Протоиерей Петр Чубаров: «Не нужно разделять свое пастырское служение и работу психологом»

20 февраля 2024 года в стенах Санкт-Петербургской духовной академии открылся Центр христианской практической психологии. На его семинарах священнослужители, психологи, педагоги и дефектологи, придерживающиеся христианского взгляда на эту науку, вместе разрабатывают методы духовно-психологической помощи страждущим людям. О задачах этой новой православной организации, о проблемах психологического консультирования в Церкви и о своем личном пути священника и ученого рассказывает председатель Центра, кандидат психологических наук, доцент кафедры церковно-практических дисциплин СПбДА, настоятель Никольского единоверческого храма протоиерей Петр Чубаров:

Протоиерей Петр Чубаров – Наш Центр был учрежден ректором Санкт-Петербургской духовной академии епископом Петергофским Силуаном по просьбе православных психологов. В городе уже существует два православных психологических центра. Один из них возглавляет Юрий Михайлович Зенько, другой – Лариса Филипповна Шеховцова. Но это общественные организации, которые в основном занимаются теоретической проблематикой. А священникам, педагогам воскресных школ и других служителей Церкви, работа которых связана с общением, кроме теории нужна и практика.

То есть теория должна воплощаться в конкретных практических руководствах, методических документах, которые отражают реальную систему работы. Пока ничего этого нет. Приходят люди и не знают, как работать. Причем многие приходят со своими базовыми компетенциями, которые они получили в светских учебных заведениях, и вольно или невольно реализуют их на приходах. Здесь есть внутреннее противоречие – как для самих специалистов, так и для Церкви. В Церкви все должно быть гомогенно, едино и подчиняться тем целям, которые определены еще в древности святыми отцами.

Навыки коммуникации, умение общаться, выслушивать собеседника – это все надо формировать

Центр христианской практической психологии появился, чтобы помочь священнослужителям и церковным педагогам в решении задач, которые есть и внутри приходов, и за их пределами, то есть в каких-то общественных структурах, с которыми мы взаимодействуем. Хоть я и возглавляю этот центр, но я тоже ученик. Мы с коллегами собрались вместе, чтобы помочь друг другу разобраться с вопросами, с которыми в одиночку разобраться очень трудно.

В «Социальной концепции Русской Православной Церкви» говорится о важности активной социальной позиции священства и вообще верующих людей. То есть надо не только стоять в храмах и молиться, но и выходить в мир – в больницы, в школы, в армию, работать с людьми с инвалидностью, со всеми страждущими душами. Насколько мы готовы к этому? Вопрос. Кто-то готов, кто-то – нет. А у кого-то из священников, готовых работать с разными людьми, нет соответствующей профессиональной подготовки. Навыки коммуникации, умение общаться, выслушивать собеседника – это все надо формировать. У кого-то это есть от природы, но если нет, то этому надо учиться. А где, у кого? Значит, нужна определенная традиция, а она требует разработки.

– Как современный секулярный мир влияет на сознание людей, приходящих в Церковь?

– Отсутствие религиозности – это непонимание сложности бытия. Религия усложняет мировосприятие человека. Можно видеть цель существования человека в этом мире как «больше зарабатывать денег, чтобы больше потребить» и готовить к этому ребенка. А можно понимать удовлетворение биологических потребностей как необходимый, но промежуточный этап, и есть сверхзадача более высокого порядка: обожение человека, то есть прохождение пути от образа Божьего к Его подобию. И если родители это понимают, то и ребенка будут по-другому воспитывать. А в наше время даже многие верующие интуитивно чувствуют потребность в Боге, но не включены в традицию, в христианскую культуру, то есть в Бога веруют, но по образу жизни мало чем отличаются от нецерковных людей.

– «Грех», «страсть», «уныние» – уместны ли такие понятия в психологии?

– Для меня уместны, потому что я и священник, и психолог. Да, священники могут не понимать психологов, психологи могут не понимать священников. А можно ли провести какие-то параллели? Конечно, можно. Среди терминов, которые мы знаем из богословия, христианской антропологии, есть и те, что используются в психологии. Но содержание этих терминов может быть в чем-то тождественным, а в чем-то разным.

Мы понимаем те или иные процессы, исходя не только из биологических особенностей человека, но и из взаимодействия человека с Богом

Какой может быть аналог церковному термину «уныние» в психологии? «Депрессия» – не в медицинском, а именно в психологическом плане, то есть устойчивые негативные эмоциональные переживания. Здесь очень много общего. Но в академической психологии будут учитываться биологический и социальный факторы, а в христианской психологии мы рассматриваем еще и духовный фактор. Соответственно, мы понимаем те или иные процессы, исходя не только из биологических особенностей человека и особенностей его взаимодействия со средой, но и из взаимодействия человека с Богом.

Один из смыслов христианской жизни – постоянное живое общение с Богом. Так что в любом терапевтическом процессе, связанном с христианской психологией, всегда присутствуют трое: специалист, пациент и Бог. И здесь термин «уныние» мы используем по отношению к верующим людям, идущим по пути обожения, у которых на некоторых этапах этого пути может возникнуть такое состояние, связанное, например, с неправильным построением аскетической практики.

– Реально ли в нашем мире быть здоровым?

– Смотря что понимать под словом «здоровье». Есть чисто медицинский подход, когда здоровье – это отсутствие у человека тех или иных симптомокомплексов. Как мы определяем, например, психиатрические заболевания? У нас есть классификация нозологических единиц, мы смотрим на человека и, если не находим у него синдромов из этого списка, значит, считаем его здоровым. Есть адаптационный подход, то есть смотрим, насколько человек адаптирован к среде. Подходов довольно много. Кто-то практикует комплексный подход, учитывая разные параметры, у кого-то есть доминирующее направление. И это говорит о том, что понятие «здоровье» тоже относительное. К тому же, здоровье – еще и историческая категория: то, что считалось здоровым, например, у каннибалов, сейчас у нас таким бы не выглядело.

Насколько вообще можно говорить о духовном здоровье? Ведь все мы в прелести. Соответственно, надо говорить не о духовном здоровье, а о степени духовного нездоровья. В Православии есть критерии, которые показывают этапы духовного роста, например, описанные в «Лествице». То есть вполне реально указать маркеры здоровья и нездоровья для каждого этапа духовного роста человека, это даже необходимо сделать.

– Бывают такие случаи: человек приходит к религиозному сознанию, а потом у него проявляется какая-то психическая патология.

– Так может происходить из-за неправильного включения человека в религиозную жизнь, в аскетическую практику, в богообщение. И эти дефекты связаны с прошлой жизнью человека. Можно прийти в Церковь, но внутренние установки останутся такими, которые входят в противоречие с церковной жизнью. А это порой приводит и к личностным разрушениям. Также можно начать воцерковление, уже имея какие-то психологические и психические проблемы, которые просто проявят себя на новой почве.

– Разделяете ли вы обращения к вам людей за помощью, за советом на обращения к священнику и обращения к психологу?

– Когда священник становится адептом какой-то нехристианской психологической школы, происходит разрушение цельности. А мы должны быть одними и теми же во всех своих проявлениях – в семейных, в дружеских, в профессиональных отношениях и в отношении к самому себе. Знаю случаи, когда священники консультируют в качестве психологов и разделяют две эти сферы. Не осуждаю, но не приветствую такое.

Не нужно разделять свое пастырское служение и работу психолога – как в общении с клиентами, так и в общении с прихожанами. То есть профессиональные психологические навыки, несомненно, реализовываются и в служении священника. Это умение слушать человека, чувствовать его, правильно реагировать на его слова – понимать, когда и какой нужно задать вопрос, а когда промолчать.

Задача Центра христианской практической психологии – выстраивание целостной мировоззренческой системы на основе православного вероучения, в которую органично были бы включены психологические знания. То есть это создание новой школы. Если бы такая школа уже была, не возникло бы вашего вопроса. Как бы ни обращались к священнику – «Василий Петрович» или «отец Василий», – он оставался бы одним и тем же иереем Василием и не разделял бы свою деятельность на два отдельных вида.

– Психолог, который одновременно и священник, может работать с неверующими клиентами? Имеет ли это смысл?

– Ни одна из психологических школ не является универсальной. И каждый человек находит ту школу, которая ему близка. Кому-то ближе годами полулежать на кушетке, выдавать какие-то свободные ассоциации или копаться в личных отношениях своего прапрадедушки с прапрабабушкой. А кто-то приходит и говорит: «У меня вот здесь возникает тревога», – и специалист не залезает в генеалогические дебри клиента, а рассматривает его реакции на конкретные ситуации, пытается помочь ему изменить отношение к этим ситуациям и так снять конкретный симптом.

Христианская психология ориентирована, прежде всего, на людей верующих или ищущих веру. Если к нам придет человек неверующий, мы его не прогоним. И для христианского психотерапевта нет смысла предлагать такому клиенту покаяться или помолиться. Общие принципы общения сохраняются. Терапевтический процесс предполагает межличностное взаимодействие. Дошедший до целостного мировосприятия священник с психологическим образованием будет не и тем, и другим, а единым человеком, проекции которого будут так или иначе связаны с религиозностью. И здесь пришедший неверующий клиент или уйдет, или останется.

– Отец Петр, расскажите, пожалуйста, о вашем профессиональном пути в науке.

– Я закончил факультет дефектологии ЛГПИ им. Герцена. Дефектология существует на стыке медицины, психологии и педагогики, и я стал развиваться в направлении психологии. Учился в очной аспирантуре. Диссертация у меня посвящена проблемам Я-концепции детей с нарушениями интеллектуального развития. После защиты стал кандидатом психологических наук, прошел большое количество стажировок (в частности по клинической психологии в НИИ им. Бехтерева), а потом долгое время преподавал психодиагностику опять же в ЛГПИ им. Герцена. Лет 13 назад меня пригласили преподавать в духовную академию. Я читаю там три курса: общую психологию, возрастную психологию и психологию семейных отношений с консультированием.

– А как вы пришли к вере?

– В школьные годы я увлекался греческой историей и мифологией. Наверное, в каком-то смысле это повлияло на мое мировоззрение – по крайней мере, уже тогда оно было не столь материалистическое, как нам внушали в школе. У меня было внутреннее, еще не оформленное ни в какую идею ощущение того, что есть нечто высшее. А еще повлияла моя семья, в которой праздновались церковные праздники. И я участвовал в таких процессах, как раскрашивание яиц, приготовление пасхи (в нашей семье пасху именно варили по дореволюционному рецепту, а не просто смешивали творог с другими ингредиентами).

Когда я понял, что в коммунистической идеологии нет личности, то осознал, что построенная на такой идеологии система недолговечна

Уже в вузе, когда мы изучали историю КПСС, мне пришла в голову мысль, что в работах основоположников марксизма нет человека: есть классы, страты, какие-то общественные ценности, общественно-историческая значимость, а где маленький человек? В это время я читал Достоевского, у которого правда психологии человека доминирует над какими-то формальными идеями, то есть он был не пропагандистом, а тем, кто погружается в глубину человеческой души. Это приводило меня в восторг. И когда я понял, что в коммунистической идеологии нет личности, в моей голове прозвучала фраза о том, что построенная на такой идеологии система недолговечна. Правда, тогда я нашел неправильное решение – подумал, что надо соединить марксизм с психологией. Но мое материалистическое восприятие снова пошатнулось.

Через год при изучении этики мне пришла в голову мысль, что если этические нормы – только продукт жизни общества, то их значимость минимальна, и мы свободны нарушать любые из этих норм. Получается, что этические нормы навязываются мне обществом и являются агрессией против моей самости. Но тогда же я думал и о том, что если этические нормы связаны с метафизическим началом, то, наоборот, мы должны их принять как явление высшего порядка. То есть для нормальной жизни личности и общества необходимо метафизическое начало.

Также я ездил с гидрологической партией на Памир, два месяца жил в горах. У меня с собой были томик Омара Хайяма и материалы по суфизму – это был уже конкретный поиск. Как-то я ночевал один – охранял имущество нашей группы. После ужина лег спать, и мне приснились раннее утро, русская речка, бегающие по ее низким берегам лошади, стожки, монастырь, куда я пошел, встретил там двух иноков, говорил с ними, а потом услышал пасхальный звон, и в этот момент у меня перед глазами были большие золотые звезды на синих куполах. После пробуждения у меня родилась отчетливая мысль: «Пора возвращаться в Россию и идти в Церковь».

Где-то с 1975 года я стал регулярно посещать праздничные церковные богослужения. И как раз в этот период возникло сообщество близких друзей, не удовлетворенных тогдашней официальной идеологией и искавших для себя мировоззрение, мироощущение. Нам оказалось близко православное понимание жизни. Мы пришли в Церковь – трудничали в монастырях. Тогда монастырей было немного, ближайший – Псково-Печерский. Еще были живы знаменитые старцы, в том числе отец Иоанн (Крестьянкин). Мы с ними общались, были у них на послушании, просили у них советов. И вот из этой среды образовалась группа для совместного развития. Ведь не было христианской литературы, даже Евангелие трудно было достать.

Мы делали доклады по истории Церкви, также у нас было творческое изучение Священного Писания – конечно, на основе святых отцов. Но у нас была задача, чтобы человек пропускал Священное Писание через сердце, воспринимал его органично, чтобы у человека выработалось живое понимание Священного Писания. А я уже тогда работал психологом. Меня в большей степени волновало, как Писание живет в человеке, то есть насколько человек соотносит свою жизнь с Писанием, в первую очередь с Евангелием и с апостольскими Деяниями и Посланиями.

Меня волновало, как Писание живет в человеке, то есть насколько человек соотносит с ним свою жизнь

В конце 1980-х наша группа созрела для создания общины, чтобы совместно молиться, служить. В 1990 году мы зарегистрировались, стали бороться за единоверческий храм святителя Николая Чудотворца, в котором расположен Музей Арктики и Антарктики. Боремся до сего дня безуспешно, но все-таки нам город выделил помещение в соседнем доме (который когда-то был приходским), которое мы переоборудовали в домовый храм. Часть нашей общины – тоже психологи.

К принятию священного сана я не стремился. Но в кружке, о котором я говорил, многие организационные вопросы лежали на мне. Так же было и тогда, когда мы стали церковной общиной. Господь дал мне внутреннюю, психологическую возможность доводить до конца начатые дела. И когда через годы возник приход и встал вопрос о священнике, то люди и сказали: «Ну, давай! Вперед!» Надо – так надо, и я был рукоположен. То есть меня избрала община. В этом есть определенная тяжесть, потому что такая внешняя бурная активность мешает внутреннему духовному пути, который имеет не меньшее значение для личности, чем церковное служение. Так что мне бывает не всегда радостно. С другой стороны, куда деваться?