Мир и монастырь в учении преподобного Симеона Нового Богослова

Св. Симеон Новый Богослов

В восточно-христианской традиции уход в монастырь всегда был связан с отказом от мирских почестей и богатства, с как можно большим отстранением от всякого интереса к материальному^[2]. Уход в монастырь в идеале означал разрыв со всеми мирскими связями и умерщвление в себе человеческих привязанностей и земных устремлений. Но монастырский мир не был миром замкнутым в самом себе, отгороженным от всего, что находилось за пределами монастыря. Огромно было его влияние, и прежде всего духовное, на мирской мир^[3]. Византийские монахи не сторонились политической жизни империи, были советниками императоров. У монастырей были сельскохозяйственные угодья и ремесленные мастерские^[4]. Вся эта политическая, экономическая и учительская деятельность неминуемо разрушала монастырский идеал замкнутости: монахи должны были надолго покидать монастырь, странствовать, а миряне приходили в монастырь по делам или за советом^[5]. Оставление монахами монастыря и их участие в светской жизни (в частности, при дворе императоров), хотя и было формально запрещено или сильно ограничено канонами, стало достаточно распространенным явлением. В X–XI вв. важную роль играли принявшие монашеский чин, но далекие от монастырской жизни представители знати^[6].

Интересно проследить, как отразились в сочинениях преподобного Симеона Нового Богослова (в «Огласительных словах»^[7], «Нравственных словах»^[8], «Главах»^[9] и «Гимнах»^[10]) и его «Житии»^[11] эти связи между монастырем и миром и, самое главное, каково отношение преподобного Симеона к подобным связям, а также вообще к миру и мирской жизни.

Мир и отречение от мира

Заметим, что почти все «Слова» преподобного Симеона Нового Богослова обращены к монахам и послушникам, и потому мы всюду встречаем крайне негативное отношение преподобного к миру вообще. То же самое можно сказать и о его гимнах. Мирская жизнь отрицается, ибо «мирская жизнь – препятствие»^[12]. Преподобный Симеон использует образ мирского человека, чтобы обрисовать заблуждающегося монаха, который подобен мирянину, имеющему семью и богатство:

«Не так есть, братья, не так, не заблуждайтесь;
Но как те, кто имеет жизнь, и жену, и детей,
И устремлены к богатству и временной славе…»^[13]

Преподобный Симеон Новый Богослов сожалеет «о живущих в миру и пребывающих под ярмом жизни»^[14], он считает, что отречение от мира полезно для души человека: «Отречение от мира и совершенное удаление, сопровождаемое отчуждением от всех житейских вещей, обычаев, мнений и лиц, отрицанием тела и воли, в короткое время становится источником огромной пользы для того, кто так горячо оставил мир»^[15]. Уединение в близости Бога превосходит все существующее в мире: «Пребывание с Богом, общение и видение Его несказанных благ превосходит всякое блаженство и превышает всякую славу, и счастье, и радость, и удобство, а также возвышается над всякой честью, роскошью, наслаждением и так называемым благом нынешней жизни»^[16]. Потому то и должно оставить мир, отделиться от него. «Оставь весь мир и тех, кто в мире»^[17], отделив себя «телесно от мира и от мирских вещей»^[18], – убеждает святой.

Причем надо стремиться не только оставить мир, но и перестать любить все земное. «Как говорит Божий апостол: “Не любите мир и мирское”, так как никто не может послужить Богу и жить как человек, поскольку все мирское есть препятствия к любви и благоприятности к Богу»^[19], – пишет преподобный Симеон. Ибо для аскета важно возненавидеть мир, который понимается как страсти, желания и вещи: «Возненавидьте мир и все, что в мире, возненавидьте плоть и страсти, рождаемые из нее, возненавидьте всякое плохое желание и всякое излишество вплоть до ничтожнейшей вещи»^[20].

В назидание преподобный Симеон приводит пример человека, познавшего Бога. Такой отныне уже никогда не сможет предпочесть Богу что-либо мирское, «никогда не захочет беседовать с кем-нибудь другим и не предпочтет что-либо из мирских вещей памяти о Нем и любви к Нему»^[21]. А если к миру относится и «все человеческое», преподобный Симеон Новый Богослов горячо взывает: «Отбросим все человеческое»^[22]. Тот же, кто не отречется от мира, тот не в состоянии служить Богу^[23], так как мирские привязанности и вещи связывают душу, ибо «душа, которая не чувствует, что полностью освободилась от привязанности и пристрастия к видимому, не может беспечально переносить случающиеся с ней печали и находящие на нее от демонов и людей оскорбления, но, будучи связана пристрастием к человеческим вещам, страдает, терпя материальный ущерб, скорбит при лишении вещей и сильно печалится от наносимых ее телу ран»^[24].

Под отречением от мира преподобный Симеон подразумевает, во-первых, отречение от родственников, родителей и друзей, поэтому он пишет о необходимости «отречься от отца, матери и всякого плотского родства»^[25], и жить «убегая от родственников и друзей»^[26]. Отречение от пристрастия к родственникам необходимо для подвижнической жизни, ведь «никто ради пристрастия к родителям, друзьям и родственникам не отречется от Владыки ангелов»^[27]. Преподобный Симеон объясняет, что «мирским» является то, что рядом с нами, то есть отец, мать, родственники и друзья, побег от которых и есть заветная цель: «Цель подвижников Бога такая – сначала надо убежать от мира и от всего, что в мире. Миром я называю настоящую жизнь, этот век непродолжительный, а мирским – все, что вокруг нас, что Логос приказывает нам оставить. Нужно убежать от всего: то есть от отца и матери, от братьев и родственников и друзей»^[28]. Преподобный приводит пример человека, отказавшегося от «естественной» любви к людям и родственникам: «Ты оставишь всякое пристрастие и естественную любовь к любому человеку и родственнику»^[29]. Монах должен отказаться от семьи и родственников, как будто никогда их не видел, и от дольнего мира, будто оказался вдруг в чужой стране^[30]. Для монашествующего должна существовать только одна «небесная семья», призванная заменить родных по естеству:

«Мы станем одним домом из нас собравшихся,
То есть все родственники, все твои братья»^[31].

Во-вторых, человек, уходящий от мира, необходимым образом должен оставить имущество и богатство, ибо если человек сможет без труда отказаться от родственников, друзей и богатства, он сможет придти к Богу, «убегая от обманного мира и от мирского Властителя». Таковые, «свободные от мирских вещей приходят к Нему как к царю и Богу (если некоторым не кажется тяжелым оставить родительницу и отказаться от близких друзей и родственников и покинуть тленное богатство)»^[32]. Богатство, деньги и всякое наслаждение – части тленного и сиюминутного мира. «Если мир и все, что в мире, проходит, но только Бог вечен и бессмертен, радуйтесь, все оставившие тленное ради Него. Тленно же не только богатство и деньги, но и всякое наслаждение и покой греха – тление. Одни заповеди Божии суть свет и жизнь – так все называют их»^[33].

Также преподобный Симеон говорит и о ничтожности земной славы. Земная слава лишает человека славы небесной. Симеон рассуждает: «Если я не стану пренебрегать земной славой и не погнушаюсь как вредной для души и лишающей меня небесной славы…»^[34]. Людская слава делает христианина неверным, и особенно опасна любовь к такой славе, ибо, «по словам Господа, людская слава и любовь к ней делает нас неверными»^[35].

С целью увещевания монахов, чтобы они (особенно незнатные) не думали, что получили преимущество, уйдя в монастырь, преподобный Симеон Новый Богослов пишет, что не обязательно действительно удаляться от мира. «Тот, кто желает сделать благо, получил возможность от Бога сделать это в любом месте»^[36]. Прекрасно описание преподобным человека, живущего в миру, но пришедшего в меру бесстрастия. Он «видит золото и не замечает его яркости, рассматривает этот материал как [взятый] из земли и из почвы или как камень, но что оно никогда не сможет превратиться ни во что иное. Он видит серебро, жемчуг и все драгоценные камни и не увлекается их цветами, но видит всякий камень как один из камней и рассматривает его все равно как глину. Он видит роскошные плащи и не восхищается их пестротой, но считает это навозом червей и жалеет тех, кто наслаждается этим и заботится об этом как о чем-то ценном. Он видит кого-то прославляемого на троне, шествующего в большой процессии по улицам и гордого, но он расположен так, будто видит это во сне и смеется и удивляется человеческому неведению. Он смотрит на мир и, хотя находится и живет в большом городе, чувствует себя так, как будто находится один во всем мире (свидетель Бог, который совершает в нас все это!). И он ведет себя так, как будто живет в пустыне, непроходимой для людей, как будто у него ни с кем нет никакого дела или как будто он даже ни с кем не знаком»^[37].

Также в другом месте преподобный утверждает, что уход из мира недостаточен и не помогает, если отсутствует усердие: «Вы поняли, что и центр города не препятствует нам исполнять заповеди Божии, если мы усердны и трезвенны, а если мы беспечны и беззаботны, то ни уединение, ни уход не помогают»^[38]. Преподобный Симеон Новый Богослов говорит, что при отсутствии необходимого усердия нет смысла отрекаться от мира и даже принимать постриг, так как «если мы не медлительны и не беспечны и не презрители заповедей Бога, но усердны и разбужены и трезвенны, у нас нет надобности отречения или пострижения или бегства из мира»^[39]. Он приводит в пример богатую женщину, замечая, что и она может достичь совершенства: «Возможно, чтобы женщина имела и слуг, и служанок, и множество рабов, и большое состояние и блистала бы в мирских вещах и при этом не только могла плакать каждый день, молиться и каяться, но и достичь желаемого совершенства добродетели, получить Дух святой и стать другом Господа»^[40]. Также у преподобного Симеона Нового Богослова мы находим и пример «идеальных» ктиторов обителей Константинополя, которые в царствии Божием будут еще славнее, чем были в миру: «…[и других кто бы мог сочислить] царей, архонтов и правителей (не буду упоминать бедных и тех, кто жил в самодостаточности), которым принадлежат города, здания и храмы церквей, которые они благочестиво возвели, а также дома призрения и гостиницы, существующие и по сей день, которыми владели и благочестиво пользовались они [архонты], когда были живы, но не как своими собственными, но как рабы господина [управляли] данным им господином и управляли так, как хотел Он, пользуясь миром, согласно словам Павла, но не злоупотребляя им. И именно поэтому они стали славными и блистающими еще в нынешней жизни, а в бесконечных веках в царствии Бога они станут еще более славными и блистающими»^[41].

Рисуя картину Страшного суда, преподобный Симеон Новый Богослов заключает, что и мирянам возможно также стяжать различные добродетели: «Возможно, братья, всем, не только монахам, но и мирянам, постоянно и последовательно каяться, плакать и молить Бога и через такие действия и все остальные добродетели стяжать»^[42]. Тогда эти миряне станут укором для монахов, которые, отказавшись от мира, не смогли стяжать того, что получили люди, проводя жизнь в миру. Преподобный Симеон Новый Богослов вопрошает братию: «Что будем делать мы, монахи, как я, говорю, слабые и грешные, какой будет нам стыд и мука, когда мы увидим тех, у кого в жизни были жены и служанки и слуги, что они вместе с женами и детьми в Царствии небесном единодушно ликуют?»^[43]. Преподобный Симеон говорит, что и миряне могут уподобиться блаженным, а пустынники – столичным прелюбодеям: «Насколько вращающиеся среди мира и при этом очищающие чувства и сердца от всякого дурного вожделения заслуживают похвал и блаженны, настолько же живущие в горах и пещерах, если они желают похвал и ублажений и славы от людей, достойны порицания и презрения, ибо они для Бога, испытывающего сердца наши – словно прелюбодеи»^[44]. Так, увещевая, святой дает примеры духовного совершенства среди мирян, превосходящих своей праведностью иноков.

Но все-таки поучения преподобного Симеона обращены именно к монахам или будущим монахам, поэтому, говоря об оставлении мира, он имеет в виду прежде всего уход в монастырь и передачу себя под власть игумена:

«Как бы на острове среди моря в монастыре
Они должны жить, а весь мир
Считать, что он стал для них навсегда недосягаемым…»^[45]

Хотя в действительности порой уход в монастырь не обязательно означал отказ от прежнего образа жизни. Преподобный Симеон Новый Богослов приводит примеры знатных и богатых людей, не оставивших мирской жизни и мирских привычек после принятия пострига: «Мы же, бедные и несчастные, оставили все великое, славное и высокое мирское и пришли в монастырь, но любим одни – блистающие плащи, другие – позолоченные гиматии, третьи – пояса и завязки, четвертые – сандалии и обувь, пятые – сладкие блюда и напитки, другие – ножницы, мечи и ножи или еще более что-то незначительное, из-за чего мы забыли любовь всеобщего царя Христа и стали врагами ему»^[46].

Отношение преподобного Симеона к родственникам

Родственники могли уговаривать принявшего постриг остаться жить в миру. В этом таилась для монаха немалая опасность. Поэтому преподобный Симеон Новый Богослов так настойчиво повторяет: «О, убегающий от мира, смотри, чтобы с самого начала не поддаваться душой своей на уговоры и не устраивать жилища в мире, даже если все родственники и друзья принуждают тебя к этому. Ибо демоны внушают им это, чтобы погасить теплоту сердца твоего; ведь если они не могут полностью воспрепятствовать твоему намерению, то, по крайней мере, могут сильно охладить и ослабить его»^[47]. Византийские монахи того времени порой не отказывались полностью от мирской жизни, и потому преподобный Симеон Новый Богослов обращается к иноку с вопросом: «Отказался ли ты от мира и всего мирского, брат? Стал ли ты нестяжателем и подчиненным и чуждым своей собственной воле?»^[48].

То, что монахам после принятия пострига часто досаждают родственники, преподобный Симеон объясняет нападками демонов: «Когда ты окажешься стойким и непреклонным по отношению ко всем житейским удовольствиям, тогда демоны побуждают родственников к так называемому состраданию, заставляя их плакать и рыдать о тебе перед лицом твоим. Видя скорбь о тебе родителей, братьев и друзей, смейся над демоном, разными способами подбрасывающим тебе все это»^[49].

Преподобный Симеон категоричен во всем, что касается семьи. В «Житии» преподобного рассказывается, как мать монаха Арсения приехала из Пафлагонии в Константинополь повидать сына. Она стояла у ворот и молила о свидании с сыном, но Арсений, узнав об этом, отрекся от матери, сказав, что не покинет ради нее своего духовного отца, даже если она будет замерзать у ворот. Женщине пришлось вернуться на родину ни с чем^[50]. Преподобный Симеон Новый Богослов приводит в пример и своего духовного отца, который отказался от мира, вещей, родственников и друзей и ушел в монастырь, ибо преподобный Симеон Благоговейный, «…будучи некогда в мире, отрекся не только от вещей мира, от друзей и родственников, но и от забот, тревог и наслаждений жизни, так отказался, что не только никогда не помнил о них, но и саму память отбросил от себя, и поселился среди множества монахов…»^[51]. Ученик поступил так же, как и учитель: оставил мир и все мирское. Преподобный Симеон восклицает: «Пусть никто не думает обо мне из родственников или друзей!»^[52]; «Я умер для всех родственников и друзей!»^[53]. В «Житии» рассказывается и о том, как преподобный уезжал, не оборачиваясь, из родных мест, не обращая внимания на слезы родных и не заботясь более о вверенной ему службе: «Он не оглядывался на стенания родных и не помышлял о вверенном ему мирском служении»^[54].

Преподобный Симеон увещевает отказаться от общения с родственниками еще и потому, что воровство из монастыря для родственников было в Византии не редким явлением, что причиняло обителям иногда весьма ощутимый ущерб. Не случайно, передавая игуменство, преподобный предостерегает своего преемника Арсения: «Не скапливай добра в своей обители ни для родителей, ни для родственников – ведь ты раз навсегда отторг их от себя и презрел привязанность к ним; но обращайся с ним как с Господним достоянием и так охраняй его, как тот, кто должен дать отчет Богу даже за ничтожную вещь»^[55]. Хотя помощь родственникам, если те нуждаются, преподобный позволяет: «А родным, если они в нужде, дай только необходимое как нуждающимся, чтобы под личиной кротости ради похвалы от людей из-за какого-нибудь пустяка ты не преисполнился гордыни и не презрел евангельскую жизнь и монашеское устроение…»^[56].

Друзья и дружба в понимании преподобного Симеона

Постоянно напоминая монахам о необходимости решительного отречения от всех родственных связей и отношений, преподобный Симеон Новый Богослов к связям дружеским более снисходителен. У монахов были друзья, и, как мы увидим далее, это не вызывало решительных протестов преподобного. Более того, сам преподобный Симеон имел немало друзей, с которыми поддерживал связь.

В «Житии преподобного Симеона Нового Богослова» встречается упоминание о друзьях, приходивших к преподобному Симеону в монастырь Маманта, хотя далее о них ничего не говорится. Может быть, это были люди, знакомые ему еще по императорской службе? Как о друге преподобного говорится в «Житии» и о некоем Оресте: «Был у этого блаженного мужа друг по имени Орест, [проживавший] возле гавани Хрисополя. Человек этот ни в чем не нуждался, имея изобилие и достаток средств. Многим владея, жил он счастливо в своем доме с женою и детьми»^[57]. Когда Орест вдруг оказался одержим демонами, его жена обратилась за помощью к преподобному.

Следующий отрывок весьма наглядно иллюстрирует отношение преподобного Симеона Нового Богослова к друзьям монахов: «Ведь часто, восседая за роскошной трапезой, я не думаю, что кто-то равнодушный из вас будет дремать, а, напротив, он будет брать не только необходимое, но уйдет с трапезы, взяв с рвением и на завтрашний день, и захочет передать все это друзьям или каким-нибудь беднякам»^[58]. Однако следует отметить, что все, что говорится о друзьях, относится к друзьям в миру. Преподобный Симеон Новый Богослов отрицал дружеские связи внутри монастыря: говоря об общении монаха с другими монахами, а также об их совместном времяпрепровождении, он никогда не называет это дружбой. А описывая недолжное поведение монаха, преподобный говорит: «Он старается сталкиваться с приходящими в монастырь друзьями других монахов и архонтами и потом часто приходит к тем братьям, чтобы с ними познакомиться»^[59].

Хотя в дружеском общении монахов с мирскими людьми, особенно богатыми и знатными, таились немалые опасности: «Если кто-то знаком с мирскими людьми, [дьявол] нашептывает [тому, кто хочет стать игуменом]: “И ты многих привлечешь к монастырской жизни и выведешь их из мира”»^[60]; «И эти люди [знатные] могут принести большие пожертвования и передать свое имущество в монастырь, и монастырь сможет возвыситься и стать подобным обителям Великого Евфимия, Саввы и Пахомия»^[61]. Случаи, когда игумены монастырей знакомились с архонтами и заводили друзей в миру «или ради того, чтобы иметь большую, чем все остальные, телесную выгоду и работу и отдых, или чтобы облагодетельствовать? близких и родных и приобрести друзей, живущих по плоти, или чтобы с помощью игуменства стать знаменитым и знакомым царям и архонтам»^[62] были не так уж и редки. Конечно, игумену было не избежать чести архонтов и царей, вот только какой была эта честь и как она возвеличивала игумена: негодным или должным образом? «Я боюсь, чтобы меня не подчинило накопительство и сребролюбие. Я боюсь, как бы восстание плоти не властвовало надо мной, как бы наслаждение не обмануло меня, как бы не затемнила забота, как бы не возвеличила негодным образом честь архонтов и царей»^[63], – восклицает преподобный.

«Идеальный» монах должен был бы разорвать все связи с миром, но преподобный Симеон Новый Богослов понимает, насколько это трудно, а подчас и невозможно. Поэтому отношения с миром византийские монахи в той или иной мере поддерживали, что и для преподобного Симеона казалось во многом естественным. Даже отношения с родственниками, против которых категорически высказывался преподобный Симеон, в реальности имели место и даже отчасти признавались и им самим, что можно видеть из текста его «Жития».

^[1] Kaplan M. Les hommes et la terre a Byzance du IX au XI siecle: Propriete et exploitation du sol, Paris, 1992, 294.

^[2] Lemerle P. Un aspect du role des monasteres a Byzance: les monasteres donnes a des laics, les charisticaires // Le monde de Byzance: Histoire et Institutions, Variorum Reprints, London, 1978, XV, 12.

^[3] Ibid., 24.

^[4] Каждан А.П. Византийский монастырь XI–XII вв. как социальная группа.//Византийский временник. Т. 31. М., 1971. С. 49–50.

^[5] Там же. С. 51.

^[6] Литаврин Г.Г. Византийское общество и государство в X–XI вв.: Проблемы истории одного столетия: 976–1081. М,, 1977. С. 194.

^[7] Symeon le Nouveau Theologien. Catecheses / Introd., texte critique et notes par Krivocheine B. Trad. par Paramelle J. P. 1 (1963)–3 (1965). SC 96 [cat. 1–5. 468.], 104 [cat. 6–22. 404.], 113 [cat. 23–34. 392.].

^[8] Symeon le Nouveau Theologien. Traites theologiques et ethiques / Introd., texte crit., trad. fr. et notes par Darrouzes J. 1 (1966)–2 (1967). 440, 532. (SC 122, 129). [1: theol. 1–3, eth. 1–3; 2: eth. 4–15].

^[9] Symeon le Nouveau Theologien. Chapitres theologiques, gnostiques et pratiques / Introd., texte crit., trad. fr. et notes par Darrouzes J. P. 1957. (SC 51). Avec la collab. de Neyrand L. P. 1980. (SC 51 bis).

^[10] Symeon der Neue Theologe. Hymnen / Prolegomena und krit. Text, besorgt von Kambyles A. B. 1976. CCCLXXXIII, 573. (Supplementa Byzantina. 3). Текст: 34–462 [= TLG 3116/2].

^[11] Hausherr I., Horn G. Un grand mystique byzantin. Vie de Symeon le Nouveau Theologien (949–1022) par Nicetas Stephatos // OC 1928. 12. 228. [С франц. пер.]. [= TLG 3099/1].

^[12] Cat. 22. 262–264.

^[13] Hymn. 27. 153–155.

^[14] Eth. 7. 17–18.

^[15] Cap. 1. 14.

^[16] Eth. 8. 144–149.

^[17] Hymn. 4. 1.

^[18] Cat. 7. 234–235.

^[19] Cat. 2. 308–312.

^[20] Cat. 8. 128–131.

^[21] Cap. 1. 28.

^[22] Eth. 5. 538.

^[23] Hymn. 19. 102–103.

^[24] Cap. 3. 82.

^[25] Cat. 7. 316–317.

^[26] Hymn. 5. 3.

^[27] Eth. 3. 674–676.

^[28] Eth. 6. 49–55.

^[29] Eth. 11. 298–299.

^[30] Hymn. 22. 117–124.

^[31] Hymn 15. 127–128.

^[32] Eth. 10. 276–281.

^[33] Cap. 1. 20.

^[34] Eth. 1. 12. 464–466.

^[35] Cat. 27. 191–193.

^[36] Cat. 22. 250–251.

^[37] Eth. 6. 224–241.

^[38] Cat. 22. 132–135.

^[39] Cat. 5. 155–158.

^[40] Cat. 5. 130–135.

^[41] Cat. 5. 143–155.

^[42] Cat. 5. 122–126.

^[43] Cat. 5. 690–694.

^[44] Cap. 3. 69.

^[45] Cat. 5. 806–814.

^[46] Cat. 5. 806–814.

^[47] Cap. 1. 15.

^[48] Eth. 9. 153–155.

^[49] Cap. 1. 16–17.

^[50] Vita, 46, 8–27.

^[51] Cat. 6. 166–171.

^[52] Hymn. 28. 6.

^[53] Hymn. 50. 116.

^[54] Vita, 9, 7.

^[55] Vita, 62, 28–35.

^[56] Vita, 62, 36.

^[57] Vita, 121, 1–6.

^[58] Cat. 11. 156–161.

^[59] Cat. 4. 242–245.

^[60] Cat. 18. 38–41.

^[61] Cat. 18. 43–46.

^[62] Cat. 18. 15–21.

^[63] Eth. 11. 355–358.