Складень. Экономическое чудо христианства

Рим. Церковь св. Климента, построенная на месте катакомб

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЧУДО ХРИСТИАНСТВА

Между термином и символом

Спустя семнадцать веков мы видим, что мир стал злее и страшнее. Так же, как и во времена позднего Рима, целой части земного населения грозит изгойское положение не приобщенных к благам цивилизации, неадаптированных, а значит – подлежащих постепенному сокращению. С этим можно не соглашаться и видеть в устройстве мира совсем иное положение. Однако все мы – люди техногенной эпохи, и для каждого очевидно торжество новой системы тотального рынка. Ее можно ненавидеть, критиковать, смиряться с ней или, напротив, – бороться. Кто-то вообще не видит в таком устройстве вселенной ничего страшного, но всем так или иначе приходится в этой системе жить. Отрицать ее существование невозможно. Вот и давайте сразу отбросим все попытки отрицания, как несостоятельную глупость. Она есть, и все. Свободный рынок – это форма вашей действительности. У нее есть свои механизмы, закономерности и рычаги управления, и даже свой ход времени. Политики и социологи называют это «глобализмом». Но у тотального рынка есть еще и другое, простое толкование. Вот это житейское, теплое восприятие намного интереснее теоретического. Жизнь все равно происходит не в научной форме. На Страшном суде, наверное, тоже не будут изъясняться терминами политологии. Едва ли простой русский человек думает парадигмами и синусоидами. Большинство слов для объяснения мировой экономики вообще не является русскими. Да и сам рафинированный научный подход к жизни противен христианскому сердцу. Чтобы разобраться в обычной мировой правде, современным людям приходится овладевать каким-то чудовищным гипертрофированным языком цифр и закономерностей. А на самом деле у христиан всегда существовал язык символов. Не стоит утверждать, что христианина вообще не должна волновать суета сует, тем более, когда эта суета насильственно входит в душу. Христианство всегда критиковало порядки мира сего, и оно давало им свое символическое объяснение. Кажется, мир давно нуждается в новых христианских символах и этот текст – всего лишь попытка символического взгляда на «сверхновый» мир.

Кесарь умер

Друзья, глобальный рынок – это большая льдина. На ней плывет город, а в этом городе живет все человечество. Сойти со льдины нельзя, найти на ней укромное место, защищенное от свободного рынка – тоже нельзя. На льдине не существует не отчуждаемых ценностей. На ней нету укромного места для сердца и бескорыстных отношений. Невозможно воздать кесарю кесарево, потому что кесаря больше нет. Он умер. На наших глазах преобразились онтологические основы бытия, и место кесаря занял незнакомый бесчеловечный механизм, который вообще неспособен считаться с духовной жизнью. Он ее просто не распознает, – как компьютер, не способный открыть файл. Таким образом, все, что лишено экономических обоснований и основано на жертвенном отношении, – все это становится враждебным системе. А это, по меньшей мере, самый главный пласт жизни – наша православная вера, подлинное творчество, семейная жизнь. То есть система видит файл, понимает, что там есть нечто запредельное, и поэтому запрашивает, с помощью какой программы он был создан? На этот запрос она, естественно, никогда не получит ответа. Потому что такой «программы» не существует. А значит, файл подлежит удалению, он лишний. По новому мировому закону рыночная система сама регулирует себя. И все, что не вписывается в категорию эквивалентного обмена, все это вытесняется со льдины.

Современная кочевая цивилизация должна быть готова расстаться с любыми ценностями, обменять или продать их. Личность должна быть свободна от всего. В том числе от моральных обязательств. Мы уже давно и настойчиво чувствуем, как свободной рыночной игрой и экономической выгодой оправдываются пороки и темные стороны человеческой натуры, лень и многостяжание. Сначала Европа приняла формулу «Бог умер». Вполне логичным после этого было симметричное продолжение этой формулы: «Кесарь умер». Что ж, мы еще не раз поплачем на его похоронах. Жалко его, в общем, хороший был мужик. Да, иногда притеснял, самодурствовал и бывал деспотичен, ну, а в принципе, худо-бедно отвечал за сиюминутное устройство мира. А главное, он был такой же как мы, из плоти и крови. В последнее время он стал превращаться в многоголосое и многопартийное существо, но все-таки он олицетворял человеческие порядки и действовал от лица человеков. Теперь «государства» в прежнем понимании не будет. Уходят символы отсталости: социальные подпорки. Государство оставляет нас на произвол глобального рынка, покидает социальную сферу и перестает выполнять функцию защиты суверенитета. Кесарь тихо скончался, и на его человеческое место пришел доселе неведомый хаотический, но очень прагматичный и безжалостный рассудок.

Чей он? Кто это там хитренько смотрит огненными глазками, сквозь синусоиды биржевых курсов? Закон свободной игры знаков, эквивалентного обмена, закон рыночного выживания… Умер Бог, умер кесарь. А кто остался? Он! Он остался… Нет, конечно между ним и нами еще продолжает существовать зыбкая и тающая граница закона. Закон остался там, где раньше в сознании был Бог. По двухтысячелетней привычке хочется видеть на том месте какую-то щадящую форму власти (конституция, уголовный кодекс, свободный рынок, полустертые и отмирающие моральные установки прошлого). Жажда стадного ощущения все-таки вынуждает жителей льдины искать над собой хоть какого-то правила, не важно какого по сути, но желательно максимально вольготного. Такая форма порядка нужна для безграничного потребления и стимуляции инстинктов. Что ж, закон бывает не только Божий. Есть еще один старый и лукавый претендент на законодательство. А наша цивилизация носит не только черты вольных потребителей-кочевников, на ней уже явно проглядывает лоск цивилизации адвокатов. То есть тех, кто мастерски найдет лазейки в этом лукавом законе. Стремлением хоть как-то обойти закон больна огромная часть ледяного общества. Пронырливые качества нынче в цене. Это называется «хочешь жить, умей вертеться» и извиваться. Умей отодвинуть официальные порядки, найти свою заветную лазейку, прожить за счет другого, съесть того, кто впереди тебя. Офисные крысы, смотрите не наткнитесь в своих норах на что-нибудь абсолютно жуткое!

Прослойка-то больно тонкая. Суть одна. Техногенный мир остался без онтологии, без метафизики, с одной убогой физикой. И льдина с мегаполисом плывет в открытую тьму, без направления, без правды, без веры и надежды, тихо дымится на ней блудный Вавилон, дышит ядовитым свечением иллюминаций, полный постоянного страха и шороха.

Свет, вложенный в камень

Есть ли на льдине верующие во Христа? Есть. О чем они думают? Как спасаются поставленные новой системой вне лукавого закона файлы, не поддающиеся распаковке, со своими кондовыми пещерными ценностями, экстремисты и религиозные фанатики? Что их спасает и за что они держатся? Пещерные ценности… В пещерах Каппадокии первые христиане пережидали гонения и творили подвиги. Это земля, куда было совершено первое путешествие апостола Павла. Земля нищая, обветренная, опаленная жестоким солнцем и давшая миру многих святых. Каппадокию можно считать символом первохристианства, землей истовой веры. Христианские подвиги творились и в других частях света, но именно здесь окрепла и утвердилась доселе неведомая миру форма человеческого единения во Христе, форма христианского общинножительства. С первого по четвертый век христианскими общинами здесь было построено около десятка подземных городов с церквями и улицами. Эти люди уносили свою веру в камни, чтобы она стала еще тверже, они вырубали в камнях ступени и кельи, рожали детей и умирали. Они возделывали камень как почву, а в итоге вышло, что возделывали человеческое сердце. Именно тогда был совершен первый шаг к единству. Христом сказано: где двое соберутся во имя Мое, там буду Я между ними. В этих камнях эти слова впервые вместили не двух, а тысячи людей. Они соединились не на уровне общих интересов, не на два часа под крышей храма, их объединяла не только принадлежность к одному церковному приходу, – нет, они соединились в одну общую жизнь, поделились друг с другом судьбой.

Самый большой из уцелевших первохристианских городов имеет восемь подземных уровней и уходит в глубь земли на 85 метров. Такие города могли вместить несколько тысяч человек. Все в городах-общинах было приспособлено для длительного проживания: продовольственные склады, колодцы, кухни, вентиляция, выдолбленные в камне чаны, в которых давили виноград и делали вино. В городах-катакомбах, кроме монастырей и церквей, имелись мастерские, даже конюшни и загоны для скота. Когда не было войны, люди выходили на поверхность и занимались сельским хозяйством. В случае же опасности они снова скрывались под землей, тщательно замаскировав все ходы в свои жилища. Захватить такое общинное поселение было практически невозможно. Из поколения в поколение обитатели углубляли и совершенствовали свои подземные жилища, делали все возможное, чтобы обезопасить себя от вражеских нападений. Они сооружали ложные коридоры, которые заканчивались глубокими провалами, делами тайные переходы в жилые комнаты и залы. Воздух в городах был чистым и свежим, поэтому дышалось там легко. Через все этажи, под которыми протекают грунтовые воды, были пробиты вентиляционные шахты с проемами в каждом ярусе. Бадьями на толстых канатах подземные жители поднимали наверх воду. Вентиляционные шахты специально пробивались и над подземными озерами. В Каппадокии есть два города-общины, соединенные подземным тоннелем, но найти его долгое время не удавалось. Археологи совершенно случайно обнаружили на уровне третьего яруса высокий и широкий коридор, который отходил в сторону от одного из тоннелей. Оказалось, что именно этот коридор соединял два города, так что их жители, не выходя на поверхность, могли общаться между собой и помогать друг другу в борьбе с врагом. В XIV веке могущественная Византийская империя пала под ударами турок. Последние христиане покинули Каппадокию в 1924 году. Действующих церквей здесь в настоящее время нет, так как нет христианского населения. Города-церкви теперь пусты, но главное дело их обитателей сделано: здесь выковалась и заработала уникальная форма человеческого единства – христианская община, новая высшая ступень человеческого общества, во всех отношениях превосходящая римский порядок мира, более жизнеспособная даже с экономической точки зрения.

Империя, облученная верой

Имперская социальная система просто не смогла сопротивляться христианской. Рим был поставлен перед парадоксом. Новый общинный порядок стал вживаться в государство. Христианские общины просто завоевали Рим изнутри. Как следствие возникла новая сильнейшая христианская империя со столицей в Константинополе. Сейчас, когда наш мир так сильно стал похож на позднеримский, нам особенно интересно знать, как именно это произошло.

Механизм общинного строительства по сути дела запустил святой Василий Великий. Нет, конечно, мы видим первую общину в лице Христа и апостолов. Но кто-то должен был оформить этот образ на практике, «опустить его в камень». Христианами становились миллионы людей, не все же они были монахами. Им нужно было растить детей, добывать хлеб, овец пасти, заниматься суетной жизнью. По образу Христа с апостолами и возникла новая форма объединения, своеобразный монастырь в миру. Со своими стенами, экономикой и со своей аскетикой.

Компас всегда указывает на Восток

Исторически ситуация на тот момент весьма напоминала современный мир. Если мы проведем некоторые параллели, то они даже по компасу будут правильными. На Западе был благополучный процветающий языческий Рим, вместилище плотского праздника, источник просвещения, олицетворяющий цивилизацию, а самое главное – несущий и насаждающий свой мировой порядок, Pax Romana. А на Востоке была нищая одинокая Каппадокия, зависимая часть Римской империи, которая желала иной духовной участи не только для себя, но и для всего Рима. Вот эта линия сопротивления между древнеримским Западом и каппадокийским Востоком никуда не исчезла. И сегодня мы видим ее продолжение в лице современного тотального Запада и современной завоеванной им России. Древняя Каппадокия несла в себе полный сценарий современной русской обстановки:

1. Чрезмерное налогообложение, утрата социальной стабильности.

2. Экономическое оскудение. Не суть важно, что в случае с Каппадокией мы подразумеваем под продуктивной (производящей) экономикой земледелие. Нас интересует только цель процесса. Новая Римская элита сделала каппадокийскуюю экономику «непроизводящей», отмирающей, – так же, как власть имущие в современной России.

3. Растущая непомерными темпами социальная несправедливость, так что способное нести реальную трудовую нагрузку население (крестьянство) вытесняется крупнопоместной, главным образом ориентированной на деньги, частью аристократии, которая желает только виртуального труда, утратив веру в ценность императора, будущего и Бога.

Вечный символ Василия Великого

Вот в этой обстановке, в первые годы Византийской империи, епископом Кесарии был назначен местный уроженец Василий. Он поощрял создание новых общинных поселений в долинах Каппадокии. На этот момент римский мир уже находится в кризисном состоянии. Показателем позднеримского восточного кризиса является тот факт, что большая часть аристократии отказывает государству в службе (попросту хочет жить и обогащаться в свое удовольствие), а меньшая часть аристократии либо идет путем аскетического отказа от собственности, либо путем монашеского разделения добра.

В этой связи уникально и бесценно «социальное деяние» Василия Великого. Ему удается обратить первоначальное бегство из мира, к которому прибегают аскеты по примеру египтян и их последователей, в аскетическую действительность внутри мира. Еще более потрясает экономическое чудо, продуманное Василием Великим. На базе христианских поселений Каппадокии он создает механизм, в котором денежные пошлины вкладываются не в страну, – в этом случае они облагались бы налогами, – а используются для поддержки бедных. Доход общин неимущих монахов идет также в пользу бедных. Этим он развивает главную идею новой хозяйственной этики. В своем учении о душе, которая способна поделиться частью имущества с бедными, он углубляет теорию и практику Христом узаконенного перераспределения избытков в пользу бедных. Понятно, что этим значительно усиливается также экономика Церкви, монастырей и самих общин.

Такое задуманное Василием Великим социальное преображение без христианской общины совершить невозможно. Нужны люди, которые живут и трудятся рядом, которые готовы добровольно отдавать часть трудового хлеба собрату христианину только потому, что он брат по вере и потому, что так сказал делать Христос. Эта концепция осуществляется тем, что избытки создаются из пошлин общин + монашеский труд + наследственное богатство. А распределение этих избытков организуется региональным управлением экономически независимых церковных единиц. Эта концепция зиждется на критическом удалении от организационных форм государства и опирается на теоретико-теологическую критику избыточного богатства и на призыв Христа проявлять деятельную любовь к бедным. По сути дела, модель Василия Великого вообще не нуждается ни в каком государстве. Некоторые византийские императоры не знали, что им делать с такой автономной системой, пытались внедрить ее в государственную систему, истребить монашество, но дело Василия Великого так и осталось обращенным против мира сего.

Увидеть о Христе

Василию Великому удалось сотворить не только блестящую самодостаточную экономическую систему, но еще и создать гениальную символическую модель. За этим символом христианской любви и взаимопомощи устремились тысячи новообращенных душ. Христианами становились не только услышав слово Божие, но и увидев его в образе деятельной чистой христианской общины, устроенной на началах любви, смирения и жертвенности. Первые христианские общины возникали по всему миру, и везде в них было одно светлое зерно: пожертвуй собой, помоги ближнему, раздели судьбу со своим братом-христианином. Такие общины были не только в пещерах Каппадокии, они были, в Ирландии и Африке, и на Руси. Везде одно и то же: символический огонь, заложенный Василием Великим, непрестанное возделывание веры, жертвенность.

Христианская община – это красивый и грозный символ, по которому в считанные десятилетия преобразился весь мир, за которым пошли, который поняли и осознали даже те, кто был далек от размышлений о единобожии. Что, разве все они умели читать или так уж душещипательно влияли на них проповеди? Нет, они узрели истинного Христа в человеческой любви и единении. Темные ненасытные язычники прозрели и воцерковились, целые народы и поколения. В любой стране история христианства начинается с появления и тихой жизни христианской общины. Символ Василия Великого поднялся даже над временем. Сменялись народы и поколения, а модель христианской общины не старела, да едва ли может она постареть. Наш суетный мир тысячу раз рассыплется в прах и воздвигнется, а то, что прозрел Василий Великий, будет стоять нетронутым и светлым.

Аскетизм, побеждающий экономику

Итак, в суровые и страшные времена христианам Каппадокии удается сконструировать идеальный символический мир не только в религиозной, но также и в экономической области. Этот символический мир христианской общины во всех отношениях превосходит политическую теологию империи, а самое главное – превращает в ничто идеологию индивидуального и корпоративного обогащения.

Влияние этого нового символа распространяется как на бедных, так и на образованных и богатых. Материальная сущность христианского общинножительства заключается в способности добровольно жертвовать, то есть отнять у себя и отдать ближнему во имя веры. Это называется «аскетизм». Аскетизм богатых толкуется как противоположность образу жизни тех, которые «служат Богу своим желудком», и прежде всего – как знак солидарности с теми, чьему телу угрожает голод, вызванный несправедливостью. Аскетизм бедных – это завоевание свободы от узаконенного угнетения государством и феодалами. Смирительная рубашка угнетения сохранилась для большинства только на экономическом уровне, на уровне же символического сознания она теряла свою силу. Григорий Нисский имеет право сказать, что Бог смеется над богатыми. Церковное и светское богатство попадают в отношения противоположности друг с другом. В каппадокийской теологической модели реальность жертв обнищания становится местом откровения триединства. Бедность Христа становится в этой действительности осязаемой. Из этого получает свой смысл деятельность Его последователей по духу.

По модели Василия Великого христианская община живет, группируясь вокруг епископа, он же на своем посту по-хозяйски распределяет и перераспределяет добро, учит и живет, рассматривая опыт любви к бедным как высшую меру любви к ближнему и Богу. В теологии каппадокийцев благотворительная деятельность по отношению к нуждающимся связана с вопросом отношения к Богу. «Церковь видит в бедных Христа».

Вавилон на льдине

Таково экономическое чудо первохристианства. Можно не сомневаться, что современным христианам, невольным жителям Вавилона, который плывет на льдине, стоит обратиться к этому опыту. Это вообще единственное, что способно нас спасти. Сменялись города и державы, на наших глазах снова происходит глобальное переселение народов в Европу. Разбита наша огромная северная Каппадокия. На мир надвигается техногенная катастрофа, да и сам мир превращен в одну исполинскую льдину под названием «тотальный рынок». Далеко на Западе этой льдины процветает и наслаждается золотой миллиард. А вся остальная часть айсберга служит ему и живет по его законам. Мы – рабское население империи, неадаптированные, неравноправные. Но было бы глупо считать, что мы боремся за право войти в золотой миллиард, за право пользоваться сомнительными достижениями техногенной демократической цивилизации. Нас не устраивает сама суть нового мирового порядка, сам принцип тотального рынка. Поэтому не стоит обольщаться надеждами войти в число избранных наместников над изгойскими нациями. Пусть свиные ценности достаются свиньям, а христиан волнует иная участь. Помните, как святой Георгий Победоносец (кстати, уроженец Каппадокии) отказался почитать Христа наравне с римскими идолами? Очень интересный момент, и весьма показательный. Ему сказали: дескать, хорошо, Георгий, мы готовы признать права твоего Бога, но у нас тут свободное вероисповедание, толерантность, терпимость и демократия, поэтому давай-ка поставим твой крест рядом со статуей Юпитера, и все будут довольны. С точки зрения демократии – это просто идеальное решение, ну просто торжество прав человека и апофеоз декларации Джефферсона, а главное – все тихо, без кровопролития, – консенсус, голубые каски, торжество всех мыслимых и немыслимых юнесок. И что же сделал в ответ этот «религиозный фанатик»? Пошел в храм и словом разрушил в прах всех древнеримских богов. За такие подвиги не то что Гаагский трибунал, а сразу американские пыточные тюрьмы светят. Вот и отправили святого Георгия в пыточную тюрьму. Так что пусть умолкнут голоса тех, кто зовет нас на благополучный Запад, и не только потому, что нас там не ждут, а потому что там вообще делать нечего. Христианство замешано на принципиально иной правде, оно питается Божьей благодатью, оно никогда не смирится с равноправием духовного и материального, а тем более ему противна этика индивидуального обогащения.

Последний шанс

Но льдина плывет во тьму и нет с нее исхода. Теперь у нас есть единственный шанс – повторить то, что свершили первые христиане, взять на знамена символ Василия Великого, вырезать в рыночном айсберге свою неприступную подземную Каппадокию, возродить христианские общины. Современная общинная практика доказывает слабость нового мирового порядка перед христианской общиной. Прах мира остается прахом, а истинный свет не меркнет во времени. Это касается не только древнего христианского искусства, но и социального творчества. Да и нужно ли удивляться тому, что библейская правда не стареет, а суета мира превращается в пыль? У христианской общины нет границ во времени. Она не может устареть. Это вечная социальная модель, потому что она основана на вечных ценностях. Христианская община – это прообраз соборного человечества. В одиночестве противостоять вавилонскому миру невозможно, а в том, что противостоять ему нужно – нет никаких сомнений. Возможно, тьма техногенной цивилизации вызвана тем, что христиане перестали жить общинами, заменили их приходским общением, утратили общность судьбы, перестали вместе бороться с трудностями. Современный мир – это по сути мир полного одиночества, мир, где страшно за своего ребенка, и отчаянно больно за свою Родину. Первые христиане показали, что вера должна объединять людей, без деятельного единства вера перестает быть сильной, а церковь уступает порядкам земного царства. Для спасения нам не нужно изобретать ничего нового. У нас есть блестящая практика христианского единства, которая побеждает рынок и неверие, порок и насилие. Христианская община – это форма внутренней духовной войны, которая любовью побеждает нелюбовь и сердцем преодолевает зарвавшийся рассудок. Сейчас в России идет стихийное образование православных общин и опыт наших «последних» христиан показывает, что суетный мир, будь он хоть древним и языческим, хоть современным, постмодернистским и тысячу раз техногенным, – этот мир отступает перед простым человеческим единством. Люди в православных общинах способны дать своим детям доброе детство. Их мир защищен от внешнего невидимыми стенами. В него не вторгнется порок, и он не станет жертвой социальных экспериментов. Недавно умерший Александр Панарин, выдающийся православный политолог, сокрушался о силе, которая будет олицетворять все жертвенное и бескорыстное, все основанное на отношениях дарения, все лишенное прагматики и не вписывающееся в отношения эквивалентного рыночного обмена. Ибо только такая сила способна представлять реальную альтернативу страшному миропорядку золотого тельца и телесной свободы. Такая сила, несомненно, собрана в православной общине. Здесь дело первых христиан совпадает с мечтой последних. И уже несомненно, что последние будут так же объединены в общины. Пусть над нашей льдиной тысячу раз устанавливаются новые власти и новые правды, лишенные красоты и уродства, но под землей всегда будет церковь, освещенная тихим живым огнем.