Забытый грех

Вот уже семнадцать лет ездим мы в славную деревеньку Курочкино, где у нас деревенский дом над самой Волгой. Автобус идет по высокому берегу через Нижние Вязовые, и мы хочешь - не хочешь видим, как зримо отражаются и в зеркале великой реки, и в жизни поселка ветры перемен, проносящиеся над страной.

Первые годы пересечь Волгу на моторке было непросто: чередой шли пассажирские и грузовые суда, сновали юркие “Ракеты”, надменно жужжали “Метеоры”. Переправа из Волжска приходила в деревню четыре раза в день. Потом этот поток истончился, пока почти не иссяк: переправа теперь ходит два раза в неделю. Зато сама Волга вздохнула чистой грудью, в ней вновь появились раки – всё в нашей жизни так причудливо переплетено, и так легко нарушить гармонию, дарованную нам от века...

Но вот уже три лета подряд отмечаем, что движение судов потихоньку нарастает. Белые корабли-теплоходы возят резвящийся и громогласно веселящийся “средний класс”, танкеры с нефтью и бензином, баржи с песком и лесом, трудяги буксиры много раз в день свидетельствуют, что страна наша потихоньку приходит в себя после надругательств, учиненных над нею “демократами”.

Но радостнее всего видеть, как возрождается церковь в Нижних Вязовых. Сначала я её и не замечал вовсе – стоит она в стороне от шоссе, выглядела в те годы заброшенной. Да я и сам был… Как бы это сказать помягче? Неверующим? Подспудно верующим? Но вот заблистала церковка новым цинком на куполе, и мы порадовались, что вместо руин теперь храм стоит.

В газету, где я работал в 95-96-х годах, бойкая журналистка принесла разоблачительную статью про священников этой церкви, которые узурпировали власть в местной общине, а та решительно воспротивилась, и мы напечатали эту статью. Вслед за публикацией пришёл смешной человек с всклокоченной, торчащей вперед бородкой, начал взволнованно опровергать статью… Мне он не понравился: какой-то экзальтированный, да и за человека пьющего его было легко принять. Мне-то это было понятно: сам не упускал случая посидеть в веселой компании… “Пишите ваши возражения, - сказал я ему. – Мы обязаны напечатать вашу точку зрения. Или обращайтесь в суд”. Он исчез, и надолго, я уж думал, что насовсем.

Менялась не только страна. В личной жизни я тоже пережил потрясение, которое открыло мне глаза – и я пришел в казанский собор Петра и Павла, принял крещение, на четвертом десятке совместной жизни мы с женой обвенчались, стали ходить в храм по субботам и воскресеньям. Проезд в Курочкино становился всё дороже, но каждое лето мы упорно ездим в полюбившуюся деревню. Там дом над Волгой, там сад, там поле и лес за домом, там огромное небо над головой, там мгновенно забываются городские заботы и кажется, что отсюда так близко к Господу, к Богородице, что они наверняка слышат наши слабенькие голоса, взволнованно бормочущие слова покаяния и молитвы… Там так хорошо молиться и просить Господа простить, забыть, взять на себя наши прегрешения, а их столько было в нашей прошлой, безбожной жизни…

Только вот церкви в Курочкино нет, а ходить в храм хотя бы раз в неделю стало для меня… нет, не привычкой, точнее сказать – потребностью. Прошлым летом весь отпуск я жил в деревне и однажды, неожиданно для себя самого, поехал в Вязовые – помолиться.

Идти по многолюдной воскресной улице было весело, гуси и петухи заносчиво посматривали на меня, деревенские жители упирали в меня стволы своих взглядов: это что ещё за ферт? В церковной ограде скользнули две молодые женщины в платочках и шелковистых платьях (потом узнал: они поют в хоре), я перекрестился и вошел.

В храме было… Как-то и звонко – и тихо. Яркие краски росписи на стенах напомнили мне художника Билибина, особенно трогали шарики – “яблоки” – на розовато-пастельных стенах. В центральной части храма перед царскими вратами было светло и многолюдно. Священник заканчивал исповедь. Я поставил свечу Святому Предтече и Крестителю Господню Иоанну (рождество его праздновалось в это воскресенье),  уже начиналась служба. Когда запел хор, слезы подступили к глазам. Пели на хорах прямо надо мной, и хотя голоса были непрофессиональные, столько было в них неземной радости, души, что я перестал ощущать свою чужесть среди незнакомых мне постоянных прихожан, всё моё существо наполнилось радостью…

По винтовой лестничке на хоры несколько раз поднимался интеллигентного вида немолодой сухощавый человек, с бородкой и в очках. Он же читал проповедь, читал внятно, четко, с характерными для деревенского жителя интонациями и акцентами. Батюшка оказался представительным, крупным мужчиной, отношения его с прихожанами были совершенно домашними, свойскими. И хотя некоторые детали богослужения были непривычными для меня, всё мне понравилось в храме, радостно было. И через неделю я снова приехал в Свято-Троицкую церковь на празднование явления чудотворной Казанской иконы Божией Матери. 

Но в этот раз что-то словно бы мешало, не пускало меня. Автобус припозднился, и я немного опоздал, за свечами была очередь, а служба уже началась. Народу было заметно больше, пришлось встать в арке, но когда священник попросил освободить проход, чтобы шел воздух из дверей храма (за многолюдством батюшке было трудно служить), меня как бы оттеснили из арки, подальше от алтаря. Тут рядом оказался подсвечник, – одна из свечей, ближайшая ко мне, вдруг затрещала и стала разбрызгивать частички воска. Пожилой человек с укоризной глянул на меня, я догадался, что встал на его привычное место, и сделал шаг в сторону. Тут вдруг с хоров слетели несколько страниц нот, кружась, они падали прямо на меня, тот самый строгий человек быстро спустился по лестнице, пристально глянул на меня, мне пришлось опять подвинуться… Я ясно ощутил, что что-то мешает, просто гонит меня. Я перекрестился, попросил мысленно у Богородицы прощения и ушел. Появление так кстати какого-то автобуса  меня уже не удивило...

Следующим летом я снова был на службе в Свято-Троицкой церкви в день рождества Святого Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Ничто не выталкивало меня на этот раз, наоборот, бабушки и женщины благосклонно рассматривали меня, да и немногочисленные мужчины и парни взглядывали в целом-то благодушно. Священник только как-то странно посмотрел в мою сторону, но течение службы захватило меня, и было вновь так хорошо и радостно на душе… Мелькнула мысль: не причаститься ли и мне? Но не решился, сказал себе: в следующее воскресенье.

Так и сделал. Когда подошел на исповедь, батюшка выслушал меня, затем строго спросил: “У всех прощения попросил?”. Мысли, конечно, заметались. Есть люди, которые живут в других городах, адресов которых я уже не знаю, и у которых хотелось бы попросить прощения... Но у многих, очень многих здесь, точнее, в Казани, даже у самых-самых врагов своих прощения попросил. Даже у тех, кого считал виноватыми передо мной… “Да, батюшка, - выдавил я, всё же полный сомнений, - у всех попросил”. Священник ничего не сказал мне, накрыл меня епитрахилью, отпустил грехи… Бабушки ласково подталкивали меня вперед, даже совсем сгорбленная старушка, опираясь на палку, сказала: “Нет уж, мужчины вперед, а мы, грешные, подождем”. Сподобился я причастия, стоял затем в арке, слушал ангельское пение с хоров (действительно ведь: самые обычные деревенские девушки и женщины, а как поют во славу Господа!). Снова проповедь читал тот самый сухощавый мужчина в очках и с бородкой, хорошо читал… И вдруг кто-то подсказал мне: “Да ты вглядись в него. Вспомни!”.

И я вспомнил. Это он приходил ко мне тогда, в 1996-м, в газету, он пытался мне объяснить, что опубликовал я неверную, не угодную Господу статью! В эту июльскую жару вдруг вполз леденящий холод: так вот что выталкивало меня тогда, год назад, из храма! Вот почему так строго спросил меня священник, у всех ли я попросил прощения! Они-то узнали меня!

Стало мне плохо, худо, руки-ноги сделались ватными. Ну как я мог печатать ту статью – судить? Конечно, сладковатый голос зашептал на ухо, что я тут не при чем, что это - автор, та бойкая журналистка, она должна отвечать, она вообще-то человек старательный, материал собирает тщательно… Но другой, Тот, Который подсказал мне вспомнить и узнать, сказал: “Не юли!”. И я понял, что надо делать. Узнал, как зовут этого человека, дождался, пока он отзвонит на колокольне и спустится вниз, отозвал его в сторонку и бухнулся в ноги: “Брат Дмитрий! Простите меня, Христа ради, за ту статью, за то, что оттолкнул вас тогда…”. И еще что-то бормотал, но он поднял меня, стал объяснять – привычно и спокойно, что ни я, ни кто другой не виноват, просто тогда нашлись среди прихожан люди, которые хотели, чтобы приходом, паствой управляли сами прихожане, такая вот странная “демократия”, но, слава Богу, всё это позади, неправедные законы отменены, всё давно встало на свои места…

Спасибо ему. Только понял я одно: ничто не оправдает меня, никто не снимет с меня мои грехи… Если только я сам не вспомню, не осознаю, не прочувствую их и – покаюсь перед Богом. Искренне, до глубины души. Жить с этого момента стало труднее. Потому что в той, другой моей жизни много успел натворить дел. Были и хорошие – так это не мне про них думать, даст Бог, зачтётся. Но сколько других было поступков и дел! Сколько же надо трудиться – вспомнить, попросить у людей прощения, покаяться перед Господом! Помоги мне, Божия Матерь! Помогите, все святые отцы наши, Хранители! Вы пронесли огонек Веры Христовой через все века и тягчайшие испытания – для меня и для всех нас. Вы подарили мне Пример и Надежду. Помоги мне, Ангел святой, посланец Господень! Дай сил!