Митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава: «Светским властям я никогда не уступал»

Митрополит Варнава возглавляет Чебоксарскую и Чувашскую епархию с 1976 года. За это время епархия вместе со всей Русской Церковью пережила период гонений и возрождения. Митрополит Варнава рассказывает о своем жизненном пути, памятных встречах и служении в Церкви.

– Есть некоторые особенности: чуваши хотят, чтобы в их храмах были чувашские священники. Если я предлагаю русского, то берут только на время, даже если хороший, и то стараются не брать. Они еще не так давно были язычниками, у них осталось много примет, сохранилась особая традиция похорон. Чуваши – преданный, трудолюбивый, простой народ. Если они полюбят, то будут стоять за священника. Главное – чтобы полюбили.

– Во многих храмах Чувашии Священное Писание, Литургия и молитвы читаются на чувашском языке. А кто стал инициатором окончания перевода, начатого до революции И. Яковлевым?

– В свое время мне пришлось хлопотать о возможности напечатать Священное Писание и богослужебные тексты на чувашском языке. И резолюцию от Патриарха Пимена я получил. Но в конце 80-х – начале 90-х годов работа остановилась. После избрания Патриарха Алексия II перевод был продолжен, помог отец Илья Карлинов. Будем надеяться, что в конце этого года Библия будет издана полностью на чувашском языке. Первый тираж составит примерно 10 тысяч экземпляров. Так что все, кто нуждается в Библии на чувашском языке, смогуг ее приобрести.

– Ваш дедушка был священником, а отец – выпускником Рязанской духовной семинарии. Оба прошли лагеря, оба пострадали за Христа. А как вы и ваша семья жили в те трудные годы?

– Мой дедушка был священником храма Иоанна Богослова в селе Высоком Рязанской области. Его арестовали и отправили в лагерь зимой 1929 года. Когда его забирали, ему было под 70 лет. Все верующие любили его, все село, и когда увозили его на санях, народ шел следом и просил, чтобы его отпустили, но следователь сказал, что он сам виноват: «Вот если сейчас он откажется от сана, то мы его сразу отпустим». А дедушка сказал: «Что ж, я всю жизнь служил у престола и сейчас откажусь? Вроде бы я вас обманывал? Нет, я лучше пострадаю, но от сана не откажусь!» И тогда сказали народу: «Вот видите – он сам хочет! Так что не хлопочите за него!» Дедушку переводили из лагеря в лагерь, и в конце концов он скончался.

После ареста дедушки наш приход остался без священника. В это время духовенство приезжало к нам на богослужения из других приходов и власти хотели храм закрыть. В 1931 году Рязанским архиереем было принято решение рукоположить в священники моего отца. Уже назначена была диаконская хиротония на Прощеное воскресенье 1931 года, но власти узнали об этом и арестовали отца в четверг на Сырной неделе. Состоялся суд, отца осудили на 10 лет. Потом пришло устное сообщение, что он скончался. Умер он молодым – в 35 лет.

Я своего отца не видел, я родился спустя семь недель после его ареста. Дальше жизнь наша сложилась так. Было принято решение все имущество конфисковать, семью выселить. В Великую субботу пришли нас забирать (у меня еще были два брата и сестра, все маленькие). Но у мамы как раз начались роды, и нам сказали, что сейчас не будут нас трогать. А потом уже за нами не присылали. Семь других семей сослали, и они погибли.

Наша последующая жизнь сложилась очень тяжело. Поскольку мы были членами семьи священника, у нас отобрали дом.

Слава Богу, что я с детства ходил в храм. На всю область оставался открытым только один кладбищенский Скорбященский храм Рязани, мама водила меня туда. В 1946 году открылся Борисоглебский собор, я там помогал. Потом, в 1953 году, епископ Николай (Чуфаровский) взял меня к себе иподиаконом.

Помню, было мне 17 или 18 лет. Я вышел из храма, и меня заметила дежурившая рядом милиция. Меня схватили, я стал возмущаться: «Зачем меня забирать?» – «Не ваше дело!» Привели меня в милицию, посадили вместе с пьяницами, напечатали бумажку и сказали: «Подпишись, что больше не пойдешь в храм, чтобы не соблазнять молодежь». Я, конечно, не подписал. Меня начали избивать, говорили, что убьют, если не подпишу. Дело было под Великую пятницу, и я думал: «Спаситель страдал, как хорошо, что я тоже сподобился!» Били меня двое, но, как ни странно, я не чувствовал боли. Потом пришел какой-то начальник и меня отпустили. А наутро я опять пошел в храм. Больше меня не трогали.

Я оставался иподиаконом у епископа Николая до 1955 года. В мае на день Святителя Николая у владыки был день Ангела, шла торжественная служба. Я помню, как владыка прощался со мной перед народом: «Нам, – говорит, – жалко отпускать Володю, но он в такое место идет – в монастырь! Будем молиться за него, чтобы он был хорошим монахом». Очень меня владыка любил. В этот же день я поехал в Троице-Сергиеву лавру.

– Как вы приняли решение стать монахом?

– Я думал об этом с детства. В монастырь было очень трудно попасть, в те годы их оставалось совсем мало. В 1954 году я поехал в Лавру помолиться, никого там не зная. Наместником там в то время был будущий Патриарх Пимен. Остановился я тогда в Рязани, у протоиерея Виктора Шаповальникова. И когда я вернулся из Лавры, отец Виктор начал меня расспрашивать, понравилось ли мне там, и спросил, не желаю ли я попасть туда. Я ответил, что в монастырь хочу, но в Лавру меня не возьмут, потому что там особенный монастырь. Потом сам отец Виктор съездил в Лавру попросить за меня наместника архимандрита Пимена. Они были близко знакомы, служили когда-то вместе в Ростове-на-Дону. Отец Виктор вернулся и сказал, что договорился насчет меня и надо срочно ехать. В тот момент я не был готов к такой спешке, даже с мамой не поговорил.

Я сразу же отправился к маме. Я знал, что она меня от себя не отпустит, потому что к тому времени я у нее один остался, братья и сестра разъехались. Тогда я решил взять обманом и сказал маме, что нашел себе невесту. Она, разумеется, сказала «нет», и тогда я предложил вариант – монастырь. «Да-да, – сказала она,– монастырь, конечно, лучше!» Но потом она все-таки узнала правду, благословила меня и подарила иконку. Так я и ушел в монастырь.

Приехал я в Лавру в мае 1955 года, там мне сразу выделили отдельную келью, на следующий день дали подрясник. 10 декабря, в праздник иконы Божией Матери «Знамение», меня постригли в монахи. На Сретение в 1956 году Патриарх Алексий I рукоположил меня в иеродиаконы, а спустя год – в иеромонахи.

Было это так. Каждый год на первой неделе Великого поста Патриарх приезжал в Лавру говеть. Исповедовался, читал Великий канон и в субботу служил иерейским чином Литургию в своих покоях. И когда он готовился, то сказал наместнику: «Я сегодня хочу рукоположить в иеромонахи кого-нибудь. Только хорошего, чтобы достойный был. Плохого не давайте!» В Крестовской церкви пел хор, присутствовали будущий наместник Псково-Печерского монастыря отец Алипий (Воронов), несколько братии, священник Константин Нечаев, будущий наместник Лавры иеродиакон Платон (Лобанков), иподиакон Алексей Остапов. Тогда меня рукоположили.

В 1960 году меня поставили игуменом. Менялись наместники – один, второй, но я нес послушание монастырю, был практически всем доволен и не думал оттуда уходить.

– Ваша архиерейская хиротония состоялась 30 ноября 1976 года. Расскажите об этом памятном событии.

Когда я стал епископом, как я помню, последний раз служил с Патриархом в Богоявленском храме на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. После этого я сразу поехал в Чебоксары. Все мои вещи остались в монастыре. Мне было 45 лет.

– Как вы начинали свое служение? С какими трудностями пришлось столкнуться в последующие годы?

– В Чебоксарах мне сначала надо было обязательно сходить к уполномоченному по делам религий. Но я приехал в город зимой, под праздник Святителя Николая Чудотворца, и к уполномоченному идти времени не было. Позвонили ему по телефону, и он разрешил. На следующий день я пришел к уполномоченному Павлу Кондратьевичу Громову. Он был достаточно добрым человеком, но политика есть политика, Церковь ему полагалось зажимать. Пришел я к нему, а там какой-то посторонний человек сидит и дает мне наставления – убрать отца Илью, секретаря... «Вам подойдет другой священник. А этих надо убрать. Куда пожелаете. Не на месте они. Вы должны приходить ко мне в светской одежде, пономари должны пройти проверку у меня, по приходам не ездить, если только на какой-то юбилей, на учебу в семинарию без моего разрешения не направлять, желательно, чтобы и проповеди я тоже проверял».

И когда я все это выслушал, набрался смелости и сказал уполномоченному. «Павел Кондратьевич, я поеду в Синод и официально заявлю, что в епархии архиерей уже есть и мне там делать нечего. Скажу, что всем управляет уполномоченный». Сказал еще, что светскую одежду носить не буду, у меня ее нет. А он мне ответил: «Приходите ко мне через три дня. Подумайте о том, что я вам сейчас сказал!»

Прихожу я к Павлу Кондратьевичу через три дня, он в кабинете уже один. Спрашивает меня: «Ну как?» А я ему отвечаю: «Я остаюсь на своем!» – «Значит, мы с вами будем хорошо работать! – ответил он мне. – Вы не предатель и не хотите никого предавать!»

Были ситуации, когда мне приходилось сражаться. Отец Иоанн Адьюков делал свои свечи, это обнаружили и запретили. Уполномоченный вызвал меня и говорит: «Это нарушение, ты не имеешь права так делать». В то время была принята такая практика: я рукополагал священника и потом мы с ним вместе шли к уполномоченному на регистрацию. А насчет отца Иоанна уполномоченный сказал: «Пускай приезжает ко мне, я зарегистрирую, что он снят с должности». А я ему прямо ответил: «По канонам он ни в чем не виноват, а если у вас что-то нарушил, то вы и снимайте его регистрацию, а служить он будет. Притом восковые свечи нужны на престоле!» – «Как?» – «Так!» Он испугался и не отобрал регистрацию, не стал устраивать скандал.

В общем, ни одного священника при мне не сняли, и рукополагал я кого хотел и только потом представлял уполномоченному. Слава Богу, что за 33 года управления епархией у меня не было серьезных неприятностей. С властями я находил общий язык и никогда им не уступал.

Материалы раздела подготовили
священник Сергий Пушков,
иеродиакон Иосиф (Ключников),
Анна Курская.
Фото диакона Валерия Краснова