Как Бог через людей мне помогал в самых трудных жизненных обстоятельствах

А. П. Арцыбушев держит рипиду во время всенощного бдения накануне освящения Троицкого собора. 1989 г. Фото: diveevo-monastyr.ru     

Часть 1.

В жизни моей мне много раз приходилось попадать в такое положение, когда смерть была рядом – и она отходила. Я трижды тонул, и кто-то проходил мимо. Это не ангелы спасали: кто-то бросал веревку, кто-то бросал кол. Кто-то выбивал из моей руки провод высокого напряжения и т.п. Их было много, таких случаев, я их все не перечисляю, а просто рассматриваю это как «милосердия двери», которые Бог мне давал. Мне нужно было еще что-то делать дальше, или просто нельзя было меня брать в тот момент, потому что я тогда не попал бы в Его Обители, а попал бы в совершенно другие.

Если бабушка потеряет очки, она спрашивает: «Батюшка, ну где же мои очки?» Батюшка был как бы обитателем нашего дивеевского дома

В нашем дивеевском доме преподобный Серафим был как бы главной личностью: у него на все спрашивали благословения. Если бабушка потеряет очки, она спрашивает: «Батюшка, ну где же мои очки?» Если коза не телится, то спрашивает: «Батюшка, ну почему коза не телится?» То есть все обращались к Батюшке, и Батюшка был как бы обитателем нашего дивеевского дома. В каждой комнате висела его икона – или так, или иначе... Проходишь в комнату: опять Батюшка, опять Батюшка. Так что мы росли в такой атмосфере, в какой мало кто рос. И она нас угнетала, потому что нас никуда не пускали, в школу нас не отдавали, нас учили дома. Была Анна Григорьевна, нас учили церковнославянскому, мы проходили все апостольские послания – с толкованиями, со всем. Нас учили славянскому языку, и когда мы жили в Муроме, мы с братом уже были подготовлены в четвертый класс. Мы уже туда совершенно спокойно поступили. Но в Дивеево мы жили совершенно изолированно, и это была, конечно, глупость моей бабушки. А моя бабушка – чистокровная черногорка. Во мне 25 процентов черногорской крови.

Черногорские предки А. П. Арцыбушева — царица и царь Черногории Петр II Петрович Негош     

Вот, у меня тут наверху – Царь черногорский Петр, его жена София, а под ней – мой прадед. Их фамилия «Подгоречанин-Петрович», и моего прадеда «Подгоречанин-Петрович». То есть он имеет прямое родство с этим Петром. Но какое, установить трудно, потому что все умерли. Но кровь – у нашего отца 50 процентов, а у меня – 25. Кровь довольно бурливая, с этой кровью не в монахи идти... И мама понимала, что монах из меня выйдет плохой.

Таким образом, мне как бы от рождения самим происхождением было предопределено советской властью сидеть в тюрьме, а не гулять на воле.

В Муроме на меня стучали вот такие же пацаны. Когда мне следователь внушал: «Вот, что вы тогда-то говорили...», я ему отвечал: «А вы бы еще грудных детей спросили, что я говорил».

В общем, из Мурома меня забрал к себе Николай Сергеевич Романовский. Отец архимандрит Серафим (Климков), который был духовным отцом моей матери, тайно жил в Киржаче. Ну, вы знаете, что послание Митрополита Сергия (Страгородского) вызвало разделение Церкви, размежевание Церкви на «поминающих» и «непоминающих». Конечно, и владыка Серафим, и очень много духовенства ушло вместе со своими духовными чадами в потаенную Церковь, многие – в Киржач. И отец Серафим тоже. И я туда возил мамины какие-то Исповеди – не знаю, то, что нужно. Потому что она не имела права выезда, а мы, дети, имели право выезда. И вот, там совершенно неожиданно я встретился с Николаем Сергеевичем Романовским, духовным чадом отца Серафима. И нас положили в чулане на раскладушке, и мы всю ночь проговорили.

А у меня репутация в Муроме была очень плохая, потому что я был шпаной, я лазал по огородам, воровал чужие огурцы, чужую картошку копал и т.п. Потому что мать с утра до вечера работала, мы были тогда сами по себе. Учиться я не очень хотел, и не учился. И, таким образом, репутация моя была довольно кислая. А когда мы с ним разговорились ночью (мы всю ночь проговорили), то он мне сказал: «Я понял, что ты совершенно другой, что это все – наносное». И он попросил благословения у отца Серафима (Климкова) на то, чтобы взять меня к себе в Москву. И потом мне сказал: «Он мне благословил, и сейчас ты поезжай в Муром, кончай семилетку, а потом приезжай ко мне». Я поступил в школу взрослых, окончил ее и был на вылете. И маме говорю, что хочу поступить в Театральное училище или в Театральный институт. Тогда мама мне говорит: «Ты понимаешь, быть артистом гениальным – это прекрасно, но быть провинциальной клячей... Ты подумай, на что ты рассчитываешь!» Она мне не говорила «нет», она мне не говорила «да», она сказала: «Иди подумай!»

Или, если я мальчишкой попадал в какое-то непонятное положение и не знал, как мне выйти из него, – я шел к матери и спрашивал, что мне делать. Она мне говорила: «Тебе жить, тебе и думать. Я тебе подсказывать не буду! Ты влип, ну, вылипайся!» И потом: «Между прочим, я бы на твоем месте поступила так...». Понимаете? Она не навязывала себя, она нигде не ломала своих детей под свою волю. И поэтому мы выросли как бы на какой-то духовной свободе.

Мама не навязывала себя, не ломала своих детей под свою волю

Например, моего сына воспитывала тетка родная. Она тоже даниловская, тоже «непоминающая», но она – кликуша, которая на каждом шагу крестится. И у нее воспитывался мой сын, воспитывался принудительно: «Сегодня – в церковь, завтра – туда, садись сюда, молись здесь, читай то-то и то-то». В конечном итоге мой сын вырос полным атеистом, он слышать не может о Церкви, об этой стороне жизни. И порвал со мной все отношения, потому что если я разговариваю, то я разговариваю на эту тему. И считаю, что она – эта тема – необходима и жизненна. Если ты не понимаешь, то прослушаешь, и мимо пройдет. А какое-нибудь слово, да застрянет.

Вот так же и книга «Милосердия двери»: отец Александр сказал, что «после она будет нужна». Я сейчас вижу, как она задевает многие сердца, как она входит в жизнь многих. Хотя я и не преследовал такой цели: я не писал духовную литературу, я просто описывал свою жизнь. Как Бог через людей мне помогал в самых трудных жизненных обстоятельствах.

Мама очень боялась, что я женюсь на какой-нибудь неверующей, на какой-нибудь атеистке. Она боялась за меня. Она лежала в клинике, я бывал каждый день у нее. И вот, она, видя, что я на монастырь не очень клюю, говорит мне: «Если ты хочешь жениться, я тебе очень советую: женись на Тоне». Это дочь ее подруги по потаенной Церкви. Она в тайной схиме умерла, дочь ее звали Тоней. А я очень доверял матери, доверял ее интуиции. И всегда «примерял», что она советовала. «А как бы она сделала, сказала...».

И вот, я пришел к этой Тоне и сделал удивительное предложение. Оно заключалось в следующем: «Слушай, я хочу иметь семью, мне мама указала на тебя, что ты была бы мне хорошей женой. Но ведь ты знаешь, у меня нет к тебе любви, но женщины умеют заставлять себя любить. Я тебе говорю прямо, что ты должна заставить себя любить!» Она вместо этого побежала искать колдуний, искать средство приворожить меня на всю жизнь, «под каблук», и т.п. И, короче говоря, одна колдунья ей что-то нашептала, и она что-то дала мне выпить тайно. В конечном итоге с первой же брачной ночи она мне стала противна до такой степени, что мне не хотелось даже рядом быть. Получилось, что ворожея ее приворожила ко мне, а меня отворожила. Бог спас, потому что все-таки это уже сатанинская вещь. Бог отвел это от меня, но все-таки мы поженились. Не знаю, когда она к ней бегала, но нас венчал «потаенный батюшка», которого впоследствии арестовали, а вместе с ним арестовали 20 человек, в том числе Николая Сергеевича, у которого я жил. И прихватили меня, потому что там много уже было поводов для того, чтобы... Как следователь говорил: «Ты нас ненавидишь». – «За что?» – «У тебя то-то и то-то, твоего дядю расстреляли». Я говорю: «Я вас презираю, а не ненавижу...». А меня обвиняли в подготовке покушения на Сталина, ни больше ни меньше.

Алексей Петрович Арцыбушев. Фото Романа Наумова     

Меня посадили в «бокс номер 3», был весенний день, я был в безрукавке. Я перекрестился: «Слава Богу, все кончено!» Потому что я не знал, как разорвать отношения с Тоней, потому что там был ребенок.

Я не знал, как разорвать отношения с Тоней, потому что там был ребенок

Но вообще – еще при жизни на воле – я нашел путь, как уйти: я ушел в художественную студию, в которой получил художественное образование. И там влюбился в одну девушку. И получился «треугольник». Но с одной стороны «треугольника» была любовь, с другой же – сами видите, какая неприязнь и невозможность жить. И когда любимая девушка меня спрашивала: «А почему ты не идешь дальше?», я ей ответил, что не могу завязать второй узел, не развязав первый. Я этого не могу сделать. И когда меня посадили, я перекрестился и сказал: «Слава Богу, что все кончено!» Бог Сам развязал этот узел...

Первое, о чем я думаю, – это о тех, кто все эти камеры заключения прошел – в их числе и дядя Миша, мой крестный отец. И я принял решение: пусть я здесь, в этом ящике, должен умереть, но только чтобы из-за меня сюда никто не сел! Вот, мой настрой был такой. Это очень много значило. Потому что я поставил на себе крест.

И это дало мне такие силы бороться со следователем, что он ничего не мог сделать, он был абсолютно обезоружен. Во-первых, я ему не давал никаких показаний: на анкетах все перечеркивал, все зачеркивал, пустые листы все перечеркивал, потому что я знал, что такое это «следствие». Понимаете, это очень страшная вещь. Днем ходи или сиди – ложиться нельзя! Ты ляжешь только – тут же дверь открывается, «вертухай» берет тебя на допрос. 12 часов допроса! Потом тебя после допроса приводят в камеру: спать нельзя, ходи или сиди! Потом опять ночь начинается... И так – 3 недели без сна! Или даже больше... Человек становится невменяемым.

И вот, сейчас идет, например, очень большая внутренняя борьба за канонизацию, между прочим, два обращения мною было написано Патриарху по этому вопросу (потому что я сидел по церковному делу): я считал своим правом написать, что нельзя оценивать человека, отдавшего свою жизнь за веру, по тому, как он себя вел на следствии. Потому что я сам прошел через это и знал, каким образом следствие действует.

Мне следователь сказал: «А ты знаешь, мы с вас, святош, очень легко снимаем ореол мученичества!» Я спрашиваю: «Ну, и как?» Он показывает мне папку, на которой написано «Хранить вечно»: «Вот, в этой папке, в этих делах мы вас обливаем таким говном, что веками не отмоетесь!» И это я знаю, потому что такой пример...

Вот, меня (или кого-то) с табуретки отвели от следователя в камеру. Следователь остается, бланков допроса у него полно. И он может задавать пустой табуретке какие угодно вопросы и отвечать сам на них! Потому что заключенный, которого увели, уже подписал те бланки допроса, которые ему дали в эту ночь. А там пустых листов сколько угодно: поэтому ты можешь там «наворачивать», ты можешь от его имени предавать и так далее. Например, спрашивают о чем-то заключенного, но ведь есть духовные чада, есть записные книжки... «А это кто? А это кто?» И теперь многих священнослужителей обвиняют, что они «продали» кого-то! Да они не «продали»: это следователь «продал» за них: там – табуретка, а следователь написал про них... «А знаете ли вы такого?» – «Да, знаю». И начал обливать говном того, кого уже нет, как предателя!

Алексей Петрович Арцыбушев. Автопортрет     

И наша Комиссия по канонизации берет эти «документы» за главную основу! В то время как такие «признания» – чисто сатанинская вещь. Я об этом пишу, я об этом говорю, об этом я писал отцу Димитрию Смирнову тоже.

Я написал два обращения Патриарху, одно спрятал владыка Ювеналий на 2 года... В конечном итоге я опубликовал в Интернете, Патриарх узнал о моем обращении через 2 года! И потом собрал Совет, исключил оттуда владыку Ювеналия, но... ничего не изменилось, все идет по той же линии. Когда я пишу Патриарху, что в прежние гонения на христиан любой человек, отдавший жизнь за веру, был моментально причисляем к лику мучеников, и на его могиле служили литургию, то задаюсь вопросом: почему нам нельзя пойти по этой линии? Ну, я думаю, что свое дело я сделал, а что дальше – это уже не мое!

А. П. Арцыбушев в последние годы жизни. Фото; diveevo-monastyr.ru     

Самая интересная вещь, которую я обязательно должен рассказать... Когда я поселился в Москве у Николая Сергеевича, я познакомился с очень большими и интересными людьми – по внутреннему своему духовному состоянию, по интеллигентности, по воспитанию. В частности, была такая Маргарита Анатольевна Тыминская, у которой сына посадили за то, что тот что-то сказал про Сталина, а ему было 15 лет. И вот, вся ее жизнь была в следующем: посылки – свидания, посылки – свидания. Потом его освободили, и он очень быстро «склепал» ребеночка. А потом, как только началась война (месяца через два, через три), его моментально взяли на фронт. И опять – ожидание писем: треугольничек есть, треугольничка нет. Нет, нет, нет... И сообщают: «погиб в боях при станице Буденновской». Есть ли надежда ехать и искать, где похоронили, найти могилу.

И вот, эта Маргарита Анатольевна берет отпуск и уезжает туда, и я ее должен проводить. И думаю, что же ей дать на дорогу. И дал ей на дорогу образок преподобного Серафима: это иконочка моего отца, он ее всегда носил с собой, когда решались какие-то важные дела. Все время носил с собой... А это – частица от мантии Преподобного, это я уже в нее вставил. Это единственное, что осталось у меня, когда я вернулся после реабилитации. Единственное, что у меня осталось, когда я вошел в ту комнату, где я жил – увидел эту иконочку и, конечно, схватил ее моментально.

Даю ей эту иконочку и говорю: «Маргарита Анатольевна, возьмите, может быть, Батюшка Серафим вам поможет найти сына»

Даю ей эту иконочку и говорю: «Маргарита Анатольевна, возьмите эту иконочку моего отца, может быть, Батюшка Серафим вам поможет найти сына». Она приезжает туда: там все сгорело. Два раза станица переходила из рук в руки. Все горело, все сгорело, население строило себе какие-то подвалы, землянки, но не уходило с места жительства. И когда ее спрашивали, что она ищет, над ней все смеялись: «Что ты приехала ветра в поле искать? Вот курганы, вот курганы, вот курганы... Бульдозерами туда свозили трупы, а ты – ищешь могилу! Ты что, глупая, что ли? Два раза из рук в руки переходила Буденновская, какие здесь бои были!»

И вот, она в отчаянии: два дня ходит, спрашивать не у кого, все показывают на курганы. И говорит: «Вдруг я вспомнила, что ты дал мне иконочку Преподобного Серафима!» Последний день, ей нужно уже уезжать. «Я иду и, вспомнив, что ты мне ее дал, иду и кричу: ‟Помоги! Преподобный Серафим, помоги! Дай мне найти сына!ˮ И в таких молитвенных криках человек идет как бы в тумане: он не видит ни того, кто впереди идет, ни того, что сбоку, да и того, куда он сам идет...

Она видит женщину с ведрами воды. А на груди ее, на цепочке, висит крестик ее сына

Я сам переживал такие моменты, когда нет ничего – а присутствует только один крик или одна мольба! И вдруг она натыкается на что-то мягкое. Придя в себя, она видит женщину с ведрами воды, в майке. А на груди ее, на цепочке, висит крестик ее сына. Она ничего больше не видит: ни лица этой женщины, ничего другого, – она видит только цепочку и крестик! И говорит: «Откуда это у вас?» А та отвечает: «Этот солдат в моей хате умер, а я его в своем огороде похоронила! Пойдем!» Вот, как Преподобный Серафим нашел могилку... Вот, что значит вера! Я всегда об этом рассказываю. А вот – эта иконочка Преподобного...