«Детки мои!»

Отец Иоанн (Соколов) в лагере в арестантской робе

Увлеклась я этой работой, как вдруг пришло письмо от батюшки Иоанна (Крестьянкина), в котором сообщалось, что один писатель, близко знавший игумена Иоанна (Соколова) при жизни, хочет написать книгу о нём. Словом, батюшка рассудил, что разумнее поручить эту работу не мне, а ему, живому очевидцу событий.

То, что это разумнее, я не усомнилась, но всё-таки огорчилась, тем более что уже успела записать некоторые воспоминания, навестив московских старушек. Теперь эти записи оказались ненужными. И однажды подумалось, что я не нарушу благословения архимандрита Иоанна, если, не претендуя на составление жизнеописания игумена Иоанна (Соколова), расскажу о духовных чадах старца и, в частности, о молодом и тогда ещё «белом» священнике Иоанне Крестьянкине.

Начну с истории, которую узнала случайно. Записывала воспоминания Галины Викторовны Черепановой о старце Иоанне (Соколове) и вдруг заметила, что она хромает.

– Что, – спрашиваю, – ножки болят?

– Слава Богу, болят, – ответила старушка. – А вымолила я эту болезнь ещё в молодости и заболела по милости Божьей.

Словом, история здесь такая. Галина жила тогда в Иркутске и уже окончила два курса института, когда её вызвали в органы и предложили стать осведомителем.

Предложение было сделано не случайно – у неё укрывались перед арестом один епископ и несколько священнослужителей. Галине доверяли, она знала многие тайные явки, где прятали верующих, собирали передачи для заключённых священников и налаживали по своим каналам связи с тюрьмой. А ещё уходившие в лагеря архиереи оставляли ей на хранение такие святыни, как, например, постригальный крест святителя Иннокентия Иркутского. Владыка, просивший сохранить святыню, из лагерей не вернулся, и крест святителя Иннокентия Иркутского остался у Галины. Так владыка велел – хранить.

Добраться до тайных явок христиан у НКВД не получалось. Православные Иркутска держались сплочённо, и перед органами стояла задача – внедрить предателя и доносчика в их среду. От предложения стать доносчиком студентка Галина, естественно, отказалась. И тогда студентке предложили выбор: или – если она согласится стать осведомителем – ей позволят окончить институт, а потом помогут сделать блестящую карьеру, или её, как «религиозную контру», выгонят из института с волчьим билетом. Били, что называется, по самому больному месту – Галя с детства мечтала о высшем образовании, ей нравилось учиться, и училась она блестяще. Но всё-таки она снова сказала «нет», понимая, что учиться ей уже не дадут.

Не дожидаясь обещанного исключения, Галя сама ушла из института, начав работать санитаркой в больнице. Она специально выбрала работу похуже, полагая, что уж отсюда её не выгонят. Ну кто пойдёт за копейки мыть туалеты и выносить судна из-под больных?! Но в органах усиленно разрабатывали её кандидатуру, и на очередном допросе в НКВД Галине твёрдо пообещали, что, если она откажется сотрудничать с органами, её посадят в тюрьму. И Галя приготовилась к аресту. На случай этапа дядя-сапожник сделал ей в каблуке тайник, куда спрятали необходимую в дороге денежку. Прохожие удивлялись: на дворе лето, а девушка идёт в пальто, с узелком вещей, необходимых в тюрьме. На зоне, предупредили Галю, зимой без тёплых вещей не выжить, и лучше заранее приготовиться к аресту, имея всё необходимое при себе. Так поступали тогда многие, ибо арест был обычно внезапным.

Однажды Галину, действительно, внезапно схватили на улице и привезли в уже знакомый кабинет для допросов. Представитель органов на этот раз веселился, объявив Галине, что если она немедленно не подпишет документ о согласии стать агентом НКВД, то её не просто изнасилуют, но поставят уголовникам «на хор». В кабинет тут же вошли четверо уголовников, сорвали с девственницы одежду и распяли её голую на полу. И тогда девушка закричала от ужаса, обещая подписать бумагу, лишь бы не надругались над ней. Гале позволили одеться, и она трясущейся рукой поставила подпись под документом, из которого явствовало, что отныне она агент НКВД. После этого Галина обошла весь Иркутск, сообщая всем и каждому, что она – Иуда и агент НКВД. Люди, выслушав её, отворачивались и, случалось, плевали ей вслед.

Теперь она стала для всех отверженной и уже не выходила из дома. Никогда и никого Галина не выдала. Но только висел уже над нею этот дамоклов меч – обязанность писать доносы, а иначе, пригрозили, её изнасилуют. Девушка теперь не вставала с колен и, заливаясь слезами, день и ночь молила Божию Матерь защитить её от насильников. Похоже, она, действительно, вымолила эту болезнь, ибо Галю вскоре парализовало. Долгие годы она была инвалидом и недвижимо лежала в постели. Сердобольные соседи кормили её с ложечки, а в органах постепенно забыли о ней. Кому нужен агент – живой труп?

А на Пасху 1946 года во вновь открытой Троице-Сергиевой лавре опять торжественно зазвонили колокола. К парализованной Галине прибежала подруга:

– Галя, Галюшка, какая радость! Троице-Сергиеву лавру открыли и у преподобного Сергия опять звонят колокола!

– Преподобный зовёт! – сказала Галина и встала с постели.

Исцеление было мгновенным, впоследствии только в непогоду болели ноги. Вот и уехала она тогда в Москву, чтобы быть поближе к Сергию Радонежскому, возвратившему её к жизни после долгого небытия.

* * *

В Москве Галина Викторовна стала духовной дочерью игумена Иоанна (Соколова), а после его смерти – о. Иоанна (Крестьянкина). Архимандрит Иоанн (Крестьянкин), как сообщается в воспоминаниях о нём («Память сердца» Т. С. Смирновой), называл старца Иоанна (Соколова) своим духовным отцом. А познакомились они так.

Однажды прихожане рассказали молодому священнику Иоанну, что в Москве появился оптинский старец, только что освободившийся из тюрьмы. Но старец ли это или очередной самозванец? Свято место пусто не бывает, и в годы, когда томились по лагерям видные пастыри нашей Церкви, появились самозванцы-чернокнижники, выдававшие себя за «прозорливых старцев» и даже «пророков». Под видом старца мог, наконец, скрываться агент-провокатор, завербованный НКВД.

Съездить на разведку к старцу вызвалась Ольга Воробьёва, духовная дочь о. Иоанна (Крестьянкина), и батюшка составил для неё хитрый вопросник. Что это были за вопросы, Ольга Алексеевна с годами забыла, но запомнила, как батюшка наставлял её: если игумен ответит на вопросы так-то и так-то, значит, это подлинный старец. И тогда пусть попросит старца, чтобы и он мог приехать к нему.

Позже Ольга Алексеевна рассказывала мне, как она пробиралась огородами к домику в Филях, где скрывался тогда игумен Иоанн (Соколов): «Иду, а у самой от страха душа в пятки уходит».

А старец встретил её на пороге кельи, назвал по имени и сказал улыбаясь:

– Олюшка приехала, да сомневается. Не бойся, проходи, радость моя. А уж отец-то Иоанн, отец-то Иоанн – какие хитрые вопросы придумал!

Пересказал старец Ольге все эти хитрые вопросы и потом добавил:

– А отцу Иоанну скажи – пусть приезжает, благословляю.

Так встретились два великих старца нашего времени. Отец Иоанн (Крестьянкин) был тогда молод, горяч и, возможно, излишне доверчив. Во всяком случае, старец однажды попросил Галину Викторовну передать о. Иоанну следующее:

– Ванечка! Прошу и молю, не давай за всех поручительства.

А на просьбу о. Иоанна благословить его уйти в монастырь старец ответил так:

– Куда в монастырь? Там везде сквозняки.

За несколько месяцев до ареста о. Иоанна старец предсказал батюшке, что дело на него уже написано, но только отложено до мая. И перед маем, 30 апреля 1950 года, о. Иоанна (Крестьянкина) арестовали. Вот такие были тогда «сквозняки».

Однажды мне представилась возможность прочитать следственное дело игумена Иоанна (Соколова), осуждённого, как и архимандрит Иоанн (Крестьянкин), по знаменитой 58-й статье. В кодексе царской России 58-я статья – это чин венчания на царство. И есть своё знамение в том, что в годы гонений по 58-й статье венчались на Царство новомученики и исповедники земли Российской.

К сожалению, следственные дела узников Христовых – это, по большей части, лукавые дела-пустышки. Православных расстреливали и гноили по лагерям за верность Господу нашему Иисусу Христу. А поскольку всему миру было официально объявлено, что в СССР никого не преследуют за веру, то из подследственных старались выбить признание, что они агитировали против советской власти и колхозов. Именно выбить. На ночных допросах игумену Иоанну (Соколову) сломали рёбра, искалечили руки и ноги, а ещё он ослеп на один глаз. Ничего этого в протоколах нет. Восемь часов допроса, с полуночи и до утра, а в итоге неполная страничка протокола с фарисейскими вопросами о колхозах. У игумена Иоанна (Соколова) была на допросах своя тактика – он ничего не помнил. В связи с полной потерей памяти игумена даже поместили на время в психиатрическую больницу, где на нём испытывали новейшие нейролептики. А один из следователей надменно писал о старце, что это абсолютно невежественный тёмный дед. А «тёмный дед» был блестяще образованным человеком и владел четырьмя европейскими языками.

Однажды в православной печати возникла дискуссия, достойны ли доверия протоколы НКВД. Часть исследователей считала, что достойны, ибо, цитирую, «советское правосудие действовало в рамках социалистической законности». Один автор даже издал труд, в котором причислил к разряду «доносчиков» некоторых почитаемых новомучеников и исповедников Российских. Логика тут была простая. Признался на допросе в знакомстве с такой-то монахиней? Да, признался, стало быть, «донёс». Но глупо отрицать факт знакомства, если иеромонах был арестован в доме этой монахини и вместе с нею доставлен в тюрьму. По мнению этого (прости, Господи!) пожилого комсомольца, достойна уважения лишь такая советская модель поведения – партизан на допросе в гестапо: всё отрицает, всех презирает, и получай гранату, фашистская гадина.

Но насколько же иначе ведут себя в тюрьме и на допросах оба наших старца! Когда о. Иоанну (Крестьянкину) устроили очную ставку со священником, писавшим на него доносы, батюшка по-братски обнял его. А тот не выдержал этой евангельской любви и, потеряв сознание, упал в обморок. Вот похожий факт из жизни игумена Иоанна (Соколова). Старец уже умирал от рака печени и не вставал с постели, когда с ордером на его арест пришёл некто из КГБ.

– Детка моя, – сказал ему старец, – я ведь лежачий и никуда не сбегу. А у тебя дома беда, поспеши поскорей.

Старец что-то шепнул посетителю на ухо. Тот переменился в лице, убежал и больше не появлялся. А потом, на отпевании игумена Иоанна (Соколова), этот человек стоял у его гроба и плакал.

Ещё рассказывали, что начальник тюрьмы, где томился игумен Иоанн, обратился к Богу после того, как старец исцелил его жену, изводившую прежде мужа истериками.

* * *

Юристы, привыкшие читать пухлые тома обвинительных заключений, удивляются сегодня следственным делам эпохи гонений – тоненькие папки с двумя-тремя листками. Текст нередко малограмотный и с такими, например, перлами: «труп попа громка станал». Впрочем, сами по себе эти следственные дела ничего и не значили. Ещё до следствия дело было решённым, и решалось оно на основе «особого пакета», то есть показаний доносчиков. Обнародовать эти «особые пакеты» пока не разрешается, ибо так легко раскрыть агентурную сеть, доставив неприятности если не самому доносчику, то его родне. Но вот сила благословения архимандрита Иоанна (Крестьянкина): ФСБ предоставило для изучения не только следственное дело игумена Иоанна (Соколова), но и «особый пакет». Правда, при чтении этого «особого пакета» меня предупредили, что записывать ничего нельзя, а потому пересказываю по памяти.

Доносчик сообщает: к игумену Иоанну (Соколову) «опять приходил Иван Крестьянкин и рассказывал, что к ним в храм назначили нового настоятеля».

– Да это же Шверник и Молотов в одном лице, – отозвался старец о новом настоятеле и добавил: – Пишут, пишут, уже много написали.

Следующая запись сделана в день ареста о. Иоанна (Крестьянкина). В этот день, как подслушал доносчик, о. Иоанн должен был приехать к старцу, но не приехал. Ждали его до ночи, а потом старец сказал, что Ванечку уже взяли. И доносчик записывает слова старца, сказанные им тогда об арестованном о. Иоанне: «Он же как свеча перед Богом горит!»

А ещё старец говорил об о. Иоанне: «Дивный батя! Постник, как древние».

После освобождения из лагеря о. Иоанн (Крестьянкин) год служил в Троицком соборе города Пскова. Прихожане полюбили ревностного батюшку и очень огорчились, когда он внезапно исчез из Пскова и уехал в деревеньку под Рязанью. Зачем надо было менять службу в знаменитом соборе на полуразрушенный деревенский храм? Долгое время это оставалось загадкой. Но сегодня уже известно – батюшку должны были снова арестовать. И прозорливый старец Иоанн (Соколов) написал тогда батюшке, что на него заведено новое уголовное дело: «Мы молимся, чтобы оно не имело хода, но ты из Пскова исчезни».

Кстати, о прозорливости старца свидетельствуют и показания доносчика. В одном из донесений осведомитель сообщает, что к игумену Иоанну (Соколову) приходил неизвестный беглый священник. Он с горечью рассказывал старцу, что гонят и травят их как собак. Он уже четыре месяца скрывается в лесу и не может повидать своих детей и матушку. «Детка моя, потерпи ещё немного, – сказал ему старец. – Вот наступит 1956-й год, и будет полегче».

В 1956 году, после разоблачения культа личности, действительно, стало полегче и начался процесс реабилитации невинно осуждённых людей.

Незадолго до смерти старец предсказал, что отпевать его будет о. Иоанн (Крестьянкин), а похоронят его на Армянском участке Ваганьковского кладбища: «Там у меня много родных». Старцу не поверили. Отец Иоанн служил тогда на дальнем приходе Рязанской епархии. И как это он окажется в Москве? А про Армянское кладбище хожалка старца Степанида и слышать не хотела. Она уже твёрдо решила, что похоронит старца на Преображенском кладбище возле могилы своей сестры. А после смерти старца выяснилось, что получить разрешение на захоронение «зэка», нелегально скрывающегося в Москве и не прописанного в столице, практически невозможно. Уж и «барашка в бумажке» совали кому надо, но везде был получен отказ. И тогда Евпраксия Семёновна поехала на Армянское кладбище, где у неё был участок. Только зашла в ворота, а навстречу ей бежит директор кладбища:

– Что там у вас – дедушку хоронить? Давайте скорее документы на подпись, а то некогда, убегаю, спешу.

Так свершилось предначертанное Богом, и директор, даже не заглянув в документы, дал разрешение хоронить. А отпевал игумена Иоанна (Соколова), действительно, о. Иоанн (Крестьянкин).

На этом отпевании свершилось исцеление рабы Божьей Пелагеи. Была она труженицей, каких мало, и человеком добрейшей души. Но с папиросой не расставалась и страдала такими запоями, что однажды зимой пропила пальто, всю одежду с себя и явилась домой закутанная в дырявый мешок. Пелагею давно уговаривали побывать у старца, а теперь привели проститься с ним. Приложилась Пелагея ко гробу, отошла, а потом попросила о. Иоанна (Крестьянкина):

– Батюшка, а можно ещё раз приложиться?

– Можно.

Лицо усопшего старца было по-монашески закрыто наличником, но тут о. Иоанн откинул его и воскликнул:

– Видели? Видели?

И все увидели сияющий, светоносный лик старца, а по церкви разлилось дивное благоухание. Постояла Пелагея у гроба, приложилась ещё раз. А выйдя из храма, выбросила папиросы в урну и сказала:

– На тебе, сатана! Больше не буду пить и курить!

Она, действительно, больше никогда не пила и не курила, а в церкви бывала часто. Зарабатывала Пелагея много – она укладывала стекловату для изоляции подземных коммуникаций, а на этой работе доплачивали за вредность. И вот получит она свою большую зарплату, оставит себе совсем немного, а остальные деньги несёт в церковь:

– Батюшка, скажите, кому отдать?

Пелагея ничем не болела. Но за несколько дней до смерти она, предчувствуя что-то, попросила батюшку пособоровать её. Предчувствие не обмануло – после соборования Пелагея отошла ко Господу, сподобившись безболезненной мирной кончины.

В воспоминаниях об игумене Иоанне (Соколове) и незадолго до своей смерти Галина Викторовна Черепанова написала: «В службе святителю Иннокентию Иркутскому есть слова: “Не старцы наша возвестиша нам, не старцы наша поведаша. Сами видели славу Твоего угодника”. Вот и тут никто не сказал, а мы сами видели этого великого старца». Теперь такие же слова говорят об усопшем архимандрите Иоанне (Крестьянкине).

* * *

Долгие годы оставались загадкой слова игумена Иоанна (Соколова) о том, что на Армянском кладбище у него много родных. А когда стараниями архимандрита Иоанна (Крестьянкина) на могиле игумена Иоанна установили мраморное надгробье и крест, то одновременно изменили надписи на соседних могилах, открыв тайные монашеские имена погребённых. Оказалось, что игумен Иоанн лежит в одной ограде с монахами. А погребённый рядом с ним схимонах Ростислав (Сапожников) был известным учёным и профессором кафедры математики и вычислительной техники. За исповедание православия профессора на семь лет заточили в одиночную камеру тюрьмы. А после тюрьмы он читал свои лекции студентам в скрытых под одеждой потаённых веригах…

Сбываются и другие слова игумена Иоанна, сказанные им перед смертью: «Детки мои, я всегда с вами. Приходите на мой холмик, постучите, я отвечу вам». Вот один из таких ответов.

Однажды к московскому врачу Марии Ефимовне, ныне монахине Марии, обратилась за помощью монахиня из провинции, страдавшая раком по женской части в столь тяжёлой форме, что бедняга уже высохла, пожелтела, но, изнемогая от нестерпимой боли, тем не менее отказывалась от операции. Мария Ефимовна была духовной дочерью архимандрита Иоанна (Крестьянкина) и, зная, что батюшка благословляет обращаться за помощью к игумену Иоанну (Соколову), привезла монахиню на его могилу. Стали они молиться на могилке, и вдруг монахиня будто услышала приказ – немедленно ехать к о. Иоанну (Крестьянкину).

Приехала она в Псково-Печерский монастырь, а вокруг архимандрита такая толпа, что и близко не подойти. А старец вдруг окликнул её поверх голов:

– Ты что же, монахиня, детей рожать собралась?

– Как можно, батюшка? – смутилась монахиня.

– Тогда выкинь немедленно эту тряпку. Слышишь, немедленно!

После операции монахиня выздоровела, а потом благодарила Бога и усердно трудилась в своём монастыре.

На могилке игумена Иоанна (Соколова) и поныне идут исцеления. Вот и приходят сюда православные со своими нуждами, а то и просто за утешением. Благодать здесь такая, что уходить не хочется. Люди подолгу сидят на лавочке у святой могилки и, бывает, рассказывают о старце. Говорят, он был строг в духовной жизни. Тем, кто жаловался ему на нерадивого духовника, старец отвечал: «По покупателю и продукт». А про тех, кто утром, не помолясь, сразу хватается за хозяйственные дела, старец говорил, что они «как кукольники какие-то. Утром надо прежде всего положить три поклона – Господу, Царице Небесной и Архангелу Михаилу».

Но чаще люди вспоминают загадочные и непонятные до поры слова старца. Например, в годы всесилия советской власти старец говорил: «Всё, что теперь, будут искоренять». И ведь, действительно, искоренили многое.

А ещё он говорил: «Наступит такое время, что убирать с полей будет нечего. А потом будет большой урожай, но убирать его будет некому».

И это, похоже, ныне сбывается – обезлюдели деревни, работать некому, и урожай, бывает, уходит под снег. А в заброшенных садах гнутся ветви от изобилия наливных яблок, только собирать яблоки некому.

Но больше всего меня поразил рассказ о том, что и молитва праведника порою бессильна. А рассказали мне следующее. У Надежды Алексеевны было пятеро детей, но не все они отличались благочестием в поведении. И однажды знакомая с ехидцей сказала ей, что она часто бывает у игумена Иоанна (Соколова) и считает его великим молитвенником. Так что ж он не отмолит её детей? Надежда Алексеевна расстроилась и передала этот разговор старцу. А тот в сокрушении ответил ей:

– Верь, молюсь я за твоих детей, слёзно молюсь. А только как тут поможет молитва, если они к Богородице задом стоят?

Не так ли и мы – ждём от Господа великих милостей, а сами стоим, ну, понятно как?