Разум и чувства. Беседа с матушкой Натальей Гиревой. Часть 2

О своей судьбе и судьбе своей семьи рассказывает матушка Наталия Гирева, жена протоиерея Павла Гирева, настоятеля храма Успения Пресвятой Богородицы г. Усть-Кут Иркутской епархии.

СЛУЖЕНИЕ В «КАТОРЖНОМ» КРАЮ

Павел ездил в Новосибирск на богословско-пастырские курсы, встречался с разными священниками, исповедовался. И зазвучала мысль о рукоположении. Затем была встреча с Владыкой Вадимом, который пригласил его в Иркутскую епархию. Я долго сопротивлялась: какая я матушка? Ничего не знаю, не умею. Многое меня настораживало и в приходской жизни. Мне не хотелось «играть в духовность», я не хотела обманывать ни себя, ни других – для этого было незачем уходить из театра. И вообще, всё это было слишком неожиданно для нашей семьи. Я не сомневалась в искренности намерений своего мужа, но… Это очень сложный, болезненный вопрос: когда один в семье призывается, а другой не готов.

Мои сомнения разрешила простая мысль: « А почему я думаю о себе? Разве я не помню благодати Венчания? Меня никто не заставлял принять этого человека, тогда почему я не могу принять его путь священника?» И я сказала: «Тебе решать, а мы с тобой».

Павел уехал, и мы четыре месяца жили одни, пока он, получив назначение, осваивался на новом месте. Помню, он позвонил мне и сказал: «Здесь так красиво… Река, горы – как мы и хотели. Собирайтесь». И мы поехали с тремя дочками да со своими узелочками. Я помню, как за окном вагона природа становилась всё строже, величественнее. Возникло странное чувство: мы уже не властны над своей жизнью. Первый раз передо мной была такая неизвестность. Мы между пространством и временем.

Мы еще ничего не знали про места, где предстояло нам жить. Провожавшие нас друзья шутили: «Ну, поехали по этапу в Сибирь». А про меня говорили: «А ты – прямо как жена декабриста». Позже мы узнаем, что декабристов ссылали в Иркутск, а в наши места – грабителей, убийц и воров. В Усть-Куте почва тяжелая, неплодородная, глина да камни, климат резко-континентальный. Про такие земли говорят: зона рискованного земледелия. Выращивать здесь что-либо довольно трудно.

Духовная нива тоже поражала своей скудостью даже в дореволюционные годы. В архивах сохранились красноречивые свидетельства об отношении поселян к вере. До революции церковная жизнь еле теплилась, а потом восемьдесят лет в городе не было ни священника, ни храма. Несколько бабушек горячо молились, собираясь по воскресениям и на праздники в землянке, потом выпросили половину старенького дома и организовали православную общину.

Мы с благодарностью вспоминаем их верность Православию, трепетное отношение к приехавшему священнику и его семье. Их материнская забота скрасила нам те первые, сложные времена. То, что пережил отец Павел за годы служения в нашем городе, даже сказать трудно. Мы были готовы к неприязненному отношению, но когда прямо на улице трезвый человек, обругав батюшку несусветными словами, плюнул ему в лицо… Позже нам вспомнились слова отца Дмитрия Дудко: «По мне – лучше гонители, чем растлители». В то время нам стало понятно и близко многое из Евангельского повествования.

Мы стали жить, никому ничего не доказывая. И обиды тогда не было, некогда было обижаться. Надо было многому научиться: батюшке быть настоятелем, духовником, строителем, учителем и так далее. А мне – быть матушкой. Где учат «на матушек»? В той глубинке, куда мы приехали, жена священника не может ограничиться домом. А кто будет петь, читать, учить детей? Из местных никто не был готов к этому. Приходили с надеждой, не сомневаясь, что я всё умею, знаю и смогу их научить. Кто бы мне поверил, что я чего-то не умею: «Вы же матушка!» Мне заочно присвоили качества, которыми я ещё не обладала. Пришлось учиться – среди пелёнок, кастрюль, с младенцами на руках, сквозь слёзы. Я хотела быть мамой, женой, мастерицей, а пришлось находиться почти в воинском послушании… А это очень непросто. Надо было выслушивать людей, помогать, создавать школы для взрослых и детей, принимать в своё сердце и разбойников, и обманщиков, и болящих. Я старалась помнить слова одной пожилой женщины. Когда она узнала, что мне предстоит, посоветовала: «Старайся никого не осуждать. Когда при тебе будут говорить о человеке плохо, хотя бы про себя скажи: «Спаси его, Господи». Как пригодился мне этот совет!

Особенно трудно было нам, когда отец Павел стал окормлять колонию строго режима на окраине города. Батюшка ездил туда автобусом на целый день, а возвращался всегда пешком, ночью, когда автобусы уже не ходили. Мы за него очень волновались. Дорога дальняя, и мало ли какую реакцию вызовет у встречных священник.

У нас в доме в те вечера, пока батюшка находился за «колючей проволокой», происходило что-то странное. Особенно у детей: то у кого-то живот заболит, то температура вдруг поднимется. И атмосфера становилась какая-то гнетущая. Но приходил батюшка – и всё как рукой снимало. Но он сам… Он приходил такой уставший, осунувшийся. Это была не физическая усталость – и не такие километры бегал в горах. Его как будто придавливало к земле – видно, от тяжести греха и несчастья, царящего в зоне. У него становились такие глубокие глаза, он смотрел, как-то сквозь нас, иногда порывался что-то сказать, но замолкал, понимая, что мы не понесём его откровений. Это крест священника – нести самому то, что не могут вынести другие.

Одни приняли нас сразу и навсегда, другие – с оглядкой, кто-то распространял слухи и наветы. Особенно много недовольств высказывалось по поводу Таинства Крещения. Отец Павел взял на себя труд оглашать тех, кто желает принять Таинство. Сколько пришлось нам выслушать обвинений и брани за это! Как совершать Таинство, если человек и слышать не хочет о Боге, и честно признаётся, что ходить в Церковь не собирается? Один священник как-то спросил пришедших: «А вера у вас есть?», а в ответ услышал: «Да, только она у нас во вторую смену работает». Сколько наивных представлений о Православии, о Боге, об обычаях пришлось выслушать.

Вспоминается особенно печальный случай, который мне на многое открыл глаза. Одна пожилая, активная прихожанка, узнав, что мы собираемся переезжать из временного жилья в дом, сказала мне: «Когда батюшка пойдёт дом освящать, ты иди за ним с хлебом и говори: «Соседушка домовой, пойдём со мной». У меня чуть сердце не выскочило: «Что вы такое говорите? Значит, священник с крестом и с Богом, а я за его спиной с нечистой силой должна договариваться?» После службы меня стала мучить совесть: «Что же я человека обидела, ведь она хотела помочь, вряд ли со зла. Пожилой человек, может что-то не понимать». Подхожу, прощу прощения, говорю о том, что в Православии нет таких традиций, что если её кто-то научил, то по неведению и ей надо сказать священнику, что она делала так сама и других учила. Но она посмотрела на меня свысока и сказала: «Поживёшь с моё – и не то будешь делать». Это ещё больше нас утвердило в том, что оглашение необходимо и тем, кто приходит впервые, и тем, кто приняв Крещение, остаётся, сам того не ведая, по духу язычником.

По городу поползли слухи: «Священник какой-то не настоящий, не хочет крестить, экзамены надо сдавать!» А это были беседы. Стало понятно, что за две-три встречи ничего не успеешь сказать. Тем более, в руководстве для исполнения церковных треб говорится: оглашение должно проходить сорок дней, под наблюдением священника. Так возникла потребность найти подход к оглашению, чтобы человек во время Таинства сказал «Верую!» от всего сердца.

В ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ ИНСТИТУТЫ НЕ ПОМОГУТ

А потом пришло время вопросов: о сотворении мира, о потопе, о том, почему Христос Сам Себя не спас. И стало понятно: «Надо что-то делать! Скоро они уйдут в образовательные школы и, кто знает, вспомнят ли дорогу в храм». Так возникла семейно-приходская образовательная школа из детей, которых батюшка крестил младенцами и которые возрастали на наших глазах. За эти десять лет было много надежд и разочарований, радости и потерь. Главным открытием для меня стало то, что вера даётся от Бога. Её нельзя постичь умом или воспитанием, в обычном смысле слова. Я искренне благодарна Богу за то светлое время, за то, что мне было дано вернуться в детство и прожить его заново, под сенью храма.

У нас семеро детей, трое родились в Усть-Куте. Старшей дочери Анне 27 лет, у нее уже своя семья, они живут в Воронеже. Я очень благодарна Анне за пробуждение во мне материнских чувств. Помню ту удивительной красоты осень, когда я узнала, что она появилась во мне. И то чувство ликования… Я шла по аллее, повсюду стояли яблони с плодами. Маленькие яблочки-ранетки: желтые, оранжевые, красные, – они подарили моей дочке способность чувствовать красоту и единство мира. Она как будто впитала в себя то благодатное состояние и росла спокойной, мудрой, тихой. Мне всё время хотелось читать ей стихи и петь их на какие-то мелодии. А потом появились уже её стихи. Я одно время пыталась уговорить её заниматься филологией или журналистикой, но у неё ко многим вещам своё особое отношение. Она занимается домом, хозяйством. В ней нет суеты и неопределённости. А я читаю её стихи, когда не хватает слов во время огласительных бесед, но не называю автора.

Непрестанно трудясь средь безумного лета,
Червь из праха гробницу себе создаёт,
И в пору угасания лунного света умирает,
Себя заточивши в неё.

Но приходит весна и взрывается кокон,
И взлетает в лазурь чудо дивной красы,
О вчерашнем забыв пресмыканьи убогом,
Нынче радость полёта себе испросив.

Детям священников живется, наверное, сложнее: от них ждут, что они с младенчества уже будут «святыми», не такими, как все остальные дети. Но они такие же! Если требовать от детей святости, то, скорее всего, получишь маленьких фарисеев или бунтарей. Человеку дается младенчество, детство, отрочество, юность, чтобы он возрастал в свою меру, все сразу не бывает.

Со старшей дочерью мы многое испытали. Никогда не забуду, как на одном собрании я сказала, что для меня важнее всего, чтобы моя дочь стала хорошей женой и матерью, а остальное второстепенно. На меня обрушился целый шквал. Чего только я не услышала: плохая мать, сама невежа и детей хочет такими сделать (все знали, что мы ходим в храм). А педагог подвела итог, что наша дочь плохо закончит с такими родителями. Я долго не могла понять, почему они так? А потом меня осенило: да у них деторождение и брак связаны только с сексом и заботами. И они решили, что я свою дочь толкаю к такой примитивной жизни, что она не получит высшего образования и не сможет стать независимой личностью, а наличие нескольких детей и вовсе не позволит ей свободно менять партнёров.

Рано или поздно у нас должна была созреть мысль о том, чтобы учить своих детей самим. Это стало возможно, когда мы оказались в Усть-Куте. Тогда мы еще не могли решить, как смогут наши дети пройти через светское образование без повреждений. Мы хотели продлить своим детям детство, защитить нежные росточки их веры. Разве по силам ребенку заступаться за своих родителей, переносить насмешки, защищать свою веру. А нашим детям пришлось встретиться со всем этим. Девочки носили длинные юбки, косы, а вслед им кричали: «Монашки!» Играя на улице с детьми, они случайно узнавали, что говорят о нас их родители. Однажды пришли и спрашивают: «А почему дядя говорит, что мы поповское отродье и нас надо на фонарях всех перевешать?»… Помилуй Бог всех: и тех, кто говорил, и наших детей. Со временем всё стало на свои места. Дети поступили в светские учебные заведения, играют на музыкальных инструментах, владеют компьютером, общаются с разными людьми, но не потому, что мы изменили свои взгляды, а потому, что мы верили: зернышки веры в их душах, обязательно прорастут.

Мне хочется, чтобы наши дети выросли искренними людьми, в жизни это главное. Больше всего ценю в наших отношениях с детьми то, что мы можем говорить с ними как с взрослыми. Это пространство создаёт для нас христианство. Оно говорит человеку, что в жизнь играть нельзя. И ребенок живет всерьёз – другой жизни у него не будет. Любить ребёнка это значит говорить ему правду, готовить его к взрослой жизни, развить способность слышать других. Сделать это может только семья, близкие люди. И чем больше у ребёнка братиков и сестричек, тем проще ему будет освоить науку общения.

У детей душа чистая, они мгновенно чувствуют фальшь, поэтому большинство из них не воспринимают мертвую схему светского обучения. Огромный отрезок жизни человека: ребенка, подростка, юноши часто проходит впустую – душа не возделывается, сердце развращается, сознание не пробуждается. А потом его «катапультируют» во взрослую жизнь, где оказывается, что он не способен к созданию и хранению семьи, ответственности за детей. Он просто боится этой естественной жизни, незнаком с ней. Садик, школа, институт ставят своей задачей воспитать человека со здоровым образом жизни, но забывают ему объяснить, что главным законом является закон деторождения, ради которого и дано человеку тело. Невыполнение этого естественного закона приводит к исчезновению вида в первом поколении.

Ну, почему мы с таким нетерпением ждем первенца, умиляемся его первым словам, шагам, но с холодным равнодушием подписываем смертный приговор таким же своим кровиночкам? Кто научил нас не хотеть своих детей, как же мы дерзаем воспитывать и обучать чужих? Этот нравственный аспект вообще не берётся во внимание. Когда начинаешь это понимать, становится видна порочная круговая порука. Попробуйте смоделировать ситуацию. Учительница знакомится со своим классом и на вопрос о том, сколько у неё детей, отвечает: «Двое, мальчик и девочка, а остальных я убила». Не трудно представить, какой шок и страх испытают ученики. Но ведь это реальность, и дети её чувствуют.

Любовь к детям – это то, что проверяется жизнью, институты здесь не помогут. А ещё – они все разные! И они – это уже не мы. Принять их такими, какие они есть, нам бывает очень трудно. Может быть, потому что только они могут нам показать то, что мы в себе не осознаём как грех. Вот он и взрастает в другом теле, начинает мучить его, как вирус. Не только мы их воспитываем, но и они нас. Кто бы ещё научил меня быть терпеливой, делать то, что не хочется, забывать про себя, стыдиться своих грехов? Кто бы мне помог понять, что я эгоистична и тщеславна и не умею быть жертвенной – положить душу свою даже за своих детей? Дети научили меня многому.

Я сама мало играла в детстве, мало общалась со сверстниками. И вот, мне показано, какой интересной бывает жизнь у детей, когда много братиков и сестричек. Я благодарна своим старшим детям – они учили младших, играли с ними, помогали мне на них влиять. Вот, например, кто-то наказан – изгнан в другую комнату за драку или «обзывашки». Старшие ходят вокруг меня кругами – им жалко виновника, младшим скучно без обидчика. Я их спрашиваю: «А что, ему в голову не приходит попросить прощения?» Все исчезают. И через минуту в дверях появляется проситель: «Мам, иди тебя Филя зовет, он хочет прощения попросить». И опять в доме мир и игра.

Во что только они не играли, чего только не строили, сколько домашних концертов показали. И мы часто, смертельно уставшие, садились на диван и, не уставая, хлопали в ладоши, не смея даже помыслить о том, до какого часа ночи придется теперь мыть посуду или стирать. А уроки… Ну, кто придумал эти каждодневные домашние задания, ведь школа уже в этот день была, с детьми занимались математикой, русским и т. д. Когда же ему, родимому, учиться быть помощником, другом, приобретать навыки, познавать живой мир?

Что такое педагогический дар? Это, прежде всего, способность к сопереживанию. Мне это слово понятней, чем любовь. Любовь – наивысшая из добродетелей. Кто из нас её достиг?.. А значит, нет нам толку от наших знаний и званий. Значит, все мы ученики. Нас всех – и взрослых, и детей воспитывает Отец Небесный.

ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ

Первое, что мне вспоминается – это как встречали меня и новорождённого человечка мои близкие. Открывается дверь и восторженные голоса, наперебой спешат сказать, как они нас ждали. Малыши тянутся к таинственному свертку: «А какой он там, а ручки у него есть, а глазки?» – «Всё у него есть, родные вы мои, а главное – у него есть вы. Он никогда уже не будет одиноким, его встретила ваша любовь». Словами не описать эти чудесные моменты… Слава Богу, это осталось на видеокассетах и выросшие дети очень любят смотреть эти сюжеты и, что особенно интересно, испытывают такую же радость и восхищение.

Очень они любили и моменты купания младенца. Все, кто был дома, собирались вокруг стола, который раскладывали из круглого в овальный. С одной стороны ставили ванночку, а с другой клали детские вещички – все чистенькое, беленькое. Воды было мало, она была привозная. Приходилось под один конец ванночки подкладывать книги, тогда создавалась нужная глубина. Все замирали, когда малыш ежился от прикосновения воды, и вздыхали с облегчением, когда он, погрузившись, начинал улыбаться. Кому-то доставалась ответственная роль: поливать помытого из ковшика чистой водой. Сколько было волнений – не слишком ли горячая вода, как ему будет? Пока младенца пеленали, кто-то из младших уже залезал в ванночку и плескался там. Затем я уходила кормить чистенького, розовощекого малыша, а все суетились, приводили всё в порядок. И, наконец, наступал самый торжественный момент – кому-нибудь из старших доставалось покачать засыпающего ребёнка. В доме воцарялась тишина.

Где ты было, дитятко, где ютилось милое?
Душенька у Боженьки, папина кровиночка.
Подрастало семечко, наливалось силою
И бутончик розовый на руках носили мы.
Лепестки-пелёночки пораскинул миленький,
Вот он наш ребёночек, а назвали Филенькой.

Так росли наши детки и мы вместе с ними. Ведь в детях каждый раз воплощается

Любовь Божья, и родители имеют возможность увидеть её, через эту новую жизнь увидеть себя и вечность. Слава Богу за всё.

Беседовала Елена Меркулова