Беседа с писателем-фронтовиком Николаем Беляевым

Ветеран войны старый питерский писатель Николай Михайлович Беляев надолго замолкает, вспоминая давно ушедшее — довоенную свою молодость, колхоз в Калининской области, комсомольскую работу…

— Я вам больше скажу: я до войны и не видел, как люди молятся по-настоящему. Понимаете, не по привычке, не по обычаю, а по-настоящему, от самого сердца! Как это было? Мы форсировали небольшую речку в Псковской области — речка небольшая, а название её — Великая. Переплыли её на плоту, укрепились на занятом немцами берегу… И тут начался артобстрел, да такой сильный, что мы едва успели добежать до ближайшей ямы. Убежище не ахти какое… Сидим, считаем секунды до гибели… И тут солдат, который постарше, начал вдруг читать молитву. Я, понятно, не помню, какую именно молитву он читал, а может быть, и своими словами молился, но слова эти шли прямо из сердца, с кровью, с какой-то неведомой мне прежде силой. Я тогда подивился и запомнил этот случай на всю жизнь — но не более того…

— Часто вам бывало страшно на войне?

— Так ведь война… Инстинкт самосохранения — его же не преодолеешь запросто. Помню, как мы отступали под Мурманском. Стало известно, что противник на нашем участке прорвал оборону. Дан приказ: отступать. Немцы уже рядом… Политрук нашей роты взял винтовку, встал за камень и начал отстреливаться, а мне приказ: «Беляев! Третьим номером! Взять опорную плиту миномёта!» — я миномётчиком был… И пошли горными тропами, неся на себе и оружие, и боеприпасы… Идём на высоте, кругом валуны… И тут появляется «мессершмидт» и начинает поливать свинцом эту тропу, полную наших солдат. Прячемся — кто за камень, кто куда… Я схоронился за небольшой валун — метра, наверное, на полтора. А этот немец-охотник зашёл с другой стороны — и снова прямо на меня! Перебежал на другую сторону. Он опять… А что это за ощущение, когда немецкий истребитель летит на тебя с неба, палит из пулемёта и даже из пушки авиационной?! Представляете? Нет? И не представите.

Но вот о чём я говорю с гордостью: та страшная ночь в северных горах была единственным случаем в моей боевой жизни, когда я отступал! Воевал с первого дня войны до последнего, прошёл от Мурманска до Берлина — и за всё это время в отступлении находился только одну ночь! Дело в том, что на Северном направлении, где мне пришлось начинать войну, Красная Армия отступала редко, и Мурманск мы не сдали.

Было страшно в Берлине, когда мы под массированным огнём шли по мосту через Фарбениндустканал — был такой на окраине немецкой столицы. Огонь по мосту сплошной стеной, а идти надо — приказ. Вот тогда я вспомнил строчку из «Василия Тёркина»: «А начнётся сабантуй — землю-матушку целуй!» Но потом вступила наша артиллерия, огонь противника ослаб, мы прорвались через мост и вышли на Моабитштрассе — к той самой знаменитой Берлинской тюрьме Моабит, где в своё время сидели и Эрнст Тельман, и Георгий Димитров, и замечательный татарский поэт политрук Муса Джалиль… Да, в Берлине было очень жарко, люди вокруг нас гибли сотнями, но всё же настроение было уже не то, что в начале войны: во-первых, мы, пехота, за каждым своим шагом чувствовали мощную поддержку всей советской военной машины, обновлённой, сокрушительной, слаженной, а во-вторых, все понимали, что каждый шаг вперёд — это шаг к скорой победе.

— Да, действительно, я служил в одном полку с разведчиками сержантами Михаилом Егоровым и Мелитоном Кантарией. Но должен вам сказать, что всего Знамён Победы было девять — их раздали разным частям; нашей дивизии было выдано знамя номер пять, оно и взвилось над Рейхстагом. А привёз его в наш полк я. Точнее, флаг доставил помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу капитан Жёлудев, — но разве он смог бы найти штаб нашего полка в лабиринтах военного Берлина? Мне приказали встретить его и довести до цели — так я тоже поучаствовал в славном пути Знамени Победы.

Сейчас говорят, будто бы Мелитон Кантария был выбран чуть ли не по личному указанию Сталина: дескать, знамя устанавливать непременно должен был грузин. Ничего подобного! Дело в том, что Кантария долгое время работал в паре с Михаилом Егоровым — опытным разведчиком, пришедшим в наш полк из отряда белорусских партизан. Егорову, как испытанному бойцу, было поручено донести знамя до Рейхстага, а поскольку он всегда ходил в разведку с Мелитоном, то их и в этот раз послали вместе. 30 апреля в 22:50 они установили знамя, — но не на куполе рейхстага, а над парадным входом. Там возвышалась скульптура — какая-то колесница, — Кантария заметил её… «Миша, — кричит, — давай сюда! Повесим пока здесь…» И знамя долго висело над входом, и вокруг него шла ожесточённая битва, а когда всё стихло, его подняли на купол. Но прежде был страшный бой за него!.. Немцы — их там было более тысячи — подожгли Рейхстаг фаустпатронами, а гореть там было чему. Кругом полыхало море огня, и сколько моих товарищей в нём погибло!.. Помню таджика Раджу Ишчанова — он был комсоргом роты… Его товарищи-таджики говорили мне после боя: «Да, товарищ лейтенант, Раджа сгорел! Был ранен, ещё жив, но попал в огонь…» Бой шёл без перерыва 1 и 2 мая. Сам я попал в Рейхстаг 1 мая — просторное такое здание, по некоторым приметам сразу можно догадаться, что это бывший парламент… Интересно, что когда мы вошли в Рейхстаг, откуда-то появился старик немец и предупредил нас: «Здесь в подвалах — лабиринты! Могут быть засады, могут быть заложены мины!» …Через два дня, 4 мая, мы в этих подвалах устроили славный концерт — приехали артисты из московского Большого театра, очень было здорово!.. А 3 мая приехал сам Жуков — полюбовался на поверженный Рейхстаг, но этим не ограничился: забрался на самый купол и осмотрел знамя. Только тогда успокоился, когда увидел на древке «№ 5». Стало быть, то самое знамя — с нашей стороны всё без обмана.

— Вы расписывались на стенах Рейхстага?

— Да, но не за себя. Я написал: «Наша Лиза».

— Какая Лиза?

— Лиза Чайкина. Знаете такую? Читали? А я её лично знал: она до войны была секретарём нашего райкома комсомола. Я работал в райцентре, в редакции газеты «Ленинский ударник», и с Лизой часто общался, а однажды даже довелось побывать с ней в командировке в одной из наших деревень… Очень уважал её: сильным она была человеком и очень светлым. И представьте себе, каково мне было узнать о её гибели… Расскажу для молодёжи: сейчас ведь мало кто помнит о героях нашего поколения. В 1941 году Лиза вступила в партизанский отряд, была секретарём подпольного райкома комсомола Пеновского района. Когда в Москве в 1941 году состоялся знаменитый парад на Красной площади, наша Лиза пошла по деревням с листовками, рассказывающими об этом событии. И вот возле деревни Красное Покатище, недалеко от Волги, её схватили: кто-то предал из своих же… Немцы долго пытали партизанку, но она ничего не сказала, не выдала своих товарищей по отряду. Тогда немцы поставили её на площади в райцентре: «Кто, мол, может опознать?» И вся площадь молчала! Но нашлась одна пьянчужка, которая выдала… Лизу расстреляли на берегу Волги, у водокачки, — хорошо знаю это место… Она до Берлина не дошла, но я за неё расписался на стене Рейхстага, — а за себя не стал. К чему?.. Елизавета Ивановна Чайкина, Лиза наша!.. А сколько таких героев было среди моих сверстников! И кто сейчас их помнит? Кто хранит память об их подвиге? Только мы, старики! Уйдём, и всё канет в Лету! Неподалёку от моего нынешнего дома проходил рубеж обороны Ленинграда: вот аллея Славы — там есть монумент… И что вы думаете? В этом году 23 февраля здесь не было возложения цветов, не была отдана дань памяти!.. Администрация Красносельского района, администрация муниципального округа Урицк — никто не удосужился… Я ходил туда с цветочками — думал, приму участие в торжестве, а встретил только трёх милиционеров. В 11 часов руководителю их наряда дают команду: «Отбой! Мероприятие не состоится», — и все разошлись восвояси. И в 2009 году то же самое было. Как вы это оцениваете? По-православному это, по-человечески?

…Меня часто спрашивают: «А правда ли, что красноармейцы ходили в бой с криками: «За Родину, за Сталина!» — или этого не было?» Я отвечаю: «Наши солдаты кричали: «За Сталина!» А вот закричат ли нынешние «За Путина!» — сильно сомневаюсь…

Вопросы задавал Алексей Бакулин