десять, после завтрака, я уже в ДДИ. Вадик ждет в коридоре у дверей, он в окно увидел меня. Мы обнимаемся, целуемся. Наступает момент, который в кино обычно выглядит так: мама взяла ребенка за руку, и они, счастливые, ушли домой. На деле, мягко говоря, иначе. Нужно дождаться палатную медсестру, она при мне измерит ребенку температуру, осмотрит. У дежурного врача забрать медкарту и проверить, все ли прививки сделаны; если есть аллергии, то должно быть прописано – на что именно, а если нет, то это тоже должно быть отмечено. Отдельно должны быть вклеены последние результаты анализов, срок – 7 дней. И, естественно, полная история основного заболевания, с выводами врачей, печатями, рентгеновскими снимками. Только после этого я расписываюсь, что забираю медкарту и не имею претензий... Затем надо оставить Вадика и быстро сбегать в администрацию – отдать им копию распоряжения опеки. Выслушать предупреждения относительно еды, досуга и одежды. «И помните, – наставляют меня в сотый раз, – в доме не должно быть никаких химикатов или отравляющих веществ. Знаете, был такой случай, когда хлорку хранили в бутылке из-под газировки…».

Первая открытка

В тот момент, когда думаешь, что уже все, – оказывается, нет. Надо пройти на охрану, к шлагбауму, и попросить, чтобы в пропуск внесли информацию о детском кресле. Охранник глухим голосом спрашивает – куда забираете ребенка? Отвечаю: домой.

– В смысле? – голос стража приобретает неприветливый оттенок. – В графе что писать?

– Пишите: «домой».

Диктую адрес.

Охранник нервничает:

– Читайте, что в графе указано, то и пишите. Мне тут самодеятельность не нужна.

Он протягивает мне пропуск, а там две графы – «в социальное учреждение» и «в медицинское»...

– Понимаете, – нервничаю я, – ребенка забираю домой. В семью.

Охранник подчеркивает графу «социальное учреждение», пишет, что детское кресло в наличии, ставит штамп и протягивает мне документ.

Самый волнительный момент – расставание. Я достаю большой пакет со сладостями и прошу нянечку угостить детей, заодно и ей незаметно протягиваю шоколадку. Она смущается и говорит:

– Ой, что вы, не надо!

Я настаиваю: берите, мол, чаю попьете.

Мы садимся на лавочку. Она мне полушепотом рассказывает, что ребенку яблоки лучше тереть на терке, она из дома принесла дореволюционную терку, на ней очень удобно фрукты и овощи быстро растирать. Детки в учреждениях обычно еду быстро проглатывают... Я смотрю на натруженные руки нянечки – её стаж в этом учреждении равен моему возрасту. Она давно на пенсии, но каждый день находит в себе силы идти на работу и чужим детям тереть на терке фрукты. Мне хочется поцеловать каждый её пальчик. А она бесхитростно рассказывает, что детки к ней привыкли и доверяют свои секреты. Вон, к Давиду отец приходил в позапрошлом году, и он с тех пор уверен – папа его вскоре заберет. Алла написала письмо Деду Морозу, чтобы нашел ей маму, а Алёша хочет, чтобы мама бросила пить...

За уроками

Я поглядываю на часы, Вадик, схватив меня за руку, увлеченно пьет сок. А нянечка продолжает:

– Не заберет мама Алёшу... и Давида отец не заберет... знаете, когда родители выпивают, это по детям видно. Детская любовь к родителям встроена с рождения – как сердце или как голова. Без нее никак. И, если ребенок хоть раз увидел своего отца или мать пьяными, считайте, у него детство уже закончилось. Он будет их любить, но уже не детской любовью, когда ты купаешься в родительской любви, и жизнь хороша, и впереди счастье и чудо, а любовью взрослого: он будет всю свою жизнь родителей оправдывать.

Вадик меня тянет за руку. Мы спешно прощаемся. Я заранее решила: не буду оглядываться. Просто выйдем из помещения и пойдем к машине.

– Смотри, смотри, нянечка крест в воздухе рисует нам!

Нянечка осеняет нас крестом, а во всех окнах – детские головки, детские глаза, которые смотрят нам вслед

Ребенок показывает пальцем назад.

Невольно озираюсь: так и есть, нянечка осеняет нас крестом, а во всех окнах – детские головки, детские глаза, которые смотрят нам вслед...

Прошло больше семи лет. Ребенок ходит в обычную школу. Свои друзья, мечты, планы. Позади – десяток операций. Надо сказать, что мы смирились с инвалидностью, и если раньше, к примеру, в храме или монастыре, или в нашей любимой лавре, мы молились об исцелении, то теперь полностью доверились Богу. Для нас это новое чувство. Значит, так надо. А может быть, только так и надо. Инвалидность Вадика не мешает любви, дружбе или созерцанию Млечного Пути и даже не влияет на вкус ромашкового чая. В который раз он приходит из школы, руки исписаны формулами – «чтобы лучше запомнить». У меня в таких случаях возникает несколько вариантов: можно ругать, шутить над этим или заставить смыть. Я же прошу обычно записать формулы цветными фломастерами на бумаге. Можно даже интересными узорами их разрисовать, как наиболее интересное впечатление дня...