Петля и матушка
В амурском селе православная монахиня остановила волну самоубийств

В селе с героическим именем Отважное самоубивались целыми семьями. Десятки молодых и здоровых телом людей выбрали петлю вместо жизни. На поверхностный взгляд виной всему была водка, а потом сменившая ее самогонка. Смерть перестала хохотать в лицо живущим здесь после того, как бывший совхозный агроном приняла монашеский постриг.

«Отважная» жизнь

– Какой дурак, у него такие дочки! А он? – недоуменно затягивался отец сизым сигаретным дымом.

На реплику матери, что водка до добра никого не доводит, папа солоновато чертыхнулся и сказал, что его, дескать, всей деревней в петлю не загонишь.

Вечером он приладил брючный ремень к батарее отопления…

Отважное основали кубанские казаки в самом начале ХХ века. Раскорчевали тайгу, речка рядом, до китайской границы рукой подать. Село в глаза не видело архитектора, и поэтому его улицы хаотичны и разбросаны, так что две сельских почтальонки к концу дня оставались без ног, обежав все его дворы и калитки. Деревня жила обычной жизнью, дыша одним дыханием со страной. До революции церковь построить в ней не успели. А потом кумачовая идеология буйно зацвела на сельских улицах. Артель, колхоз, совхоз – менялись вывески и печати в местной конторе. А уклад жизни оставался неизменно похожим на тысячи советских одноэтажных организмов по имени деревня. Работали с «темнадцати» до «темнадцати», но всегда болтались в аутсайдерах сельхозсводок, молока на фуражную корову больше 2500 килограммов в год не доили десятилетиями. Урожаи тоже были сродни экстенсивной методе ведения экономики. С ее планово-убыточным регламентом жизни.

А в остальном село было как село: школа-десятилетка, дом культуры с собственным ВИА, под песни которого плясало полрайона.

Из таких сел, станиц и поселков и было соткано то самое простое полотно нашей жизни.

Одна беда была в деревне – практически каждый месяц в ней случались самоубийства. У тамошних самоубийц был излюбленный метод – петля. Добровольно начали уходить из жизни еще в начале спокойно-сонных семидесятых годов.

Это была как духовная эпидемия. Самоубивались целыми семьями. Два-три брата и отец могли повеситься за несколько лет. Без видимых на то причин. У людей не было ни долгов, ни бурных романов, не было заметных причин на работе или в семье. Но тропка жизни вела в петлю…

Смерть самоубийцы весь остаток жизни для его родных саднит кровоточащей непонятливостью. Почему? За что? Кто виноват?.. Эти вопросы навсегда остаются без ответа…

Гроза для мужиков

Лет сорок назад в село приехала молодая агрономша – Галина Нейман. От ссыльного прапрадеда немца ей досталась только фамилия. А в остальном судьба – лекало советской жизни. Послевоенное, а значит полуголодное детство в забайкальских степях. После школы девочка с трудом, но поступает в Благовещенский сельхозинститут. С первых и до последних дней учебы она – бессменная посудомойка институтской столовой.

Ее родители жили очень бедно. Как в компенсацию, изломанную юность она имела характер «только тронь» – механизаторы ее боялись пуще похмелья и сразу стали звать «мамой».

Галя-агроном мастерски водила «уазик», заправски курила «Беломор». Выпивохи, завидев ее машину, бежали врассыпную.

– Я могла кастрюлю с кашей на голову надеть, да еще сверху по кастрюле и постучать, – вспоминает она.

Ей не повезло в семейной жизни: муж-алкоголик, двое сыновей-погодков на руках. И тяжкий труд – до ломоты и разлома.

– Я бы, наверное, так и несла свой бабий крест, но однажды мой муженек воткнул сынишке нож в спину. Слава Богу, не смертельно. Я ушла от него на второй день, – признается она.

Муж долго молил прощения – привычно клялся и обещал, что больше так не будет. Не простила.

Шли годы. Ее старший Димка, двухметровый богатырь, отслужил в армии, женился и по-отважненски буднично залез в петлю. Оставив после себя двоих малолетних детей.

Все матери одинаково страшно и в то же время по-разному переживают смерть своих детей. Галина Нейман несколько месяцев после похорон сына не могла ночевать дома. Едва только прикрывала глаза, то слышала непонятные шаги и шорохи.

– Знаешь, казалось, схожу с ума. Психиатр назначил антидепрессанты, от которых становилось только хуже, – признается она. Она практически разучилась спать и отвыкла есть. Черное марево горя туго спеленало ее.

Там голос был

Как-то ноги сами привели в храм. На первой исповеди, когда батюшка начал читать разрешительную молитву, с ней случилась истерика. Рыдала так, как никогда в жизни. В первую ночь после исповеди уснула как убитая. Стала часто ездить в райцентр, в церковь. Петля ужаса потихоньку отпускала, и жить стало легче. Однажды ей приснился сон – рука в священническом облачении водила ее по селу. Неожиданно указала на полуразрушенное здание совхозной конторы.

– Я услышала голос, что на этом месте должен быть православный приход, – вспоминает она.

Священник благословил ее с трудом.

– У вас сил не хватит привести эту разруху в порядок, – сомневался батюшка.

Через полгода бывшая совхозная развалина была приведена в божеский вид. Перекрыта крыша, заменены окна, сложена печь. Появилась новенькая изгородь. Всю свою пенсию бывший агроном инвестировала в ремонт совхозной конторы.

– Работала там сутками, порой казалось, что упаду, не выдержу. Но Бог сил дал, – признается она.

Сказать, что деревня ее не поняла, – ничего не сказать. Над ней смеялись, крутили у виска и даже плевали в лицо.

– «Дура» – это самое цензурное, что я слышала от тех, с кем полжизни прожила бок о бок, – вспоминает она. Признается, что самое трудное при ее «агрономском» характере – это было смолчать в ответ. Не опуститься до ответного крика.

– Я просто читала молитву Иисусову и уходила прочь, – говорит бывший агроном.

Когда было получено благословение правящего архиерея и священник приехал освящать бывшую контору, просоленную крепким мужицким матом, то даже и он был поражен увиденным. Во всем царил порядок. Приход освятили в честь прп. Силуана Афонского, кстати, пришедшего на Святой Афон с биографией деревенского юноши и солдата с душой, полной тревог и сомнений, но потом достигшего высшей душевной чистоты и праведности.

В безбожной деревне после открытия прихода люди стали креститься целыми семьями, те, кто плевал в лицо Галине Нейман, принимали таинство одними из первых.

Главное, что после открытия прихода в Отважном перестали добровольно уходить из жизни. За три последних года наложил на себя руки всего один человек – не выдержав мук онкологии.

Агроном Галина Нейман после долгих раздумий решилась принять монашеский постриг.

– Самое трудное было гордыню свою умертвить, эгоизм свой закопать, – кротко улыбается монахиня Домникия.

Теперь приход держится на ней, организаторские способности пригодились и здесь – библейская школа для детей и взрослых под ее началом. По всем сельским торговым прилавкам она расставила ящички для пожертвования. Первые месяцы туда кидали вперемешку с мятыми десятирублевками матерные записки с проклятиями. Спустя три года село с населением в тысячу человек на спасение душ жертвует в пределах тысячи рублей в месяц. В среднем по рублю с души…

Минувшим февралем в сельский приход забрел небрежно одетый, усталый путник. Упал перед иконами на колени, долго молился, потом попросил у монахини попить и как на духу признался.

– Я из соседнего села, шел на рельсы Транссиба под поезд ложиться, увидел православный крест, и ноги меня сами к вам занесли. Теперь назад вернусь, у меня дома двое детей…

Матушка Домникия обняла его и первый раз после похорон сына рыдала навзрыд. Видя в его сутулой спине десятки тех односельчан, кто добровольно ушел из жизни, пока она долгие годы билась за совхозные урожаи.

А теперь матушка Домникия в одиночку борется с деревенскими самогонщиками, продающими смерть и слезы.

– Хожу по домам, уговариваю, совестю. Молюсь за них, они не ведают, что творят. Ведь те деньги не принесут им счастья,– искренне считает она.

…А еще она каждый Божий день читает молитву об упокоении душ всех, кто устал наслаждаться таким коротким мигом по имени жизнь. В последний свой приезд в Отважное я попросил ее поминать раба Божьего Владимира, папу моего. Она обещала…

Прямая речь

Инокиня Ольга (Гобзева), председатель координационного Совета женских благотворительных организаций Русской Православной Церкви:

– Эта история – самое настоящее чудо. Не то, лубочное и сувенирное чудо, которого так жаждут многие из нас. А чудо тихое, молитвенное, а потому настоящее. Материнская молитва самая сильная на свете, она со дна моря достанет. Здесь стала молиться мать, которую тоже ожег бес греха и пьянства. Почему люди так самоубивались в этом селе? Это была как духовная эпидемия, за каждую человеческую душу шла жестокая война тьмы и света. То же село, те же люди, а смертный грех ушел. Воистину не стоит село без праведника.