Невидимая линия фронта

Психолог Екатерина Медведько проводит занятие 1 июня в России празднуется день Защиты детей. В связи с этим невозможно не вспомнить в очередной раз о самой уязвимой и беззащитной категории населения – детях до рождения. Это те дети, жизнь которых практически никак не защищена на законодательном уровне. Я хочу особо отметить людей, которые в своей ежедневной работе отстаивают право родиться и жить для тех, чья жизнь в материнской утробе только началась. Это настоящие бойцы. Только война, в которой они участвуют, – тихая и не очень заметная. Они сражаются на невидимой линии фронта. Как сказал Ф.М. Достоевский, «здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». И в этой битве такие люди являются настоящими соработниками Бога, Его солдатами. Их профессия – психологи доабортного консультирования.

Екатерина Васильевна Медведько – медицинский клинический психолог, работает в женской консультации при 71-й поликлинике Колпино (Санкт-Петербург). Работает с кризисными беременными с 2013 года, относится к своему делу с огромной любовью. В интервью Екатерина Васильевна рассказала о своей работе, ее специфике, основных трудностях, а также о том, что помогает ей и дает силы для такого непростого, но необходимого служения.

– Расскажите о себе.

– Я медицинский клинический психолог. Общий стаж – 19 лет, а медицинский клинический психолог – уже более 14 лет. В доабортном консультировании примерно столько же – 14 лет. Пришла я сюда из педиатрической службы 51-й поликлиники. Я там трудилась в подростковом кабинете вместе с неврологом. Работа была замечательная, мне всë нравилось. Я дружила с психологом женской консультации Андреевой Натальей Витальевной. Мы вместе учились – ездили на кафедру МАПО (Санкт-Петербургская Медицинская академия последипломного образования). Учились у Эдмонда Георгиевича Эйдемиллера и Игоря Валерьевича Добрякова. Игорь Валерьевич учил нас доабортному консультированию и перинатальной психологии. Он довольно известный человек. И ещë – Ирина Михайловна Никольская. Эти люди были костяком кафедры детской психиатрии МАПО. И мы там с Натальей Витальевной встретились. Обе – колпинские, но друг друга не знали. И начали дружить. Время от времени посещали Дни открытых дверей на кафедре детской психиатрии. В нашей женской консультации, в этом же крыле, располагалась молодëжная консультация. В 2013-м году Натальи Витальевны, к сожалению, не стало. Она умерла от онкологии. И я решила перейти из детской поликлиники сюда. Потому что школа та же, и работа практически такая же – и с подростками, с беременностью подростков, и с женской консультацией. И когда я сюда пришла, мне сказали, что нужно работать и с беременными женщинами, которые будут решать, оставлять детей или нет.

«Две чаши весов», книга Оксаны Куценко – С какими основными трудностями вы столкнулись в самом начале?

– В самом начале не было ничего. Ни раздаточных материалов, ни макетов. Сейчас мы богатые: у нас есть макеты из центра «Жизнь», раздаточные материалы для беременных, дневнички для беременных... Всë это есть. А в то время не было ничего. Приходилось находить какую-то литературу. Я очень благодарна Оксане Куценко. Она написала книжку «Две чаши весов». Замечательная книжка, которая и помогла мне адаптироваться к данной работе. Это дало больше знаний о том, как работает сознание. Это ведь кризисная работа: человек попал в ненормативный кризис. Есть нормативный кризис: запланированные дети, супружество. А есть ненормативный, когда беременность наступила, и женщина не знает, что с ней делать: «Я ведь еë не планировала». Это всë-таки кризисная работа, и эта книжка мне очень помогла. Какие сложности были? Некуда было направить беременную. Ты с девочкой работаешь, она согласна сохранить ребëнка, но у человека нет средств. Хорошо, что сейчас выплачивают что-то. А тогда, в 2013-м году, у нас не было выплат. Поэтому было очень тяжело. Не было возможности куда-то отправить, перекоординировать. Не просто в никуда отправлять женщину, а чтобы я знала, что там ей точно помогут. И наша Валентина Яковлевна, которая руководила центром «Жизнь», помогала нам. Как я на неë вышла? У нас есть Алла Пикина – это супруга одного из наших священников. Она здесь акушеркой работает. И как-то предложила мне: давай вон туда отправлять. Мы стали ездить, проводить вебинары, мероприятия. И Валентина Яковлевна попросила сообщать ей, когда я от нас кого-то к ним отправляю. У них действительно были возможности помогать. Девочки, которые здесь отказывались сохранять беременность, приходили туда – и соглашались оставить детей. Там предоставлялось сопровождение до трëх лет. Сейчас Центром руководит Надежда Васильевна Сегаль. А я постоянно поддерживаю связь с психологом Центра - Ларисой Александровной. Они умницы, ведут там всë, что могут. Но таких возможностей, как тогда, сейчас нет. Что-то мы собираем сами. Сотрудничаем с Центром помощи семье и детям, с организацией «Аист на крыше», и они помогают, чем могут, тем женщинам, которые не могут по каким-то причинам получить помощь от государства. Например, приехала девочка из другого города учиться, забеременела, и ей надо помочь. Поскольку она в Санкт-Петербурге не прописана, оформить выплаты она не может. И уехать в родной город тоже не может, потому что здесь у неë учëба и работа. Но, честно говоря, сейчас трудностей меньше не стало. При том, что у нас есть и макеты, и многое другое.

– А в чëм главная сложность для вас как психолога в общении с беременной женщиной?

– Не осуждать. Я понимаю, что это выбор женщины. Но там, в еë утробе, – живой человек. Это действительно очень сложно. Потому что, с одной стороны, Господь всем нам дал свободную волю, а законодательство разрешает делать аборт. А с другой – мы все понимаем, что это убийство в любом случае.

– Скажите, а каких ошибок надо избегать в разговоре с кризисной беременной? Что категорически нельзя говорить ей?

– Нельзя ни в коем случае осуждать, навязывать своë мнение. Надо действовать аккуратно, чтобы не вызвать агрессию у человека. Важно понять, почему она идëт на аборт, какое у неë отношение к себе как женщине. Может, она уже столько абортов сделала и настолько травмирована, что уже не рассматривает ребëнка как ребëнка. И аборт для неё – очередной способ контрацепции. Важно понять, что ей говорить, разобраться, в чëм причина: в ней или в окружении – ближнем или дальнем. Может, в еë окружении не принято рожать детей, и тогда надо работать с этим. Надо понять, с чего мы начинаем.

– Что ещë нельзя говорить?

– «Делай аборт, это твоë решение» – этого ни в коем случае нельзя говорить. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Надо расшатывать отношение к себе, к ситуации, искать и предлагать варианты, расшатывать устоявшееся мнение, будто ребëнок в утробе – «всего лишь сгусток клеток», «кусок биологической массы». У меня были фасолинки с надписью: «Мне 8 недель». Я после консультирования обязательно даю женщине такую фасолинку. А что она с ней сделает – это еë личное дело. Но это как якорь того, о чëм мы говорили. Может быть, она положит еë в карман. Может быть, выйдя из кабинета, выкинет. Но если женщина положит еë в карман, то она будет задумываться об этом, нащупывая еë там, в кармане. Она всë равно вернëтся к этому.

– Хочу спросить про чувство вины. Сейчас среди психологов, особенно светских, модно говорить, что нельзя давить на чувство вины. Сторонники абортов тоже говорят: зачем навешивать на женщину чувство вины, это и так тяжелое решение для неë. Но, может быть, именно чувство вины и нежелание становиться убийцей поможет удержать женщину от этого шага?

– Нет, не удержит. Понимаете, когда возникает такая ситуация, женщину накрывает спектр чувств. И там не чувство вины – так думать было бы однобоко. Представьте, женщина узнала, что она беременна. Ни одна женщина не сделала бы аборт, если у неë нормальные отношения с отцом ребëнка, – если он хотя бы присутствует в еë жизни, не бросает, готов участвовать в жизни ребëнка, и женщина об этом знает, то она не делает аборт. Там целый спектр: отношение себе, отношение к партнëру. Не только чувство вины. А девочки, которые делают по многу абортов, в основном уже и не понимают, что они чувствуют. Они несутся, как ошалелая лошадь.

Занятие в школе отцовства

– Для них это примерно как зуб удалить...

– Да. Такая женщина не задумывается о чувстве вины. Она уже настолько разрушена изнутри, что не понимает, что делает. Она даже не понимает, что чувствует. И когда ты что-то в еë душе задеваешь, открывается очень многое. В частности, огромное горе, требующее отработки, понимания, горевания, – очень много всего. Поэтому говорить о навешивании чувства вины неуместно – женщина и сама знает, что у нее там «навешано».

И, конечно, я ни в коем случае не буду говорить ей: «Ты убийца, посмотри, что ты делаешь!»

И, конечно, я ни в коем случае не буду говорить ей: «Ты убийца, посмотри, что ты делаешь!» Так я только отпугну женщину, и она больше никогда в жизни не пойдëт к психологу. И у меня не будет никакой возможности выставить какие-то рамки, чтобы она больше не делала абортов, если буду агрессивно и ультимативно виноватить еë в том, что она забеременела и собирается делать аборт, если буду называть «убийцей». Такие якоря надо расставлять очень аккуратно. Можно рассказать о последствиях, показать наглядно на макете: вот, это твой ребëнок. Концентрировать внимание на том, что это не плод, а «твой ребëнок», – на каждом макете. «Это твой ребëнок», – отдавая эту фасолинку. Чтобы в еë сознании он из «сгустка клеток» превратился в человека. Очеловечивание – вот что останавливает. То, что она ходит и смотрит на беременных с малышами, не работает. Она половину из них мысленно «отметëт». А на консультации ставится барьер: смотри, после аборта будет то-то и то-то. И даже если женщина сделает операцию, у неë возникнет постабортный синдром. Он возникает у всех, но в разное время. И она понимает: ой, а об этом мне говорил психолог. И в следующий раз она подумает, делать аборт или нет. Такие женщины ведь тоже задумываются о своëм здоровье, своей психике. О различных последствиях аборта, а это гормональные нарушения в том числе. Обязательно нужно говорить, что есть последствия. Это не просто зуб выдернуть. Есть твой ребëнок. Он уже есть! А куда ты его как мама денешь, это уже тебе решать. Но ребëнок уже существует.

Есть твой ребëнок. Он уже есть! А куда ты его денешь, это уже тебе решать. Но ребëнок уже существует

Другой вопрос, в каком состоянии он будет. Будет он живым или же нет – это уже как ты решишь.

– Правда ли, что среднестатистическая женщина, приходящая на аборт, – это замужняя мать двоих детей?

– Нет.

– А кто чаще всего приходит на аборт в наше время?

– Сейчас нет такого, чтобы кто-то делал чаще, а кто-то – реже.

– Или, как раньше считалось, что в основном юные девочки приходят на аборт...

– Нет, сейчас контрацепция довольно распространена. И девочки малолетние как раз рожают, потому есть путинская поддержка, и не только. В основном рожают девочки, которые выросли в семьях, где мама тоже рано родила. И если мама поддерживает, то это не проблема. Но кого-то мама не поддерживает. Однако в своëм кабинете я их не вижу. Почему? Потому что они делают медикаментозные аборты. С такими видами абортов ко мне не отправляют. Отправляют тех, у кого больше 6 недель беременности.

– Какие женщины чаще других приходят на аборт?

– Это женщины, не имеющие мужей, либо чьи мужья находятся на СВО. Вот, приехал муж домой с СВО, женщина забеременела, а мужчина снова уехал на фронт. Также это женщины, не имеющие партнëра или абсолютно в нëм не уверенные. Тут дело не возрасте, а в особенностях личности и самой ситуации.

– Что вы говорите женщине, которая говорит, что у неë уже есть ребëнок или двое детей, а больше она не планирует?

– Я смотрю на ситуацию и от неë отталкиваюсь. И стараюсь обязательно сместить акцент в сторону того, что где одна тарелка супа, там и две. Есть ответственность детей – старших за младших. Дети лучше развиваются в больших семьях, они более социализированы. Женщина переживает, допустим, что погодки будут ссориться. А я говорю: зато у старшего ребëнка будет ещë один брат или сестра. В будущем они смогут помогать друг другу. Надо, например, шкаф передвинуть или денег взаймы дать, и брат сможет прийти на помощь. Женщины ведь не задумываются об этом, не видят перспективу. И эту перспективу надо им показать. Не этот кусок времени, когда она забеременела и думает об аборте, а предложить посмотреть на эту же ситуацию через 5 лет, через 10, через 20.

В этом году меня накрыло очень большое счастье: теперь, в силу закона, эффективность работы врачей будет зависеть от количества отговорëнных от аборта женщин. Раньше я «убивалась» тут одна, а потом приходила к батюшке, сетовала: «Батюшка, прости, – говорю, – я осуждаю и не знаю, что делать, меня разрывает! Вот, я что-то скажу не то, и женщина встанет и пойдëт делать аборт»… Сейчас уже легче, потому что я мотивирую женщин здесь, плюс – их мотивируют врачи там, в своих кабинетах. И я вижу, что моя работа не летит в мусорное ведро. Мы с врачом вместе работаем над сохранением беременности. И у врача есть профессиональная заинтересованность в том, чтобы женщина оставила ребëнка.

– Я вижу, что здесь, в женской консультации, стало много плакатов в защиту детей до рождения...

– Это уже давно. Я работаю здесь с 2013-го года, и в том же году я всë, что можно, оклеила плакатами, разложила раздаточные материалы. Мы всячески привлекали внимание к проблеме, собирали подписи против абортов. Сейчас у нас есть целый телеграм-канал, где мы ведëм просветительскую деятельность. Называется «Курсы подготовки к родам Колпино» (https://t.me/shkolamamkolpino). Показываем, что вот, наша коллега – многодетная мама, она работает на двух работах, воспитывает шестерых детей, и при этом не перенапрягается. Мы вместе с ней все мероприятия делаем. Можно быть пассивной с одним ребëнком и активной с пятью детьми.

– Бывает, в Интернете просят совета девчонки, которым 15–16–17 лет. Беременна, родители еще ничего не знают, ей страшно, она не знает, что делать. Как строить разговор с такими пациентками?

– Подсказка есть в самом вопросе. У человека нет опоры. И моя задача – стать этой опорой для неë. Пускай временной, на 3 года, чтобы помочь человеку окрепнуть.

У человека нет опоры. И моя задача – стать этой опорой для неë. Пускай временной, на 3 года, чтобы помочь человеку окрепнуть

Перевести в центр «Жизнь». Но не просто перевести... Вот, сейчас у меня на патронаже три девочки. У одной – психиатрический диагноз, и с еë стороны все против того, чтобы она рожала. У второй тоже инвалидность – эпилепсия, но она родила. Мы еë поддерживаем, собираем всей консультацией вещи. Но опорой надо быть не просто вещами. Проблема ведь в чëм? В том, что еë никто не поддерживает. Девушка приходит на консультацию, и мы с ней обсуждаем: а что мы можем сделать, давай посмотрим... Беременность – это не проблема. Проблема – в том, что она попала в такую ситуацию, и еë не поддержали. И ты уже думаешь, куда ты можешь вывести еë, какую помощь предоставить. Чтобы она знала, что может обратиться в любой момент и получить помощь.

– Да, материальная помощь – она же и моральная. Это даëт ощущение опоры, понимание, что ты не одна, что тебя поддержат – и морально, и хотя бы плошкой каши.

– Да. Как-то моя любимая врач, Елена Юрьевна, сказала мне: «Кать, девчонке нужно железо. А у нас его нет». Маргарита Николаевна, у которой шестеро детей, – она из семьи военнослужащего, и муж у нее военнослужащий, – она к своим девчонкам обратилась: надо железо, говорит, у кого есть железо? И они у себя, в Новой Ижоре, собрали – и какие-то вещи, и железо, и всë это буквально за два дня. И той девочке мы это всë передали. Сейчас она у меня на патронаже. Я прошу ее не пропадать, обозначаться. А то звонишь, а она трубку не берëт. Я переживаю: всë ли у неë хорошо? Конечно, так переживать – это не совсем профессионально для психолога. Перекоординировала – и надо жить дальше. Должна быть некоторая отстранëнность. А когда ты эмоционально включена, это тяжело. Но мне самой проще, когда я знаю, что с ней всë хорошо.

– Мы как раз плавно подошли к следующему вопросу. Что вам как психологу и просто человеку помогает восстанавливать внутренний ресурс, восполнять силы?

– Тут двоякая ситуация. Сначала я отвечу как психолог. Я постоянно учусь, посещаю конкурсы, выставляю все свои работы, с которыми хожу на доабортное консультирование, на школу мам, школу пап, школу отказа от курения. И везде я хожу со своими работами, пособиями. Это помогает не выгорать, потому что я вижу, что сообщество, в котором я училась, принимает меня и как-то оценивает. У нас также есть психотерапевтические группы для психологов. Потому что некоторые случаи – очень тяжëлые. А чисто человеческая отдушина – это Исповедь и Причастие, каждую неделю. Меня так батюшка благословил. Это помогает. Духовник помогает. Иногда прибегаю к отцу Дионисию, говорю: «Батюшка, вот такая ситуация, я не знаю, что делать...». С отцом Дионисием я по работе консультируюсь. А духовник у меня – отец Владимир из того же храма. Исповедуешься, причастишься – и живëшь дальше. Бывает смятение, бывают жуткие ситуации. Сомнения бывают: а зачем я так говорю, а зачем это... Лукавый сбивает с толку. Конечно, мне как психологу важно признание. Но без Боженьки – никуда. Я даже замечала, что если я причастилась, то после этого мои подопечные чаще оставляют детей. Я удивлялась, говорила об этом священнику. А он объяснил: «Кать, когда ты причастилась, то на следующей неделе твоë слово летит пулей». И посоветовал почаще исповедоваться и причащаться. Тут ведь очень тонкая грань: между палачом и спасателем.

– Есть известная всем нам линия фронта, где наши воины сражаются за Родину. А есть другая – тихая, незаметная, где идëт борьба за...

– Души.

– Души, да. За детей нерождëнных. Это действительно как на войне. И вы – настоящий боец, как и все психологи доабортного консультирования.

– С Божией помощью!

– Я знаю, что это невероятно трудно. Те, кто работают на телефоне доверия для кризисных беременных, потом долго приходят в себя.

– Да. И если я не могу добраться до своего психотеравевтического сообщества, то тут – только батюшка. Вот, честно. Потому что иногда хочется прийти с этим ковшом нечистот, с этими накопленными ощущениями, эмоциями чужих людей... Хотя какие они чужие? Да не чужие. В процессе работы всë равно вживаешься, начинаешь переживать за человека. И вот, ты идëшь со всем этим к батюшке, говоришь: «Прости, батюшка» – и вываливаешь (смеëтся). И мне легче. А другого способа нет, чтобы не выгорать. Или стоишь на службе, молишься: «Божия Матерь, помоги! Расскажи, подскажи, как, каким образом не лечь прямо здесь!» Правда, в храм я хожу с детьми, и не всегда есть возможность так помолиться.

Занятия в Школе материнства – Как вы выстраиваете беседу с женщиной, которая говорит, что она пришла только потому, что еë направили, что она уже всë решила, и просит просто поставить галочку, что была у вас?

– Поставить галочку? Хорошо, не вопрос. Я таких растягиваю на 5 встреч. Когда женщина приходит с настроем – «Пошла ты лесом, мне ничего не надо, кроме бумажки, которую врач заставила взять», то надо растягивать временные рамки. Дело в том, что у каждого кризисного периода есть свои временные рамки. Вот, есть такая форма контакта – формально-неформальная, закрыто-незакрытая. Формальный контакт – это когда «Я буду слушать всë, о чëм вы мне говорите, но останусь при своем мнении, выдайте только бумажку». Закрытый контакт – это проявление прямой агрессии, перекладывание ответственности: «Ну, вы же психолог, вы что, не понимаете, что мне нужна только бумажка. Я не знаю, зачем меня врач отправил, выдайте бумажку и отстаньте от меня». Закрытая форма контакта чаще говорит о непринятии беременности, либо о травме, связанной с деторождением. И наша задача при закрытой форме – дать время для осознания беременности, для принятия решения. Посмотреть, какие возможности, а не только проблемы, даëт материнство. Но для этого решения женщина должна поступать на прием к психологу не раннее 10 дней после установления беременности. До этого работа с осознанием невозможна, потому что женщина находится в стадии принятия шокирующей для неё информации. И ей надо дать эти 10 дней, чтобы эта фаза ушла в осознание. С того момента, как она узнала о беременности, прошло, скорее всего, дня три. И, скорее всего, такая женщина находится на стадии отрицания беременности. Ей кажется: всë, я не знаю, как жить, я вся поседела, когда увидела две полоски. И что делать с этой новостью, она не знает. Ей хочется, чтобы я к ней вообще не лезла. Нет, дорогая моя. У меня по документации с момента официального диагностирования беременности врачом до момента принятия тебя на консультацию – 10 дней. Если тебе от меня нужна только «бумажка» – хорошо, сегодня ты пройдëшь вот такой тест. По-другому не могу, извини, – нормативные документы. Приходи теперь в такой-то день. Да, в твоих глазах я дурочка. Да, я дурной психолог. Но придëтся тебе меня потерпеть. Опять же – документация, нормативные документы. Таким образом я тяну до того момента, пока стадия не сменится, и можно будет с чем-то работать. Но если она орëт: «Дай мне справку!» – нет.

– Правильно ли я понимаю, что у проживания кризисной ситуации, связанной с незапланированной беременностью, – те же стадии, что у проживания горя: отрицание, гнев, боль, торг, принятие?

– Да. Это все те же самые стадии. Как я уже говорила, незапланированная беременность – это ненормативный кризис. Это переживается сознанием тяжелее, чем гибель человека.

Незапланированная беременность – это ненормативный кризис. Это переживается сознанием тяжелее, чем гибель человека

Человек умер – ты что-то в связи с этим сделала, похоронила его, и уже горюешь. А тут ты сама этого человека убиваешь, а ведь никто не хочет быть убийцей. Мало того, что наступила беременность, так ты еще и не знаешь, что с этой беременностью делать. Мало того, что не знаешь, что делать, – если ты его убиваешь, то да, в некотором смысле хоронишь, но ты виновата в этом. Никто не хочет быть повинным в чьей-то смерти. Но эта вина всë равно есть с нами. Бессознательно, флешбэками, но есть. Например, человек не может понять, почему из-за запаха больницы у него начинается дрожь, паника. Человек этого не понимает, но событие уже ушло в подсознание. Это травма, которая потом приведëт к психическому заболеванию. Кто из таких людей обращается за помощью? Никто. Обращаются родственники. Мол, с моей девочкой что-то не то: она перестала спать, перестала есть, у неë руки покрылись коркой. Когда у нас в организме в избыточном количестве вырабатывается кортизол, то сначала начинаются кожные проблемы. А кортизол перекрывается только инсулином, и через некоторое время происходят гормональные поломки – от диабета до заболеваний щитовидки. Это же целая история. Если ты похоронил человека, отпел его, то ты для него что-то сделал. А в случае аборта – что ты можешь сделать? Ты уже всë сделала – убила его. И это две разные ситуации. И ты всë равно эту потерю потом перепроживаешь. Это ведь тоже потеря. Но в случае обычной пренатальной потери, когда мамочка хотела ребëнка, там есть с чем работать. Когда женщина хотела ребенка, но потеряла, она может отгоревать. А тут женщина не может отгоревать – она сама в этом виновата.

– Часто говорят, что женщины не хотят рожать из-за материальных проблем, что государство должно обеспечить, что жизнь сейчас дорогая... Хотя, по моим наблюдениям, богатые не рожают больше, чем все остальные.

– Нет, дело не в материальной обеспеченности. Тут очень большой пласт. Отношение к материнству – какая мама была у неë самой. Отношение к себе как маме. Отношение к детям в целом. Если у женщины было много абортов, то она не понимает: а чем этот ребëнок лучше тех? Она уже воспринимает их не как детей. Или взять отношение к маме: мама пила, и она ненавидит свою мать. И такие женщины сильно боятся беременности. Даже если они хотят детей и заводят их, в сознании – иная доминанта, и беременность отвергается – просто потому, что они не понимают, каково быть мамой. Женщина не хочет быть такой, как ее мать. Да, она любила маму, но та над ней издевалась, заставляла стоять на гречке до кровавых коленок. Если что-то не нравилось, то она выкидывала еë на лестничную площадку, как котëнка. Это то, что женщины мне рассказывают.

Учащиеся школы материнства

-–То есть тут уже материнство само по себе является триггером?

– Да. Она не знает, как вести себя в тех или иных ситуациях. Говорит: «Я никогда не буду делать со своим ребëнком вот это, но я боюсь себя, я не знаю, как вообще вести себя». И приходится учить этому на группах мам. Есть нормы семьи, нормы общества. В одной семье одно является нормой, в другой – другое... Приходится какие-то элементарные вещи рассказывать, показывать какие-то ситуации на примере других мам: как они пережили неправильное поведение своих матерей, но при этом сами стали замечательными мамами. Рассказывать, как они преодолели это, где обучились этому, через какие семьи, через каких женщин. Надо дать возможность увидеть опыт других людей, пусть даже травматичный, услышать другие мнения, чему-то научить. Женщина ведь не самого материнства боится – она боится, что ничего не умеет. И достаточно просто научить тому, что нужно уметь маме. Не бывает плохих мам – бывают недостаточно хорошие, в силу каких-то причин. Она мама – значит, она уже молодец, потому что родила, а не убила.

Она мама – значит, она уже молодец, потому что родила, а не убила

У нас есть школа грудного вскармливания – для тех, кто не понимает, как кормить. Есть один инструктор, есть второй, который к тебе вечером приедет, если что. Не знаешь, как делать то-то и то-то? Не волнуйся, это придëт не сразу. Ведь и ребëнок в школу не сразу пойдëт. Потихоньку я всему научу. В школе нас не учат ни рожать, ни быть мамами. Нет сразу – «ты плохая» или «ты хорошая». Мое дело – расшатать отношение к аборту, а человек сам принимает решение. И подобно тому, как я поддерживаю своих детей, помогаю им нарабатывать опыт, я поддерживаю и женщину. Молодая мама в этот период сама как ребенок, и не знает, что делать.

– А какие меры, кроме законодательных, вы хотели бы видеть в ближайшем будущем, чтобы меньше женщин шли на аборты и не боялись рожать? Может, какие-то уроки в школе надо вводить, чтобы женщины узнавали о начале жизни не тогда, когда уже беременны, а чтобы у них с детства были базовые знания по этой теме?

– Надо укреплять весь институт семьи. К сожалению, у нас потеряны традиции. У нас нет традиций родительства, супружества, помощи и поддержки в семье, традиций раз в неделю заниматься общим семейным делом. Почему мало детей? Потому что мы не знаем, что с ними делать.

– Плюс, мне кажется, утрачена преемственность поколений. Сказались, конечно, 70 лет безбожной власти...

– Да, да. Дети что делали? Девчонки шили, вышивали. Мальчишки строгали. Делали, например, «птиц счастья», которых вы можете у меня здесь увидеть. Это было интересно, вместе с папой, с мамой. Это традиция, а не просто что-то эпизодическое. Мы ходим в храм. И не только в храм – важна традиция, когда мы не по отдельности, и каждый сидит в своëм углу в Интернете, а когда занимаемся каким-то общим делом. И взрослые передают свои знания детям. Например, по закрутке огурцов. Ребенок сидит, а ты ему: «Ты мой золотой, давай, крышечки разбирай». И он вместе с мамой это делает. Или: «Ребята, давайте сегодня мы будем учиться строгать птичек. Давайте сегодня будем учиться то-то и то-то делать руками».

– А в целом, как вы считаете, улучшилась ли ситуация по сравнению с тем периодом, когда вы начали здесь работать?

– Абортов меньше не стало. Стало лучше в плане поддержки, ресурса стало больше. Больше вариантов, куда я могу перенаправить беременных, что могу показать им – последствия абортов, например. У меня самой стало больше возможностей поддержать женщину. У меня должен быть ресурс, чтобы «очеловечить» ребëнка – с помощью фасоли или макета. Должен быть врач, на которого я могу опереться, и который не скажет: «А, фигня, родишь ещë». И который подкрепит мои слова, которые я здесь говорю.

Допустим, женщина несколько раз услышит, что она может получить рубец на матке, который приведëт к эндометриозу. Который, в свою, очередь, может привести к раку в 40 лет. Она не только здесь, у психолога, услышит это, но и в кабинете врача, и в отделении, где еë будут «выскребать». И еë мнение поменяется, потому что она услышала это от трëх разных специалистов. Случается даже так. Человек получает негативный медицинский анализ. И что он делает? Ищет подкрепления в других организациях. В одной организации скажут: «Онкология». В другой скажут то же самое, в третьей. И человек пойдëт и будет лечиться. А если сказали только в одном месте, то он не воспримет всерьëз. Если он пойдëт, пересдаст анализ платно – и ему скажут, что ничего нет, всë нормально, – то представьте, какой вред нанесëн. Человек перестал лечиться, получил хроническую форму, которая неизлечима, и в итоге просто доживает свою жизнь. В то время как мог получить адекватную диагностику с адекватной информацией, принять эту тяжелую новость, отгоревать еë. И уже идти по хорошему пути, получать терапию и дальше проживать свою жизнь более качественно, зная, что болезнь не перейдëт в тяжелую форму. Тогда качество жизни не будет страдать. Качество жизни страдает, когда человек принимает решение ничего не делать. Так же как с абортами. Принимается решение ничего не делать с полученной об аборте информацией. А ничего не делать – это вообще худшее решение. Когда решили за меня, а я это просто принял. Например, когда говорят: «Я иду на аборт по медицинским показаниям». А ответственность за последствия отдать на откуп другим людям. В заключение хочу сказать, что каждая жизнь имеет значение. Будь то человек еще нерождëнный или уже состоявшийся, получивший информацию о заболевании, либо иную «кризисную» информацию. И в том, и в другом случае важно, что ты решишь, что будешь делать с этой информацией. Если человек считает, что нет-нет-нет, это не про него, и прячет голову в песок, как страус, то проблема от этого никуда не девается. Надо просто сесть и понять все плюсы и минусы. Даже у фатальных заболеваний есть свои плюсы. Ты по-другому смотришь на жизнь.

– Это действительно очень интересная мысль – что каждая жизнь имеет ценность, каждый человек для чего-то посылается. И даже если он умирает сразу после рождеиня, это означает, что для чего-то он был нужен...

– ...сейчас, в данный момент и для данной ситуации.

– И для данного человека.

– Понимаете, если даже случается что-то очень плохое, это информация для чего-то тебе нужна. Ты можешь, получив этот негативный опыт, в будущем помочь кому-то в аналогичной ситуации. Либо, пережив какой-то опыт, ты что-то новое для себя найдëшь. Что-то связанное именно с твоей личностью, потому что часто мы знаем, что мы вот такие, но очень не хотим видеть это. И нас наталкивают на эту мысль болезнью – например, если она случается, потому что слишком много ешь. И иными проявлениями: что-то случилось, потому что ты так себя вëл. Вступал в беспорядочные половые связи, и теперь у тебя болезни, передающиеся половым путëм. И это тоже проявление силы, которая останавливает тебя, оберегая от более страшных последствий. Ничто не даëтся просто так. И я понимаю одно: в доабортном консультировании каждая жизнь имеет значение. И вне зависимости от того, сделает ли женщина аборт или оставит ребëнка, – этот ребëнок уже есть. Мы должны бороться за каждую маленькую жизнь, за благополучное течение беременности, в какой бы кризисной ситуации она ни была. Это ведь повлияет на еë дальнейшие беременности, на восприятие ребëнка, восприятие себя, мужчины. Как ты будешь позиционировать себя со своими детьми в плане отношения к абортам. Наша задача как специалистов – во-первых, расшатать мнение, что аборт – это нормально и что это способ контрацепции. А во-вторых, дать женщине возможность сделать выбор, и сделать его правильно, чтобы это потом не переросло в психиатрию или еще какое-то состояние, с которым она не сможет справиться.

– Спасибо вам за беседу! От себя хочу пожелать, чтобы среди ваших клиенток было побольше таких, которые уже приняли решение рожать, но им надо просто помочь психологически адаптироваться к их новому состоянию.

– Спасибо! Это очень важно.