Наш дом дышал духом Дивеева, духом преподобного Серафима

Серафимо-Дивеевский Троицкий монастырь. Вид с реки Вичкинзы, 1910 г. Фото: sobory.ru     

В процессе своей жизни, уже после тюрьмы, после ссылки, после реабилитации, я совершенно неожиданно попал в Обыденский храм. Там по понедельникам читал акафист преподобному Серафиму отец Александр Егоров. И пел народ – на дивеевский распев. И я каждый понедельник там бывал, потому что Дивеево – моя родина.

И он заметил меня, что я вовремя крещусь, потом подошел ко мне: «Пойдемте со мной в алтарь. Нам очень нужен помощник: я вижу, что вы кое-что можете делать...». И ввел меня в алтарь, и в этом алтаре я проработал 38 лет!

Но я художник, и поэтому я мог планировать свое время как угодно. Я, конечно, без всяких копеек работал. И вот, в одном разговоре (уже отец Владимир Смирнов, мой духовный отец, умер) с отцом Александром перед всенощной (я пришел раньше, и он тоже) зашел что-то разговор о Дивеево: кого я видел, кого встречал в жизни, – и он сказал: «Почему вы не пишете? Это все надо записывать!» Я говорю: «А кому это надо?» – «Нам с вами это не надо, но придет время, когда это будет необходимо. Пишите!» – Я ему говорю: «Я все забыл!» – «Вспомните».

Потом он встал около престола, начиная всенощную, я – за ним, около аналойчика, рядом встал, он положил на мою голову, вот так вот, руку благословляющую, очень долго ее держал, так что у меня мурашки по спине заходили. Потом благословил и сказал: «Вы все вспомните, пишите!»

Я никогда ничего не писал, кроме писем. И я это вроде как принял – и не принял. А потом мне совершенно неожиданно захотелось писать. Вот, пришла необходимость, и я начал писать. И первое, что я написал, – это «Матушка Евдокия». Это из Самарканда моя тетка, она там 40 лет в церкви проработала. Она в монашестве была, и я туда ездил каждый Великий пост, а потом – на Рождество Божией Матери, на месяц. И помогал им, потому что я читал уже и по-славянски и т.д. И с этого я начал.

Я, как в кино, видел свою жизнь, и она открывалась передо мной интереснейшим образом

А когда я писал «Матушку Евдокию», то это было как кино: я, как в кино, видел свою жизнь, и она открывалась передо мной интереснейшим образом. И таким образом скомпоновалась книга. Когда я это кончил, то начал книгу «Милосердия Двери». Она начинается со дня моего рождения.

Дело в том, что я родился в Дивеево, 12 км от Сарова, около стен Дивеевского монастыря. А это – Четвертый Удел Матери Божией. Мой дед Арцыбушев был нотариусом у Его Величества, очень любил Дивеево и очень помогал ему, очень любил преподобного Серафима. И Дивеево ему отдало землю Мантурова, с его домиком. И он там выстроил колоссальный дом в 12 комнат, перевез туда всю из Петербурга мебель, и я в этом доме родился. И мой отец, женившись на моей матери, приехал туда жить. И там мое детство началось, и поэтому Дивеево для меня является родиной.

Мама, Татьяна Александровна Арцыбушева. Фото из архива А.П. Арцыбушева     

Род Хвостовых (а моя мать – урожденная по отцу Хвостова) – это древний дворянский род, также и Арцыбушевы.

Вот моя бабушка (портрет ее тут висит), она ведет линию своего рода от Рюрика. Представляете себе? Так что все мои дворяне-родственники жили патриархальной жизнью, а не разгульной помещичьей. И поэтому в Петербурге семью Арцыбушевых высмеивали: «Все в субботу – кто в театр, кто к графине такой-то, а Арцыбушевы – в церковь». Так же – и Хвостовы. Хвостов, мой дед, был министром юстиции и внутренних дел, и он знал только семью и работу. И только, если есть, официальные приемы. Никаких клубов, ничего... И тоже духовно направленная семья была, и своих детей воспитывала в этом же духе. И у меня есть записки матери, по которым я работал над книгой «Милосердия двери».

Бабушка, Анастасия Владимировна Хвостова. Фото из архива А.П. Арцыбушева     

Дело у том, что отец мой умер, когда мне не было двух лет, а моему брату не было трех лет. И последние слова моего отца, обращенные к матери и к нам: «Ближе держи детей к добру и к Церкви». Что она и старалась делать.

Мы – дети – воспитывались в религиозном духе, но без ханжества и фарисейства

Самое главное, и я хочу это именно подтвердить, что мы – дети – воспитывались в религиозном духе, но без ханжества и фарисейства. Этого в доме не было, хотя дом жил монастырской жизнью. По-монастырски жил, кроме детей, у которых были какие-то поблажки во время постов.

Ну, рядом преподобный Серафим... Земля Мантурову принадлежала – ближайшему самому, кто строил Дивеево. Поэтому наш дом и земля – вот лавочка, на которой умер он, вот яблоня, под которой он сидел, – наш дом дышал духом Дивеева, духом Сарова, духом преподобного Серафима. И поэтому мы все выросли в такой атмосфере «непринудительной веры».

Например, мама спрашивает нас: «Ну, кто из вас хочет до ‟Плащаницыˮ не есть?» Или: «Кто из вас хочет не есть до первой звезды?» – «Мы, мы!..» То есть не было команд, не было насилия ни надо мной, ни над братом в отношении веры.

«Кто из вас хочет пойти со мной в церковь?» (предположим, в непраздничный день). – «Мы, мы!..» Понимаете? И поэтому нас никогда не наказывали, никогда не били. Если кто-нибудь из нас, например, нашалил, то мама говорила: «Сядь на стул и обдумай свое поведение!» И вот, мы сидели и обдумывали – без всяких наказаний или насилия со стороны. Это очень важно, потому что вера вошла в нас не насильно: мы сами ее искали вместе с матерью.

Мать моя овдовела в 24 года, отец умер от скоротечной чахотки. По запискам моей мамы, она сообщает, что «я могла бы выйти замуж, но никогда бы не нашла отца для детей». И поэтому она приняла тайное монашество. В этом ей очень поспособствовал и помог отец Серафим (Климков) Даниловский. Впоследствии он был схиархимандрит Даниил. Он попал в наш дом, приезжая в Дивеево со своими духовными чадами, и там мама с ним познакомилась. А потом она стала его духовной дочерью. И в Даниловском монастыре он ее тайно принял: не он ее постригал в монашество, а владыка. А он только накрыл мантией. Каким образом? Этого никто не знал.

Папа, Петр Петрович Арцыбушев. Фото из архива А.П. Арцыбушева     

Когда я уходил в армию, мама моя болела декомпенсированным пороком сердца: она могла умереть в любой момент. И я ей сказал: «Мама, мы ничего о тебе не знаем. Я уезжаю, у тебя такая болезнь, что я могу приехать и тебя не застать. Я тебя очень прошу: напиши». И она оставила после себя «Записки монахини Таисии», которые я публикую. В «Милосердия двери» они не попали, они попали в другую книгу. Вот, там она и описывает свое решение и свой духовный путь.

А дальше – в Дивеево приезжает в ссылку владыка Серафим (Звездинский). Он был архиепископом Дмитровским и викарием Московским. И когда Патриарх Тихон оставил после себя трех местоблюстителей (потому что такое время было: одного убьют, один остается). Агафангел и Кирилл были моментально убраны, а остался Петр, и владыка Серафим работал с митрополитом Петром, разгребая все церковные дела после смерти Патриарха. ГПУ приказало его убрать, и в конечном итоге он ушел в добровольную ссылку в Дивеево. И мама стала его духовной дочерью.

Cвященномученик Серафим (Звездинский)     

Первую Исповедь, которую я в 7 лет приносил, я приносил ему. Я стал первым, на кого он надел стихарь, и я стал посошником.

Как-то сидел у него в доме за обедом, и он меня спрашивает: «Алешенька, а кем ты хочешь быть?» Я говорю: «Я хочу быть орателем». Все засмеялись, а мама сказала: «Он спутал, он хочет быть оратором». А я сказал: «Нет, я хочу быть орателем, а не оратором». Меня владыка Серафим называл своим «самым маленьким духовным чадом».

Он вошел в мою жизнь очень плотно, потому что однажды он взял меня и брата моего, ввел к себе в молельню и начал меня облачать в монашеские одежды. Потом попросил меня взять ножницы, взял их и постриг. И на ухо что-то мне сказал – что, я не расслышал.. Он был прозорливым, это по записям мамы было видно: он ей предсказал всю жизнь, как будет дальше... Весь путь ей раскрыл, как она будет духовно жить.

Мама меня спросила: «А что он тебе на ухо сказал?» Я говорю: «Я не расслышал». Но мама приняла это как пророчество с его стороны, и этим жила.

Она лежала в госпитале перед своей кончиной, и она меня упрашивала идти по этому пути. А мне было 23 года. Я говорю ей: «Мама, в 23 года зачем я буду один грех менять на другой? Я совершенно не готов ни к какому монашеству, я совершенно не готов принять обеты». Причем владыка Серафим с меня никаких обетов не брал. Он сделал что-то, но без обыкновенных обетов – нестяжания, послушания и целомудрия. И я говорю: «Что ты хочешь от меня в 23 года?» А мама в прямом смысле это восприняла... А так и осталось непонятно, для чего он это сделал: то есть какое это было с его стороны действие, до сих пор непонятно. Но оно было.

Таким образом, с владыкой Серафимом у меня связано непонятное какое-то духовное действие...

Он был очень добрым. Я однажды на Пасху во время службы, стоя с посохом, заснул. Мне было 7 лет. Посох мой упал, владыка вышел из алтаря, поднял посох, встал с ним около престола, а когда ему нужно было выходить – он дал мне поспать немножечко, – отдал мне посох тихонечко. Вот владыка в моем восприятии...

Дивеево закрыли в 1927-м году, а Дивеевский наш дом рухнул в 1930-м году, когда расстреляли брата моего отца, Михаила Петровича Арцыбушева. Он был директором рыбных промыслов и Каспия, там их было 50 человек. Когда я получал на них реабилитацию, на бумаге было написано: «за отсутствием преступления». Но один дед, другой дед и расстрелянный дядя Миша – конечно, был такой «хвост» хороший, чтобы мне в свое время сесть на Лубянку. Что со мной и случилось, но уже в 1946-м году.

Мама переписывалась с владыкой Серафимом: Дивеево закрыли, его арестовали и игуменью. Он в Миленках жил. А после расстрела дяди Миши с конфискацией всего имущества нас – в чем мать родила – выгнали. И дали матери на выбор город ссылки. Она выбрала Муром, потому что когда Дивеево разгоняли, туда уехало большинство Дивеевских сестер. В том числе две родные сестры моего отца, которые были монахинями Дивеевского монастыря – одна Варвара, а другая Феофания. И поэтому у нее было место, «куда ноги ткнуть». А там – сплошной голод. Мы жили на подаяние. И бывали такие случаи, когда мама вставала на колени перед иконой и говорила: «Господи, дай мне мыла, у меня дети завшивели!» И кто-то приносил мыло и хлеб. И вот, это милосердие я испытывал на себе с раннего детства. А потом на протяжении всей моей жизни вот это милосердие Божие – конечно, оно через человека идет, а не ангелы приходят, – я испытывал очень много раз. Потому что около 15 раз я был накануне смерти. Она потом куда-то отходила или кто-то ее отводил. Я попадал под высокое напряжение, и кто-то выбивал из моей руки провод... То есть, опять-таки, эта милость Божия – я ее испытывал на себе на протяжении всей жизни. И поэтому, когда я думал, как назвать книгу, я называл ее «Милосердия Двери». Это начальные слова молитвы к Матери Божией.

Алексей Петрович Арцыбушев     

Я начал очень рано курить. Конечно, денег не было ни на какие папиросы, а мама из Дивеево вывезла иконочку с серебряной ризой, Тихвинскую икону Божией Матери. Я эту ризу снял и понес в Торгсин, заложил ее и получил боны. А на боны получил папиросы. Мама очень быстро обнаружила это: вызывает нас обоих и спрашивает: «Кто из вас?» Я говорю: «Я». – «А где риза?» – «Я ее в Торгсин сдал». – «А что ты купил?» – «Папиросы».

Тогда мама меня берет меня очень спокойно за руку, подводит к столу, на котором лежит черная дощечка, и говорит: «А сейчас вот ты слушай и запомни на всю жизнь. Ты не умрешь до тех пор, пока не сделаешь ризу Божией Матери! Запомнил?» – «Запомнил!» И все... Через 60 лет я вспомнил об этом, потому что в 1990-х годах Троицкий собор разрушенного Дивеевского монастыря передали верующим. И Соня Булгакова (монахиня Серафима), которая знала меня с трехлетнего возраста, и мы с ней связь поддерживали (когда она бывала в Москве, всегда заходила ко мне), – вдруг я получаю от нее такое письмо: «Проснись, что спишь! Нам передали Троицкий собор. Ты художник, ты должен возглавить работу, взять на себя этот труд. Неужели у тебя хватит духу отказаться?» И подписывается: «монахиня Серафима (Булгакова)». И вдруг – в скобках – «подруга твоей матери». Моя мама уже тому 40 лет назад умерла, понимаю, что это подруга маминого детства. Но зачем эта подпись?

Когда я прочитал письмо, я понял, что меня зовет в Дивеево мама

И когда я прочитал письмо, то я понял, что меня зовет в Дивеево мама – через Соню; и я, конечно, полетел туда моментально. И 5 лет возглавлял и курировал все работы по восстановлению прежнего иконостаса по единственной фотографии. Нашел архитекторов, нашел мастеров, специалистов по резке, по этому строительству.

Мы сделали сень над ракой преподобного Серафима и первый ярус центрального иконостаса. И когда пришли мощи, все ждали, что Патриарх привезет и икону «Умиления» Божией Матери, потому что это была икона, перед которой умер преподобный Серафим, и после его кончины Саров передал Дивееву. Потому что Дивеево было построено по ее повелению, и Она Себя назвала Верховной Игуменией. И естественно, что Саров передал икону «Умиления» в Дивеево. И она была центральной, или главной, святыней и моего детства, и всего Дивеева. Потом она была вывезена: перед закрытием монастыря уже было видно, что все это уже на ладан дышит, и ее игуменья вывезла, вместе с драгоценнейшей царской ризой, которую Государь Император при открытии мощей преподобного Серафима преподнес на эту икону. Она вся была в драгоценных камнях, в алмазах и жемчугах. И игуменья все этой тайком вывезла в Муром, где она уже купила заранее домик. Ризу зарыли в землю, а икона стояла у нее в комнате. Так что, будучи в Муроме в ссылке, бывая у игуменьи, мы часто прикладывались к этой иконе.

И вот, эта икона, она всегда в какие-то десятилетия всплывала передо мною совершенно неожиданно. Например, приходит ко мне одна девушка и просит меня помочь ей найти специалиста по иконописи. Оказалась она дочерью отца Виктора Шаповальникова. Я все нашел, все устроил. Потом она приходит ко мне и говорит: «Мой папа прекрасно тебя знает по Дивееву и по Мурому. Он очень хочет тебя видеть». Я приезжаю к нему – очень хорошая и добрая встреча, – и он мне рассказывает, что есть благословение Патриарха Пимена... А там, в Муроме, уже умирали – игуменья уже умерла давно, там не знали, куда все это деть. Там были вещи преподобного Серафима – чемоданами, там были богослужебные сосуды с главного престола Троицкого собора, драгоценнейшие вещи. Там были Евангелия: Праздничное и Великопостное... То есть все это игуменье удалось спрятать у себя и вывезти в Муром. Осталась там ее послушница Баринова, которая искала, куда все это деть. И она обратилась к Патриарху (он был уже Патриархом) Пимену, а Пимен ей ответил: «Я сам не свой, а после моей смерти я не могу отвечать ни за что!» И благословил отцу Виктору Шаповальникову взять все это себе.   

Алексей Петрович Арцыбушев. Фото Романа Наумова     

И вот, я прихожу к отцу Виктору, мы с ним по старой дружбе под рюмочку встретились, и он мне говорит: «Я сейчас тебе покажу то, чему ты удивишься!» Повел меня в отдельную комнату, и там на стуле стоит икона «Умиления» Божией Матери, без ризы. А ризу он мне показал: она вся почернела, только лишь сверкали вот эти изумруды и камни на ней. Он все реставрировал.

И когда были обретены мощи преподобного Серафима, то он передал икону, все сосуды и все ценное – передал по акту Патриархии. И все думали, что Патриарх привезет эту икону в Дивеево.

И когда я спросил, почему иконы нет, он сказал: «Ну, кто же в такой ризе поставит икону в неохраняемый собор?» Вдруг я услышал слово «риза»! И эта «риза» мне напомнила слово матери: «Ты не умрешь, пока не сделаешь!» И я написал обращение к Патриарху с просьбой сделать простую ризу на эту икону – чудотворную икону Божией Матери «Умиление». В ответ он прямо на моем обращении написал: «Бог благословит, это святое дело!» И я сделал простую ризу. И мы вместе с Патриархом сняли царскую ризу и надели мою, простую, на эту икону. Так что Божия Матерь меня простила и дала мне возможность сделать ризу – не на простую Свою икону, а на икону моего детства, икону преподобного Серафима!

И все мои знакомые, с кем я строил иконостас, говорили: «Что ты делаешь? Что ты делаешь? Ты что, хочешь умереть?! Тебе же мама сказала – не умрешь, пока не сделаешь!» Я им говорю: «Ну, мы же с вами какую ризу строим! Это ведь тоже риза...». Вот что значит слово матери...

Продолжение следует...