Протоиерей Симеон Петров: «Трудности нас закаляли и укрепляли в вере»

31 октября 2023 года старейшему клирику Вятской епархии митрофорному протоиерею Симеону Петрову исполняется восемьдесят пять лет. В преддверии юбилея мы поговорили с отцом Симеоном о его пути к вере, о том, какие испытания ему пришлось пережить в период гонений на Церковь, о его пути к священству и об исповедании веры в разные периоды.

Протоиерей Симеон Петров

– Отец Симеон, кто были ваши родители? Каков был ваш путь к вере?

– Мать работала в колхозе. Отца я не помню, он погиб на фронте под Сталинградом. Папу и его друга в Вятских Полянах распределили на войну по разным направлениям. Друг с фронта потом вернулся, а отец без вести пропал. Поскольку я 1938 года рождения, а папа в 1941-м ушел на войну, то в три годика я остался без отца.

– Вы помните военные годы?

– Голод, холод. Страшный 40-градусный мороз, с дровами было плохо, печь соломой топили – много не нагреешь. У нас двухэтажный дом был, жили на нижнем этаже, все старались согреться. Жили с мамой, братом и бабушкой. Бабушка ослепла, и мать одна всю семью на себе несла, в колхозе работала, ухаживала за коровами, а часть надоенного сдавала государству. В то время все обязаны были это делать. И я ей с пяти лет в этом помогал. Но Слава Богу, и нам молока хватало, благодаря ему мы и выжили. Мороз зимой не щадил никого. Помнится, в деревне произошел страшный случай: старушка попросила милостыню, сколько-то дали, пошла за деревню (транспорта раньше не было), поскользнулась, упала, не смогла встать и замерзла. Весной подъедали подгнившую картошку, которая оставалась от той, что на посадку. И, конечно, ели салаты из трав. Лебеда, листья репейника, вымоченный в воде одуванчик, сныть нашинкуем в салат и приправим жиденькой сметанкой, когда она есть. Вот война что дала. И тем, кто в тылу был, досталось.

– Где проходило ваше детство, кто и когда приобщил вас к православной вере?

– Жили мы в деревне Цыпья, относящейся тогда к Малмыжскому району Кировской области; сейчас это территория Республики Татарстан. Храмы тогда были закрыты, священников не было. Где на Крещение взять святой воды? Запомнил, как мама через крест воду наливала и в чашку собирала. Затем окропляла дом, детей. Такая вера была. «По вере вашей да будет вам», – сказал Спаситель. Отрадно видеть, как сейчас в селе Цыпья снова возрождается храм. Крестили меня в Малмыже лет шести. Помню, стоял жаркий летний день.

«Благословите съездить в паломничество в Иерусалим», – обратился дед к Иоанну Кронштадтскому, на что тот ему ответил: «Иерусалим твой – Соловки»

Веру в Бога еще в детстве мне передали дед Сергий, бабушка Акилина, мама и мои тети. Дед Сергий Павлович окончил Вятское духовное училище при епископе Никандре. Архиерей по окончании учебы подарил деду Евангелие с подписью, которое хранится у нас до сих пор. По окончании училища дед в воскресной школе преподавал Закон Божий и был псаломщиком: читал, пел, хором руководил. Но семья была большая, и поэтому он также работал портным, шил людям одежду. Дома вел хозяйство, были корова, лошадь, овцы, куры. Но спокойная жизнь у деда продолжалась недолго. Еще в дореволюционные годы, когда Иоанн Кронштадтский был в Вятке, недалеко от Уржума, дед обратился к нему: «Благословите съездить меня в паломничество в Иерусалим». На что святой ему ответил: «Иерусалим твой – Соловки: там Голгофа будет». Это все я знаю по рассказам тети. Меня еще и в помине тогда не было. Далее – революция, Гражданская война. Во время коллективизации деда арестовали за то, что высказался против колхоза.

В те времена под 58-ю статью что угодно напишут, программа партии была такова, к 1939 году должны были показать, что в Советском Союзе нет веры в Бога. Результатом этой программы стало уничтожение миллионов верующих. Дед оказался в их числе. Ночью к нему приехали, связали, сказали: «Вы арестованы». Он был сослан на Соловки, на остров Анзер, где и была его страшная Голгофа, откуда он уже не вернулся.

Митрополит Никандр (Феноменов) Так сбылось предсказание Иоанна Кронштадтского, однако не только для деда, но и для многих верующих соотечественников. Вятский владыка Никандр был переведен в Среднюю Азию, где был возведен в сан митрополита, являлся членом Священного Синода. Во времена богоборческой власти он был расстрелян.

Мой дядя Иван (сын деда), вернувшись с работы, услышал страшную весть: «Отца твоего забрали». Тогда он собрал вещи и уехал дальше от дома, иначе мог разделить такую же печальную участь. Бабушка Акилина – жена деда – осталась без мужа, без дома. Их семью раскулачили, из избы выгнали, лошадку, корову забрали. Вся семья получила клеймо лишенцев. Куда ни обратятся, везде находят презрение: кто они – лишенцы – враги советской власти. Вот так пострадал за веру не только дед Сергий, служивший псаломщиком при сельском храме, но и вся его семья. Бабушка вскоре скончалась от великой скорби.

В конце 1940-х хлопотами тети Елизаветы мои родственники перебрались в село Танабаево, откуда уже и я с другими детьми ходил пешком семь километров в школу в село Большой Рой. А по пути переселения мы заехали в село Аджим, где в то время служил отец Михаил. Он уже к тому моменту отбыл срок в тюрьме как «враг советской власти» и рассказывал, что там над ним надсмотрщики крепко издевались. Били так, что искры из глаз летели, кровь шла из ушей и из носа, без сознания находился. И повторял нам: «Бог терпел – и нам велел».

Тетя Аня (Анна, Елизавета, Екатерина – сестры моей мамы) за батюшкой ухаживала. И часто рассказывала, как он плачет, вспоминая былое. А мне отец Михаил наказывал: «Семенушка, я умру, так хоть поминай меня». Отец Михаил иконы мне показывал, разъяснял, что на них изображено, как Христос пострадал за нас, Евангелие мне дал читать. После закрытия храма в селе Аджим тетя Анна все время находилась при храме сторожем. Никто ее не трогал. В храме был склад удобрений. Говорила: «Я умру, тогда храм откроют». Так и произошло.

«Молитвы знаешь? Читать умеешь?» – признаюсь, что не умею ни петь, ни по-церковнославянски читать. Матушка говорит: «Научишься»

Тетя Катя очень верующая была. Она привела нас, детей, в церковь села Решетники на праздник Вознесения Господня. А там хор особенный был, с мужскими басами, лампадки в церкви зажгли, народ собрался в церкви – запомнилось мне это все. И вот я стою, и матушка с клироса приходит ко мне и говорит: «Семен, пойдем со мной». Я испугался, подумал – что я наделал? Спрашиваю: «Куда?» А она приводит меня на клирос и говорит: «Становись здесь, рядом с иконой Серафима Саровского, на которой святой молится на камне. Умеешь читать?» Отвечаю: «Умею немножко». «Молитвы знаешь? Будешь ходить?» Признаюсь, что ничего не знаю, не умею ни петь, ни по-церковнославянски читать. Говорит: «Научишься». С этого момента ходил в школу и в церковь, в школу и в церковь, в школу и в церковь. Каждое воскресенье спешил в храм в село Решетники. Зимой на лыжах туда добирался.

– Как отнеслись к этому ваши учителя, одноклассники?

– Вскоре о том, что я хожу в церковь, узнал директор школы. Правда, жена и сестра у директора школы также ходили в храм. Бывала в церкви и внучка, с которой мы вместе учились, поэтому мне сильно не запрещали.

Только однажды, дело было перед Пасхой, меня спросили: «Ты когда прекратишь ходить в церковь-то? Не сегодня-завтра все они закроются, это прошлое, отсталое. В пионеры, в комсомол надо вступать». А другие ребята – Сергей Пирогов, Сергей Вершинин – сами комсомольцы, а стали меня выгораживать, говорят: мол, он никому ничего плохого не сделал, ходит в церковь – ну и что, и в школу ходит, как все. В общем, заступились за меня ребята, поддержали.

А накануне Пасхи, отправляя в школу, мать дала мне 20 копеек, велев купить булку хлеба. А после уроков меня задержала пионервожатая, говорит: «Когда прекратишь в храм ходить?» Предлагает к прочтению лекции, брошюры. А я отвечаю: «Как начал – так и буду ходить». Начинались сумерки уже, мне лет десять тогда было, послевоенное время. Ну, думаю, не видать мне Пасхи, окружат сейчас со всех сторон…

Говорят мне: «Пойдешь в церковь на Пасху?» Говорю: «Пойду». А они продолжают: «Так ведь уже не успеешь».

Работала в школе учительница – дочь диакона, пожилая, строгая, аккуратная. Удивилась моей твердости, отметила позже, мол, такой юный, а отвечал пионервожатой сногсшибательно!

Побежал я тогда от школы, но уже не домой с хлебом, а в сторону села, где был храм, надеясь успеть встретить Пасху. Метров через сто остановилась попутная машина, что было редкостью для того времени. Водитель ответил, что едет в деревню Манкинерь. «У меня, – говорю, – только 20 копеек». Те, что даны на хлеб были. «Давай, садись», – говорит. И просто меня подвез. А дальше до села Решетники пешком. На вопрос, куда еду, признался: «В церковь, завтра Пасха. Пойдем со мной». «Завтра, может», – ответил водитель.

Прибегаю в храм, а там уже перед службой бабушки собрались в лаптях, в белых платках. Прибежал, не евши, не пивши, сумку сбросил, а батюшка говорит: «Надевай стихарь и пошли на крестный ход». И мы вместе с матушкой и другими певчими пели пасхальные песнопения. Те восклики «Христос Воскресе» и пение с батюшкой в алтаре запомнились мне на всю жизнь. После утрени отслужили литургию.

Затем все вместе разговлялись. И обратно домой километров восемь спешил пешком через поля и деревни, которых уже сейчас нет. Помнится, пить захотелось, и вдруг на лужайке источник чистейшей воды бьет из-под земли. Вот так Господь утешает в пути. Прибегаю домой без хлеба, а мама с тетями приготовили пасхальный обед, моему возвращению радуются.

– Где учились и трудились до священного сана?

По окончании школы я стал трудиться в храме за завхоза, чтеца и певчего – так летели дни и ночи

– Жил в деревне Танабаево, в школу ходил в село Большой Рой, а в храм ходил в село Решетники. Все пешком. В Троицком храме села Решетники у отца Илии на протяжении лет четырех, пока учился в школе, по выходным все ходил в церковь, там научился петь, читать псалмы, выполнял различные поручения по хозяйству. А по окончании школы (мне тогда было лет пятнадцать) батюшка говорит: «Читать-петь умеешь, приходи на службы, помоги мне». С радостью пошел трудиться в церкви. В храме требовался ремонт, нужно было заготовлять дрова – работы хватало. И я стал трудиться там за завхоза, чтеца и певчего – так летели дни и ночи. Трапезной как таковой не было. Бабушки придут на службу, принесут молока, каравайчик из русской печи – после службы с утра подкрепишься этим угощением и трудишься до ночи.

А храм старинный, на стенах росписи, но все это требует ухода, обновления. Порошков и чистящих средств тогда не было, мыло и то в дефиците, электричества также нет. Бабушки накипятят воды в ведрах, мы мыла хозяйственного туда положим и наведем мыльный раствор. И этой мыльной водой чистим церковное убранство. Начали с батюшкой приборку с алтаря. Сельская церковь, начиная с прихода советской власти, пережила годы запустения, поэтому можете представить, сколько там было грязи. За неделю в храме стало чисто. И уже после того, как храм был очищен от грязи и вымыт, пришли работать плотники и другие мастера. Крыша течет, красок, строительных материалов нет. В общем, пришлось нам тогда с сельскими жителями потрудиться, чтобы раздобыть эти же краски. Батюшка благословил подойти к начальнику парома, чтобы краску продали нам, – через Решетники тогда теплоходы ходили. Слава Богу, краску нам привезли, и работа снова закипела, храм был выкрашен. Дрова надо было заготовлять… Снова проблема – где их брать? С лесничим познакомился. Ель, осину, сосну, березу по Вятке тогда сплавляли: шестиметровки, связанные по десять штук. И вот что удивительно: несмотря на то, что в стране в послевоенные годы царило безбожное время, светские люди откликались на наши просьбы – лес на дрова был нам передан. Конечно, батюшка заплатил. Пилы «Дружба» тогда не было. Пилили, кололи – все вручную. Трудились с моим родственником иеромонахом Николаем (Ивановым) с утра до вечера. Года на три тогда дров для храма заготовили.

– А свечи, ладан и необходимую для службы утварь где брали?

– В Киров ездил. Зимой паром туда уже не ходит, поэтому добирался часть пути автобусом, а часть – пешком. Возвращался как-то поздно. Свечи вез для храма. Идти нужно было из Большого Роя в сторону Решетников зимой по полям, через лес. Уже смеркалось, и вдруг вижу в темноте перед собой силуэт собаки. Смотрю – два глаза светятся, понимаю, что передо мной волк. Жутко стало. Волки тогда в деревнях много скотины перетаскали. Превозмогая страх, зажег пучок свечей, которые вез волоком на санках, и стою как вкопанный. Зверь постоял-постоял и развернулся, убежал в лес обратно. Такое вот нес послушание церковным сторожем.

– Чем запомнились армейские годы? К вам как к церковнослужителю было ли какое-то предвзятое отношение со стороны сослуживцев, офицеров?

– Возраст подходил, и мне пришла повестка из военкомата. До Уржума меня подвез один человек. Говорит, в армию – хорошее дело. А в военкомате на меня кто-то уже постарался оставить жалобу. Секретарь райкома партии поехал с допросом к священнику: мол, у вас молодой человек работает, на него жалоба. А батюшка с матушкой недоумевают: какая жалоба? Видно, кто-то из сельчан написал по зависти или специально. Говорят обо мне: не пьянствует, законы не нарушает, в работе у него чистота, порядок, вся бы молодежь такой была, воспитывать бы не приходилось. Батюшка усадил секретаря райкома за стол, накормил, напоил. А секретарь попросил расписаться в предложенном документе: «Советское законодательство не нарушается». Поэтому в армию меня призвали без «пятна хулигана». Был отправлен во Владивосток, там проходила учебка.

Распределили меня в авиационную часть, где на учебке постигали азы авиаремонта. Там было много наших вятских, в том числе староста, поэтому в обиду он нас не давал. В целом же ребята, с кем пришлось служить, сами, будучи комсомольцами, ко мне с идейными вопросами не привязывались.

С нами служил один старовер из Малмыжского района. Мы с ним на почве веры стали общаться

Служил один старовер из Малмыжского района, Юрий. С ним на почве веры мы стали общаться. Однажды нас с ним вызвал партработник: мол, верующие, пора вступать в комсомол, иначе в стройбат отправим. В это время случилось ЧП в части. В самоволку ушел комсомолец. Утром пришла женщина, которая подверглась насилию со стороны этого солдата. Когда снова встал вопрос о вступлении в комсомол, мы сказали замполиту, что такими вот, как этот комсомолец, мы никогда не станем. Больше к нам никогда не привязывались.

А мы с Юрием так и остались нести службу в авиационной части на Дальнем Востоке. За армейские годы мы так сдружились, что однажды пили напиток из одной чаши, а староверы никому из другой веры свою посуду не дают. Это был знак особого расположения, принятия и доверия.

– Сразу ли после армии вами было принято решение учиться в духовной семинарии?

– После армии я снова вернулся в храм, ставший родным, в село Решетники. Батюшка обрадовался. Говорит: «Не ждали и увидеть». Такая была сильная антирелигиозная пропаганда. Благословил поступать в семинарию. По его благословению написал заявление о поступлении в Московскую духовную семинарию, отнес конверт на почту, выдали мне квитанцию, а письмо не отправили. Во время хрущевских гонений на Церковь это было обычным делом. Только я тогда еще всего этого не осознавал и ожидал ответный вызов. В начале августа ничего из семинарии не поступало, вызов так и не пришел, и я решил туда съездить.

Подошел к секретарю. Мне сказали, что никаких писем от меня не приходило, и секретарь намекнул, что в такое время документы почтой отправлять нельзя. Дал контакты Петра Досаева, работавшего тогда сторожем в Троице-Сергиевой лавре и проживавшего в Москве. Со сторожем я познакомился. Петр Досаев согласился мне помочь. Он предложил мне прислать документы на его имя, а он сам передаст их в семинарию (как оказалось, он и до меня помогал многим с передачей документов – передавал их прямо в руки делопроизводителю семинарии, чтобы миновать почту и спецслужбы). Однако год я уже потерял. И снова уехал трудиться в Решетники.

На будущий год я снова приехал в семинарию.

– Как проходили вступительные испытания?

– Со мной беседовал инспектор игумен Филарет (Вахромеев). Я рассказал ему, что со школы нес послушания певчего и чтеца при храме, что у меня дед за веру пострадал. Он все это доложил секретарю семинарии протоиерею Алексию Остапову (его отец был секретарем Патриарха Алексия I). На вступительных экзаменах меня попросили спеть «Господи, воззвах» на 3-й глас. Спросили меня о духовном смысле праздника Преображения Господня. Я стал рассказывать, что перед крестными страданиями Господь взял с собой учеников и на горе Фавор преобразился – показал Славу Свою. Слава – это Божественная Сила. В общем, экзамен в традиционном смысле не сдавал. В семинарии был учтен опыт моего церковного служения чтецом и певчим, и меня зачислили.

– Когда вас рукоположили?

– На третьем году обучения, в 1965 году, на осеннего преподобного Сергия Радонежского меня рукоположили в диаконы, а на четвертом, на зимнего святителя Николая, я стал священником. Но это не я так захотел, а Господь так все устроил благодаря многим людям, о которых я уже рассказывал, и, конечно, благодаря инспектору отцу Филарету (впоследствии он стал митрополитом Минским и Белорусским), который проникся, заметив у меня, простого сельского церковного сторожа, большое желание учиться в духовной семинарии.

Когда я был уже в священническом сане, меня пригласили на службу к Патриарху Алексию. Патриарх наградил меня набедренником. В разговоре со мной он вспомнил, как страдали верующие на Соловках, и напомнил слова, которые говорят священнику, давая в руки часть Святого Агнца с увещеванием: «Приими залог сей и сохрани его цел и невредим до последняго твоего издыхания, о немже имаши истязан быти во второе и страшное пришествие великаго Господа и Спаса нашего Иисуса Христа». То есть в руки священника кладут Тело Христа – залог сей велик. И за этот обет священники будут отвечать. Поэтому священник, даже если его ругают, издеваются над ним, не имеет права ни на кого поднять руку.

– Что еще запомнилось за время обучения в семинарии?

Нам в лицо кричали: «Тунеядцы вы, мы закроем храмы, уходите отсюда»

– Гонения. Нам в лицо кричали: «Тунеядцы вы, мы закроем храмы, уходите отсюда». Советские комсомольцы ополчались на нас, страшное было время. В Троице-Сергиевой лавре служил архимандрит Тихон (Агриков). Что он претерпел, как только над ним ни издевались. Даже полуголые женщины прыгали на него со второго этажа – посмотрите, мол, вот чем священник занимается. Каких только провокаций не было. Но он, человек высокой духовной жизни, не реагировал на подобные вещи, и все равно его выгнали из академии, из лавры. Долгие годы он был гоним, жил и на Украине, и в Абхазии. Много вытерпел.

– Если вы были рукоположены во время обучения, то, получается, в годы учебы в семинарии и женились. А где вы встретили матушку, ведь духовная семинария – учебное заведение закрытого типа?

– Моя матушка – Любовь – была духовным чадом архимандрита Тихона (Агрикова). Но познакомил меня с ней мой знакомый – отец Симеон Митрофанов. Он меня спрашивает: «Когда будешь жениться»? А я говорю: «У меня невесты нет». А он отвечает: «А у меня есть для тебя невеста – Любовь Михайловна, она ходит к отцу Тихону на исповедь». Работала она воспитательницей в детском саду в Москве и ездила в Троице-Сергиеву лавру к своему духовнику. Мы познакомились с ней и сразу понравились друг другу. Венчались летом на Казанскую.

Архимандрит Тихон (Агриков) – Каким образом вы снова оказались на вятской земле?

– По окончании семинарии по распределению приказом я был отправлен в Кировскую епархию. Владыкой Иоанном был назначен в Серафимовский собор, где и служу до сих пор. По приезде не было не то что квартиры, а вообще места для проживания. На прихрамовой территории был пристрой, где нес службу сторож Дмитрий Иванович, он меня приютил под крышей на сеновале. Матушка с маленьким сыном в это время проживали в Москве у крестной сына. И я начал служение клириком. Не будучи настоятелем, не мог примириться с некоторыми непорядками, бывшими в храме. Стал говорить, чтобы поминальные записки, подаваемые прихожанами, прочитывались сразу на ближайших службах, а не откладывались в ящики. Также говорил о Евангельских чтениях. Святое Евангелие сейчас вычитывают за время всего Великого поста, а раньше читали только на Страстной седмице. В общем, мои предложения и реформы кто-то поддержал, а кому-то они пришлись не по нраву, и меня начали притеснять. Но я продолжал нести священническое служение на приходе.

– Вы начали служение в священном сане в 1960-х годы – период хрущевских гонений. Какой в это время была духовная жизнь на вятской земле? Какие сложные испытания выпадали на плечи верующих непосредственно в Кирове?

– Время было непростое. За любое слово в защиту Церкви, а тем более и дело, могли дать срок. У отца Серафима Исупова был родственник Василий Васильевич, прихожанин храма. Он сделал два боковых придела в храме. Храм надо было расширять, народа много было, тесно. За это его вызвали в органы и сказали: «Ты либо в церкви работай, либо уходи». Однако этим его испытания не закончились. Года два отсидеть пришлось за то, что храм отстроил. При этом все его имущество конфисковали. После окончания срока он вернулся в город и уже трудился при церкви сторожем до конца своей жизни. Он все дни молился и ночами читал Евангелие. Одним словом, из храма не уходил, такой вот верующий был человек.

– Кто поддерживал вас в трудное время? Матушка, прихожане?

– Василий Васильевич однажды обратился к приходу: мол, отец Симеон служит, а жить ему негде, семья в другом городе. И прихожанка Анна Михайловна, Царство ей Небесное, проживавшая с другими женщинами в церковном доме, уступила свою маленькую комнатку, а сама перебралась на кухню коммунальной квартиры. Можете себе такое представить? Мы, конечно, были ей очень благодарны.

Но и там возникли свои испытания – места мало, тесно, детей ночами кусали клопы, выползавшие из-под обоев. Матушка, конечно, поддерживала в дни испытаний, всегда была рядом. Со временем Господь все устроил.

– Уполномоченные в советское время – кто это?

Однажды мне даже угрожали пистолетом – заставляли подписать чистый лист

– Это были люди из государственных структур, которые следили за тем, как жили священники, что они говорили в своих проповедях, как служили. Могли указать архиерею: этого снять, того перевезти туда. Конечно, и за мной был такой пригляд, тем более что рвение в храме и предлагаемые реформы на приходе не всем нравились. Но советское законодательство я не нарушал, нес свое священническое служение. Было и такое, что сотрудники КГБ предлагали следить за прихожанами, доносить, а тогда в Серафимовский храм ходил практически весь город, но мы со священниками помнили о Святом Агнце и были верны своему служению Церкви. Однажды мне даже угрожали пистолетом, заставляли подписать чистый лист. Ничего у них не получилось. Я уже заранее, еще в Уржуме отцом Симеоном Гарькавцевым, который лагеря прошел, был предупрежден: «Семенушка, потреплют еще тебя, будь мудр». Поэтому ни под какими угрозами ничего подписывать не стал.

– Вы всю свою жизнь несли служение в Серафимовском храме города Кирова?

– Штатным клириком – да. Но на великие праздники, например на Пасху, ездил в командировки совершать служение в отдаленных городах Кировской области: в Уржуме, Кирсе, Омутнинске, Лальске… В Омутнинске был молитвенный дом. Начинать приходилось с самого малого, поскольку везде в годы советской власти встречали полуразрушенные храмы, священников на местах не было, так что совершать службы было непросто, не было самого элементарного, но при этом верующий народ всегда радовался приезду батюшки и собирался на службы, особенно в праздники. Все прихожане с радостью старались сделать что-нибудь для храма. На каждом месте были свои обычаи и традиции.

Свято-Серафимовский собор в Кирове

– Кто собирался в храм на службы?

– И бабушки, и молодежь. Верующие и даже неверующие. Иногда в храме присутствовали молодые люди, но не для молитвы, а для того, чтобы записывать, кто из молодежи ходит молиться.

– Расскажите о самой необычной Пасхе на вашем веку.

– Из детства помню – испытывал большую радость в этот праздник. Поем пасхальные песнопения – и душа до сих пор радуется. Когда совершал службы на Синае, на Фаворе в день Преображения, когда был в Иерусалиме – испытывал такую же пасхальную радость.

Но сохранилась в памяти и другая Пасха. Вспоминаю, как в конце 1970-х годов в пасхальную ночь в Кирове в нас летели камни с целлулоидными «дымовухами». Тогда из Серафимовского собора шел пасхальный крестный ход, и нас закидывали камнями. Во время службы один булыжник влетел в окно и упал на престол. Хулиганы и в храме наводили панику среди верующих, подкидывая в толпу «дымовухи» с криками: «Пожар!» Брали целлулоидные расчески, обматывали их бумагой и поджигали. Дыма много, едкий. Надеялись таким образом создать панику и выгнать верующих из храма. Так вот атеистически настроенная молодежь хулиганила. А власти и милиция это попускали. Все это время надо было пережить.

– А в годы перестройки, «лихие 90-е», что вам особенно запомнилось?

– Появилась свобода вероисповедания. В 1990-е я стал настоятелем. Старались следить за порядком в храме, мыли стены, красили, много построили. Церкви в городе, как и по всей стране, открывались, и верующих в годы перестройки приходить на службы стало больше.

В годы перестройки я побывал в Иерусалиме, тем самым осуществив не только свою мечту, но и мечту моего деда Сергия

В это время я побывал в Иерусалиме, тем самым осуществив не только свою мечту, но и мечту моего деда Сергия. Там, в паломничестве по Святому Граду, я поминал его. Слава Богу, что в наше время посетить эти святые места стало возможным. Довелось послужить на горе Синай, на Фаворе. За десять дней можно было многое успеть. Это событие запомнилось на всю жизнь. Тогда такие паломничества организовывались только Патриархией, и это были именно паломничества, а не туристические поездки, как сейчас. Было все духовно, молитвенно, хоть материально и неустроенно.

– Кто духовно сильнее: верующие люди советского прошлого или современные миряне?

– Верующие люди советского времени были более крепкими в вере, сейчас более мягкие, изнеженные. Трудности нас закаляли и укрепляли в вере.

– Дайте, пожалуйста, духовное наставление тем, кто хочет встать на пастырскую стезю.

– Иметь смирение, кротость, воздержание, терпение, любовь к храму, к богослужению, быть ревностным к службе, читать Священное Писание, напитываться им.

– Что бы вы пожелали нашим читателям?

– Христос Воскрес – и все мы воскреснем. Господь обещал – и Господь приведет в исполнение Свои обещания. Через болезни, скорби, страдания Господь очищает душу человека и приближает к Себе. Господь пришел, чтобы освободить нас от греха. Каждый день нужно читать Евангелие, впитывая каждое слово, – это беседа с Самим Христом. Будем помнить слова Спасителя:

«Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 4–5).