Интервью со схиигуменом Нектарием, настоятелем Свято-Троицкого скита в Мехико

Игумен Нектарий Хаджи-Петропулос

Игумен Нектарий – известная личность не только в русской общине, но и во всей Мексике. Будучи известным академиком, он нередко выступает по радио и телевидению, преподает в местном университете. В церковной среде он заслужил любовь трепетным отношением к прихожанам, о которых ревностно заботится. В трудную минуту игумен поддержал не одного человека: будь то духовно, финансово или юридически; десятки женщин обязаны ему спасением от домашнего насилия. Не смотря на слабое здоровье – о.Нектарий страдает от дивертикулита, камней в почках и других недугов – он неустанно работает на благо монастыря и общины, считая заботу о них своим священным долгом.

За три года существования монастыря, община во главе с о.Нектарием перенесла немало трудностей: постоянные финансовые проблемы, свиной грипп в стране и тяжелая болезнь самого игумена.

В нижеприведенном интервью, игумен Нектарий рассказывает о том, как он, грек по национальности, стал русским батюшкой, о том, каково быть православным монахом в одном из крупнейших городов мира, и о том, что значат для него его прихожане.

– Когда Вы почувствовали влечение к монашеству?

– Я всегда хотел быть монахом, это не было спонтанным решением. С детства я хотел жить в монастыре и всегда быть в церкви. Я был единственным ребенком, и мать говорила мне: «Тебе нельзя уходить в монастырь: я хочу, чтобы у тебя было много детей.» Вся семья уговаривала меня стать женатым священником, но я этого не хотел. Я знал, что раз я решил быть в Церкви, значит, мне надо посвятить Господу всю свою жизнь.

– Ваши родители были религиозны?

– Не особенно. В детстве я жил в Стамбуле, и мы трижды в год ездили навещать родственников в Греции. Я там видел много монастырей. Мне всегда нравилась монашеская общежительная жизнь, нравилось, что монахи трудятся, молятся и едят вместе. Мне хотелось, чтобы это было и в моем будущем.

– Как Вы приняли монашество?

– Мой духовный отец, Епископ Павел (де Насиансо), правящий архиерей Мексики, знал моего отца еще до моего рождения. Мать умерла от лейкемии, когда мне было 14 лет. По ее просьбе епископ Павел взял меня под свое попечение – отец был согласен – я переехал в Мексику и стал жить у Владыки.

Епископ Павел был известным академиком в Мексике. Мы вели сбалансированную академическую и религиозную жизнь. Это он убедил меня продолжать образование. Я хотел пойти учиться в греческую семинарию Святого Креста в Бостоне, но он велел мне сначала окончить институт. Он сказал: «Я не хочу, чтобы ты был простым священником; я хочу, чтобы ты получил докторскую степень в Богословии.»

Когда он спросил, хочу ли я стать монахом, я согласился и в 18 лет принял постриг в Мексике.

В 1984 году мой духовный отец был убит, когда мы выходили из церкви после литургии. Фанатичный католик, ненавидевший Православную Церковь, застрелил его из пистолета. Позднее его арестовали и он покончил с собой в тюрьме.

– На момент кончины епископа Павла Вам было всего 19 лет. Как сложилась Ваша жизнь после его смерти?

– Я переехал в Японию к бабушке и поступил в университет на археологический факультет. Пытаясь выполнить волю духовного отца, я продолжал учебу. Я имею диплом бакалавра археологии, магистра классических языков и литературы, доктора богословия и истории. Получив степень бакалавра, я вернулся в Мексику.

– Как Вы стали настоятелем Свято-Троицкого скита?

– Это было не мое решение (смеется). В 2004 г. Архиепископ Кирилл [Сан-Францисский] принял меня в состав Русской Православной Церкви Заграницей. Я попросил, чтобы меня направили в Джорданвилль, где я мог изучить русскую церковную традицию. Так что я – русский священник; в диаконский и священнический сан меня рукополагали в Джорданвилле.

В юности я смотрел на священников и думал, что нет ничего прекраснее, чем служить Господу в алтаре. Но со временем я понял, что быть священником – серьезное дело, и что я этого недостоин. Я знал, что, если это и произойдет, это будет не моя, а Божья воля. Я всегда надеялся быть обыкновенным монахом. Но у Бога были для меня другие планы: я хотел переехать в греческий монастырь в Аризоне, но вернулся в Мексику. Сначала я не собирался этого делать, но, поскольку я знал ситуацию в Мексике, было проще отправить открывать монастырь меня, а не нового человека.

– Как Вы, нерусский человек, ощущаете себя в русской общине?

– Моя семья не из Греции, а с Черного Моря – из Сухуми. Я чувствую близость с русскими, и они очень хорошо меня принимают. Русские традиции не сильно отличаются от наших семейных традиций. Я не говорю по-русски, но и я, и братия, учим язык.

– Каково быть монахом в Мехико?

– Мы привлекаем очень много внимания, потому что носим рясы, у нас длинные волосы и бороды. Рясы мы носим постоянно, чтобы люди знали, что мы живем иначе, чем они. Мы не изолированы от мира, как, например Джорданвилль, где монахам не приходится работать вне стен монастыря, что, конечно, настоящее благословение. Для меня быть монахом значит, когда я на земле, держать ум на небе.

– Как с вами обходятся на улице?

– Некоторые люди реагируют агрессивно, когда видят крест: они думают, что мы католики, и вспоминают скандалы вокруг католических священников-педофилов. Но большинство местных жителей знают, что мы русские православные и относятся к нам с уважением. Они знают, что мы всегда носим рясы и не будем переодеваться в мирскую одежду, чтобы вести какую-то тайную жизнь или заниматься чет-то неподобающим.

Оба брата-насельника и я работаем вне стен монастыря. Я преподаю, а отцы работают в пекарне. Один из них также преподает уроки фотографии в местном университете.

– Вы отдаете всю зарплату монастырю?

– Конечно. Я на это не жалуюсь. Моя главная задача в жизни – служение Господу. Так что, все, что мы зарабатываем, принадлежит Ему. Наши прихожане работают, не покаладая рук, но у многих из них финансовые трудности. Я не заставляю никого помогать монастырю. Я говорю, что нам нужно, а община помогает по мере возможности. Если у них есть деньги, они сами положат «на храм». Многие прихожане не привыкли ходить в церковь и жертвовать деньги. Многие из них никогда не ходили в церковь в России, а теперь приходят каждое воскресенье.

– Как Вам кажется, почему они начинают ходить в церковь в Мексике?

– Когда живешь на чужбине, когда тебе приходится говорить на чужом языке, начинаешь искать свои корни, свою культуру, своих соотечественников, чтобы быть увереным, что ты к чему-то принадлежишь. Девяносто восемь процентов наших прихожан – русские женщины, недавно приехавшие из России. Большинство из них замужем за мексиканцами; их дети или вообще не крещенные, или крещены в Католической Церкви. Помочь этим семьям перейти в Православие непростой процесс. Обычно, я стараюсь заботиться не только о православном прихожанине, но и о его супруге. Таким образом, удается сохранить семью, и я знаю, что дети будут воспитываться в Православной Церкви. Ведь если мы не будем принимать новообращенных, то потеряем всю семью.

– Как реагируют мексиканцы, когда Вы пытаетесь интегрировать их в общину?

– Сначала всегда очень сложно. Обычно мужья-мексиканцы – атеисты. Я сразу даю им понять, что не собираюсь их насильно обращать в Православие. Когда они понимают, что я для них – не угроза, они привозят в церковь семью, становятся моими друзьями. Обычно это интеллигентные люди, специалисты. Я академик, и мне легко разговаривать с ними об искусстве, истории, науке… Все остальные говорят по-русски, а со мной они могут поговорить по-испански. О Церкви я ничего им не говорю. Месяцев через 6-8 они меня сами спрашивают: «Отче, могу ли я стать православным? Я хочу быть частью этой общины.» Это очень здорово, потому, что прихожане становятся одной большой семьей.

Конечно, не все русско-мексиканские браки удачны. Многие знакомятся в интернете, женятся и потом бывают очень несчастливы. Некоторых женщин бьют мужья; они приходят ко мне абсолютно потерянные. Мужья контроллируют их, отбирая паспорт. У нас среди прихожан есть юристы, которые помогают в таких ситуациях. Иногда, если у женщины нет денег, мы оплачиваем гонорар адвокату.

– У Вас бывали проблемы с мужьями женщин, которым Вы помогли?

– Мне много раз угрожали. Это часто происходит: я знаю других священников, которым угрожали за то, что они помогали жертвам домашнего насилия. Я не боюсь. Кто-то же должен защищать их. Раньше у них здесь никого не было, они были сиротами. Теперь ситуация изменилась. У них есть Церковь, и мы будем защищать их изо всех сил. Я буду защищать своих прихожан, не смотря ни на что.

– Что дает Вам смелость?

– Вера в Бога. Наша жизнь – настоящее чудо. Иногда я был так болен, что мне казалось, даже не смогу отслужить Литургию. Тогда я доверялся Богу и говорил Ему: «У меня нет сил, я не могу больше. Пожалуйста, возьми меня и держи, чтобы я мог окончить Литургию». Обыкновенно, к концу службы я забывал, что у меня что-то болело. Я уверен, что, если я буду заботиться о своей общине, Бог позаботится обо мне. Я это вижу каждый день. Мы поступаем правильно.

– Вас не беспокоит финансовое положение скита?

– Мое беспокойство все равно не поможет (смеется). Если я беспокоюсь, значит я маловер. У нас были большие проблемы в прошлом. Люди не могли поверить, что нерусский человек может открыть русский монастырь. Мы не только выжили, мы открыли часовню. Там сейчас очень красиво. Так что волноваться о финансах – значит не доверять Богу. Я верю Ему, я верю, что Он позаботится о нас.

– В чем больше всего нуждается монастырь?

– У нас есть Джип, который мы используем для работы в кондитерской – братия забирает его по утрам. Я езжу в университет на такси, но это далеко и дорого. Проехать через весь город занимает около трех часов в трафике, а ездить на общественном транспорте для меня опасно из-за больных коленей.

Нам нужна вторая машина, но она стоит около 5000 долларов. Аренда монастырских зданий стоит около 2000 долларов. Нам нужно установить еще один туалет – у нас только один, а этого недостаточно для числа приезжающих.

Мы так и не смогли найти достаточно крупное помещение для кафе и пекарни. Аренда помещений стоит дорого, а мы не можем платить больше 1000 долларов в месяц. Мы все еще печем торты в пекарне и доставляем их в различные кафе по заказу. До эпидемии свиного гриппа мы хорошо зарабатывали на тортах, но сейчас на открытие кафе не хватает средств.

Ситуацию осложняет состояние моего здоровья. Лечение, тесты, прием у врача обходится нам очень дорого – около 700 долларов в месяц. В течение двух месяцев у меня не было зарплаты, потому что я не преподавал летом, а ходить к врачу все равно приходилось, потому что у меня камни в почках. Я не очень хорошо себя чувствую последнее время.

Тем не менее, Господь очень-очень милостив ко мне, хотя я и не смог сделать столько, сколько должен был. Наши ежедневные трудности – ничто по сравнению с радостью, которую дает возможность быть священником для этой большой семьи, и открывать двери монастыря для тех, кто в течение многих лет чувствовал свое сиротство.

– О. Нектарий, Вы упомянули, что не смогли сделать всего, что должны. Что Вы имели в виду?

– Иногда я так уставал от боли, от финансовых проблем, что сил хватало только на то, чтобы бороться с этими мыслями. Я провел очень много времени в этой борьбе вместо того, чтобы работать и заставлять себя больше помогать семьям прихожан. Я просто не мог ничего делать. Я очень об этом жалею. Я знаю, что у каждого приходящего в Церковь есть нужда, и я должен забыть о своих проблемах и страданиях, чтобы помочь им. Это мой долг.

Но не думайте, что мы только и делаем, что страдаем! Как раз наоборот. Такая радость видеть наших детей, которые, воспитываясь у отца-мексиканца, не имели религии; а теперь они принадлежат нашей общине. Они горят по-русски, они православные. У наших русских прихожанок есть утешение – Церковь и община. Конечно, мне приходится справляться с ежедневными трудностями, но наша община все растет и растет.

Многие прихожане уехали в отпуск в Россию, и я с нетерпением жду их возвращения. Мы всегда очень радуемся, когда они привозят свечи и иконы, рассказывают о своих семьях. Они возвращаются, и мы возвращаемся к семейной жизни. Это настоящее благословение.