Доктор

Евгений Сергеевич Боткин

– Барин, Христом Богом молю! Совсем плоха баба. Не дай Бог, помрет… – мужик собрался падать на колени, но Евгений Сергеевич успел ухватить его за ворот тулупа.

– Конечно, голубчик. Только не обессудьте, извозчика попрошу оплатить.

– Как можно, барин! Как можно… – мужик мелко крестился, глядя то на острую бородку доктора, то на лик Богородицы в красном углу.

Во дворе стояли крестьянские розвальни, запряженные худой лошаденкой. Доктор чуть поморщился – снова застудит почки. Он был одет в тонкое шерстяное пальто. Конечно, генеральская шинель была теплее, да и привычнее. Евгений Сергеевич носил ее до последнего времени, хоть и поглядывали искоса. Но потом его вызвали в «комитет», который расположился в деревянной избе Кузнецовых с маленькими, словно слепыми окнами. «Тут дело такое, товарищ… – сказал человек в потертой кожаной куртке. – Мы не возражаем против шинелей... Но… чего народ смущать… Вы… того, погоны-то отпорите, и носите себе на здоровье».

Крестьяне приезжали к знаменитому доктору каждый день

Доктор погоны с золоченым царским гербом не снял, но генеральскую шинель заменил на серое шерстяное пальто, которое едва согревало. Хотя стоял октябрь, в Тобольске уже была настоящая зима. Крестьяне рассказывали, что и не припомнят такой холодной осени. Они приезжали к знаменитому доктору каждый день. Весь двор был запружен повозками, розвальнями, пешими мужиками да бабами. Хотя доктор время от времени выходил на дощатое прохудившееся крыльцо и говорил, что больше 8 человек в день принять не может, больные не уходили: «Авось... Господи, помилуй».

Сергей Боткин во время обхода пациентов © Пресс-служба Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова

Столичный доктор лечил лучше здешних лекарей. С добрым словом, с лаской. Поднимались на ноги те, кто и не надеялся… А денег не брал. Поэтому больные несли яйца, сало, молоко. «Возьми, барин. Дети-то у тебя, говорят, есть. И туда, может, батюшке-то нашему… Спаси и сохрани… Беда-то такая», – люди крестились, в глазах у них – и у баб, всегда на это дело тонких, и у мужиков, у которых слезу не вышибить, – появлялась тонкая прозрачная пелена.

Дети приехали к доктору недавно. Несколько месяцев они не могли получить разрешение. Евгений Сергеевич тосковал: он привык, что семья рядом. Ну, как семья – то, что от нее осталось. Старший сын Боткиных умер в младенчестве. Потом дети пошли один за другим: три сына и дочь. Чуть они подросли, и мать семейства зачастила на молодежные собрания, где студенты курили самокрутки и говорили о русской революции. К одному из них она и ушла, оставив детей на попечение мужа. «Ты большой человек, при власти… А я что могу дать им, в моем-то положении…».

Доктор Е.С. Боткин с детьми Татьяной и Глебом, 1918 год

В 1914-м году погиб сын Дмитрий. Погиб героически, сражаясь за Родину. Средний сын, Юрий, женился и стал жить своим домом. Рядом с отцом остались 17-летние Глеб и Татьяна. Они-то с июля обивали пороги новых властей, чтобы получить разрешение отправиться в Тобольск. И вот, наконец, какой-то нужный человек подписал бумаги, и семья снова была вместе. На окнах появились кружевные занавески, завелись горшки с геранью, а из кухни запахло щами и кашей. Евгений Сергеевич каждый день принимал пациентов, но большую часть времени проводил с Царской семьей, приходя домой поздно. «Папулечка, а ведь нет ничего страшного в этой ссылке. Переживем и это», – как-то вечером сказала Таня. Евгений Сергеевич снял маленькие круглые очки и принялся протирать запотевшие стекла.

Всего несколько недель назад его вызвали «на разговор». Так и сказал мужик с лицом морщинистым, как залежалая свекла. Он подошел почти вплотную, и от резкого запаха лука у доктора сперло дыхание:

– На разговор вызываем тебя. Завтра, в 10. В доме Кузнецовых…

Доктор кивнул. Мужик топтался на месте, шаркая грязными сапогами.

– Барин, – мужик прочистил горло… – тут того… У меня в боку... – он показал оттопыренным пальцем на грязную шубу, – прям огнем горит по ночам. В прошлом году с лошади упал... Может, помирать пора…

Евгений Сергеевич нашел у пациента ушиб печени и выписал лекарство для компрессов.

На следующий день в 10 утра он стоял перед человеком в потертой кожаной куртке. На ее покрытом трещинами лацкане появился красный атласный бант.

– Новая власть знает о ваших заслугах, товарищ, – голос заскрипел, как розвальни, в которых доктор ездил к пациентам. – В столице революции открыли клинику для героев. Там нужны хорошие врачи.

Лицо доктора оставалось непроницаемым.

Человек в кожаной куртке поморщился, словно с похмелья напился слишком кислого рассолу, и продолжил:

– Я думаю, вы все понимаете… Это последнее предупреждение… Мой вам совет – соглашайтесь, – уже совсем тихо добавил он.

Где-то во дворах завыла собака.

– Вам нужно время подумать? Мы…

– Нет, – перебил доктор. – Решение может быть только одним, – слова были почти горячими, как свежевыкованное железо.

Человек в куртке прикусил тонкую нижнюю губу и взял в руки массивное пресс-папье.

– Я обещал Государю, что останусь рядом с ним, пока он будет жив. Для меня невозможно не сдержать слова. – Пресс-папье глухо шлепнулось о стол. – И еще, – добавил доктор. – Цесаревича нельзя оставлять без врача.

Где-то на заснеженной улице собака выла, скулила, словно не от тоски, а от боли. Будто кто-то тяжелым сапогом наступил ей на лапу или пнул в мягкий собачий бок.

– Вы же отец! – человек в куртке захрипел сильнее прежнего. В груди у него клокотало. – Подумайте о своих детях!

Лицо доктора оставалось таким же спокойным, как в те далекие дни, когда он читал лекции своим студентам:

– Как я могу жить, если оставлю пациента, которому я так нужен? Как я могу совместить это со своей совестью?

«Как я могу жить, если оставлю пациента, которому я так нужен? Как я могу совместить это со своей совестью?»

Стало тихо – так, что было слышно, как тикают ходики на деревянной стене.

Тишина укрыла засыпанные снегом улицы, обняла пса, согревшего, наконец, больной бок, легла душным одеялом на чужую избу, на полутемную комнату со столом, накрытым серым сукном. Она закладывала уши, душила, как убийца, накинувшийся в темном переулке.

Человек в куртке не шевелился: крупные ноздри застыли, лицо посерело, глаза глядели тускло. Так смотрят старые фонари и люди, которые забыли о Боге.

– Я могу быть свободен? – спросил доктор, и человек в куртке вздрогнул.

– Если вы передумаете…

– Честь имею! – не дослушал доктор и широкими шагами вышел на улицу.

Святой страстотерпец Евгений Боткин

Тем же вечером Евгений Сергеевич написал письмо своему сокурснику:

«Дорогой Валентин! Я знаю, что уже мертв, но еще не погребен. ‟Претерпевший до конца, тот и спасется”. Это меня поддерживает. И принципы нашего прекрасного выпуска 1889 года. Как Авраам не поколебался по требованию Бога принести в жертву единственного сына, так и я принял решение покинуть своих детей сиротами, чтобы исполнить долг. Вообще, если ‟вера без дел мертва есть”, то ‟дела” без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…».

Вскоре доктора Евгения Сергеевича Боткина вместе с его пациентами расстреляли в подвале дома Ипатьева. С 2016 года в день страшной расправы, 4/17 июля, Русская Православная Церковь отмечает память святого страстотерпца праведного Евгения, который до последней секунды оставался верным своему долгу.

Святой праведный врач Евгений, моли Бога о нас!