«Только личным примером, больше никак…»
Беседа с митрополитом Чебоксарским и Чувашским Варнавой

Митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава — один из старейших Архиереев Русской Православной Церкви и по возрасту, и по хиротонии. Мы беседуем с ним о его жизни, словно перечитывая те страницы нашей церковной истории, которые и правда — лишь из истории нам известны. И хотя, кажется, время уже перелистнуло их, но, не зная хорошо их содержания,— как понять нашу нынешнюю жизнь, как избежать ошибок, как сохранить в памяти образы тех, кто, и отойдя уже в вечность, должен оставаться для нас примером, образцом стояния в вере, преданности Христу и Его Церкви? Рассказ Владыки Варнавы прост, но каждое слово ложится прямо на сердце, видимо, потому, что из сердца и исходит. Мы слышим из его уст имена — знакомые и незнакомые — архиереев, насельников Лавры, старцев… Слышим и имя, особенно близкое и дорогое для нас — архимандрита Пимена, будущего Архиепископа Саратовского и Вольского.

Митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава. Фото: eparh-chb.ru — Владыка, Вы происходите из семьи потомственных священников. Только лишь Ваш отец, кажется, не успел принять священный сан, потому что был арестован накануне хиротонии. Именно это предопределило Ваш собственный жизненный выбор?

— Я с самого детства, с пеленок, все время жил с Богом, несмотря на гонения. Нас раскулачили, выгнали из дома. Четверо детей нас было, сестра и три брата. Папу забрали на Масленицу, в четверг, и я его уже не видел. Мама в то время была в положении. А дедушку арестовали еще раньше, и храм без священника остался. В Великую Субботу пришли и маму забирать с детьми, поскольку по приговору мы подлежали высылке с конфискацией всего имущества. Но пришли — а она рожает, нельзя, отложили на время, а потом уже не стали ссылать. У нас все отобрали — и земли, и постройки, и скот, оставили только маленький домик такой, как банька. И мы там жили, впроголодь, как попало. Но выжили — слава Богу.

Церкви все были закрыты, на всю область только один храм остался. Мама меня водила в Рязань в Скорбященскую церковь за 20 километров от нашего села. Я туда ходил, молился и вырос так, можно сказать, в церкви.

Потом, после войны уже, в 1947 году разрешили открыть Борисоглебский собор в Рязани. А я уже подрос и туда ходил, помогал, восстанавливали его, он весь разрушенный был. Я один туда из молодежи ходил: ни девчонок, ни парней — никого вообще не было. И кто появлялся — сразу запугивали, заставляли, чтобы не ходили.

И вот один день я помню, как сейчас. Под Великую Пятницу это случилось, как раз Благовещение на Великий Пяток пришлось, служба долго шла. И 12 Евангелий было, и Благовещенская служба. Я выхожу, а меня у храма два милиционера ждут. Верующие просили, чтобы оставили в покое, но они избивали всех, чтобы никто не вмешивался. Привели в отделение, дают бумажку: «Подпишись, что больше не придешь». Напечатана, уже подготовлена. Я отказался, а они мне говорят: «Ты подпиши, потому что нам так надо, и можешь потом ходить». Я отвечаю: «Нет». Я такой был неиспорченный — как это соврать: подпишу, а сам буду ходить? Они меня сильно избивали и все бумажку мне эту давали, чтобы я подписал. Били по почкам, один с одной стороны, а другой — с другой. И приговаривали: «Не подпишешь, убьем тебя». Но я все равно не сдался. Вот как в житиях святых пишут: били, но я боли не чувствовал. В один момент своей жизни не чувствовал… Они спрашивали: «Неужели тебе не больно?». Я молчал. Еще сильнее, изо всех сил стали бить, чуть не убили. А я не чувствовал. Даже какая-то радость была. Потом какой-то их начальник пришел, я-то не понимал, кто. «Кто такой? Почему забрали? А где документы, что вы его задержали?». Они стали оправдываться. Он им: «Сейчас же его отпустите!». И когда меня отпускали, я вопрос задал: «Я вот сейчас выйду, пойду в храм, вы опять заберете?».— «Нет, больше не заберем». Вот так я победил. И всех забирали, а я один ходил, но не трогали меня уже. И главное, я так вспоминал, что и Спаситель в это же время страдал, и мне очень приятно было, что Господь был со мной. И так ходил я в храм все время 25 километров пешком, транспорта никакого не было.

Позже уже, в 1952 году, владыка Николай (Чуфаровский) [1] пригласил к себе иподиаконствовать. Он меня очень любил, очень добрый старец был. Иподиаконстовал я у него два с половиной года. По приходам ездил с ним. И в канцелярии ему помогал, на машинке печатал. С отцом Иоанном (Крестьянкиным), когда он пришел к нам из Рязанской епархии, там познакомился.

— Это было уже после его возвращения из ссылки?

— Да. Назначили его в Летово, в Рыбинском районе. Я мальчишка, а он так меня полюбил и мне рассказывает: «Я в своей жизни один раз без правила служил Литургию».— «Отец Иоанн, а почему так?». А он рассказывает, все равно как на исповеди: «Да вот ко мне забрались воры, посадили в подвал, бочку поставили на крышку, чтобы я не вышел. Я сидел там, молился, как мог, но правило не читал. А надо мне Литургию служить». Люди видят, что он не пришел на службу, тем более в праздник. Пошли искать его, там нашли, и он сразу пошел служить. Все у него забрали: иконы, кресты все, оставили только один крест деревянный, который им не нужен был. И он этот деревянный крест до самой смерти носил как самый дорогой. Потом я с отцом Иоанном связь поддерживал, общались мы. Наставления давал он такие, что действительно надо слушать было. Всех любил, безразлично — и плохих, и хороших, для всех был отцом. И даже если кто-то приходил к нему с лукавством, он его так обласкает, расцелует, и тот становился уже другим человеком.

Работой моей владыка доволен был. Батюшки все любили меня. Батюшки тогда были все старинные, из заключения вышли, перетерпели многое. Жил я в это время у отца Виктора Шиповальникова, настоятеля Борисоглебского собора. Отец Виктор поехал как-то в Лавру. А Пимен, наместник, первый я имею в виду [2], был близкий его друг… Ну, и поговорил отец Виктор насчет меня, судьбы моей дальнейшей. И Пимен сказал: «Немедленно пусть приезжает, пока прописывают». А я еще не подготовлен был.

Отец Виктор приехал: «Вы должны ехать в Лавру». А я и с мамой не договорился, знаю, что будет против. Надо чего-то придумывать — без благословения-то материнского как? И паспорта у меня еще не было — в деревнях ведь не давали раньше,— а надо обязательно… Ну, поехал к маме уговаривать ее, знал ее слабинку. Говорю: «Хочу жениться, и все!». А она не согласна была тогда, чтобы я женился: «Нет-нет, не разрешу…». Я ей: «Один выход — в монастырь». Она: «В монастырь — лучше, конечно». Иконочку сняла со стены и благословила. Потом, когда узнала, что я обманул ее, уже поздно было.

Ну, поехал в монастырь. Последняя служба была моего иподиаконства на святителя Николая. Епископ Николай был именинник. Я помню: поставил меня на солею, народу объявил: «Володя уходит в монастырь. Мне жалко его отпускать, он очень хороший иподиакон был, но в монастырь я его благословляю. Будем молиться, чтобы и монах хороший из него получился». Обнял меня, простился со мной. Я пообедал и поехал в монастырь. Владыка свою машину послал со мной — «ЗИМ».

Келью мне дали, где Патриаршие покои, подрясник дали. Послушание определили — посошник, с жезлом стоять при наместничьей службе. Вот так я и начал свою жизнь в монастыре.

В мае пришел, в августе — рясофор, в ноябре уже в монахи постригли. Я молодой был, всего 24 года. Физически бывало тяжело, но духовно — легко. Все монахи были уже старцы, опытные, а молодежи почти никого. 75 человек всего нас было. Несли послушания, раннюю пели, позднюю, каждую неделю Литургии, на братский молебен — все до одного. И старцы, и молодые — все приходили. Послушания: на кухне — братия, на просфорне — братия, везде всё братия были. Даже портной — и тот был иеромонах. И везде справлялись. Только территорию наемные убирали.

— А какие отношения царили в братской среде?

— Хорошие, мирные. Примерно десять человек старцев было. Все духовные такие, что к любому пойди, и он тебе наставление даст. Афонские старцы были, опытные. Просидели по 30 лет в тюрьме, такие, что они уже все перетерпели, как говорится. Отец Петр (Семеновых) [3], это духовник мой был,— тоже с Афона. Очень духовный и очень строгий. Кое-кто бегал от него. Он такой был: «Согрешишь — больше не греши». А я так полюбил его, что больше ни к кому не ходил, только к нему.

Из духовников еще Агафадор [4] был, потом по схиме его не помню, как звали, этот все простит безо всякого. Владыка Серапион [5] к нему ходил. Тогда он был иеромонах еще, конечно.

Серафим [6] был, благочинный, очень благочестивый. Отец Иосия [7], схиархимандрит. Я какое-то время вместе с ним в келье даже жил. Помню, был наместником Платон [8], а отец Иосия — духовником. И кому-то он там, какой-то молодой даме не разрешил причащаться, потому что… ну, духовник знает, почему. А она пожаловалась наместнику, что не разрешил причащаться. Наместник сразу налетел, схиму снял с него за то, что не разрешил даме той причащаться. А народ-то его любил. Народ как напал на наместника и давай: «Пока не вернешь нам отца Иосию, мы тебя не выпустим». Тот перепугался, сразу на попятную. Вот такие были столпы. Так стояли за Православие, за благочестивую жизнь.

Старец Варнава [9] был, схииеродиакон с Афона, немощный уже. Ну, а молодые… Отец Николай [10], архимандрит… Но он уже после пришел, из Москвы, гонения уже не было. Алипий [11] был, будущий наместник Печерский.

Когда Патриарх Алексий I в Покоях [12] рукополагал меня в иеромонахи, отец Алипий пел и управлял хором… Патриарх Алексий каждый год приезжал, на Первой неделе Великого поста читал Канон и потом в субботу на Первой неделе служил Литургию в Крестовой церкви в Покоях, причащался. Вот он и говорит: «Представьте мне, кого рукоположить. Но только представьте мне такого, достойного». Вот и решил наместник меня рукоположить. Остапов отец Алексий [13] иподиаконствовал. Константин Нечаев [14] — священником. Всех их нет уже.

Архимандрита Кирилла (Павлова) [15], будущего духовника лаврского, тоже хорошо помню, он немного вперед меня пришел. Был такой момент, под Крещение, как помню. Архимандрит Николай был ризничим, я его помощником. И чего-то отец Николай повздорил, поругался с наместником… Ну и, значит, отец Николай от ризницы ключи ему в ноги бросил. А наместник мне: «Заберите ключи». Я говорю: «Как же?». Я ведь только монах был, даже не диакон. А там сосуды, все готовить надо, я не могу. «Я,— говорит наместник,— его проучить хочу». Ну и забрал я ключи. А мне надо готовить все, а как? Я сана не имею. И вот отца Кирилла я просил, и всегда он меня выручал. Сосуды готовить, престол переоблачать. Никогда не отказывался. В это время отец Кирилл был и пономарем в Троицком соборе у преподобного Сергия. Уставал и все равно находил время и приходил ко мне. Добрым словом его всегда вспоминаю, у меня ведь безвыходное положение тогда было… Братия всегда к нему очень хорошо относилась, к отцу Кириллу, никого против не было. Для всех он отцом был. Никто никогда ни одного слова плохого не говорил про него. Он еще молодым сравнительно был, когда духовником стал. Отец Петр был духовник и потом, как он умер, так сразу отца Кирилла и поставили. Сам он тоже прежде у отца Петра окормлялся.

— А каким Вы запомнили наместника лавры «Пимена малого» — будущего Архиепископа Саратовского и Вольского?

— Времена, когда он стал наместником, были очень тяжелые, хрущевские. Наместничал он восемь или девять лет. Хорошим был наместником — в свое время и на своем месте. Он образование имел и знания необходимые, все законы знал, всем отпор давал, мудрый был. Хотели закрыть Лавру, но он всегда выходил из положения. Например, воду отключили. А около ворот лавка такая была, для иностранцев. И вот он монахов собрал туда, в туалет рядом с лавкой… И потом иностранцам этим, девушкам в том числе, говорит: «Сюда нельзя, грязно, у нас, извините, воду отключили».— «Как?».— «Да вот, борьба такая, с религией». Они пошли в администрацию. Сразу моментально всех поснимали, кто отключал. И больше такое не повторялось.

Или — обложили монахов налогом. За келью, за свет, за тепло, за питание. Тоже отстоял, хотя в Москву постоянно ездить приходилось.

Старались выписать монахов из Лавры, под всякими предлогами. Но ни один монах не пострадал при нем, так он всех защищал. Аскет был, ничего у себя не имел, не как наместники бывают… Кушать приходил всегда в трапезу, дома ничего не готовил. В простой рясе, как все монахи, ходил, греческой не имел. Митра одна была — в ней и служил все время. Облачение как у всех, простенькое. Когда уезжать пора пришла, вообще ничего не взял с собой, с чем пришел в Лавру, с тем из нее и ушел. Он один из наместников такой нестяжательный был, для себя — ничего.

Строгий был, требовал порядка, те, кто распущено жили, не любили его. Служил все праздничные, большие службы. Не любил, правда, чтобы много духовенства с ним служило. Две пары, больше не допускал.

Из Лавры уезжать не хотел на кафедру, хлопотал, чтобы ему остаться, отказывался. И мне так жалко было с ним расставаться… Он очень любил меня, советовался со мной.

— А когда уже Вам самому пришла пора уезжать из Лавры на епархию, как Вы эту новость для себя восприняли? Легко, как волю Божию, или поскорбели?

— Я не думал никогда о таком пути. И в Лавру пришел, чтобы просто спасаться, Богу служить. Меня еще Пимен первый приглашал келейником. Я отказался. Не хотел из Лавры уходить. И когда решение было рукоположить меня в архиереи, я не знал о том. Было, знаете ведь, такое положение раньше, что надо согласовывать с Советом по делам религий кандидатуру архиерея, а потом только выносить на Синод. И вот в один прекрасный день Куроедов [16] был у Патриарха на приеме перед Синодом. Ну и выдвинул Патриарх кандидатуру мою. Конечно, Куроедов меня знал поверхностно. Когда он приезжал в Лавру, я его всегда встречал, принимал, угощал и с собой давал. А остального не знал ничего обо мне, что я за человек. «Давно бы пора».— «Ну, подпишите документ». Подписали документ. «На Синод надо». Ну, а потом как-то узнали, против стали, особый отдел то есть. И давай наместника Иеронима [17] уговаривать, чтобы он меня «валил», чтобы я не был архиереем. Наместник к себе позвал: «Отказывайся!». Я говорю: «Не знаю, у меня никто не спрашивал». Через шесть дней после решения Синода Патриарх только меня вызвал и сообщил мне. Я стал отказываться, но Патриарх говорит: «Мы, конечно, примем ваш отказ, но будет Синод решать, как наказать вас. Ну и, конечно, в Лавре вы уже не останетесь. Лучше соглашайтесь». Семь членов Синода было, пять за меня, Патриарший голос двойной. Вот так я архиереем и стал.

— Как началась Ваша архиерейская жизнь, как приняла Вас епархия?

— Приехал сюда, все нормально... Все новое, я никого с собой не привез, один был. Приняли хорошо, народ полюбил. Только один храм тогда в Чебоксарах оставался, всегда битком. Я прибыл не так, как сейчас: два чемодана с собой и все. Теперь уж, конечно, побольше будет. А в Лавре все-таки двадцать один год прожил. Перед тем, как уезжать оттуда, все раздал, что мог. Так вот жил, слава Богу.

На новом месте непросто сперва приходилось, привыкал. Ко мне приезжали, исповедовались, я ведь и духовником был...

— С уполномоченными тоже непросто, наверное, приходилось?

/p>

— Когда только прибыл, мне, разумеется, сразу условия поставили: я должен в первый же день сразу к уполномоченному, Громову Павлу Кондратьевичу. А тут Николин день. Я не смог. Потом пришел, на другой день. Вижу — там, кроме него, еще человек какой-то сидит. И вот, начал уполномоченный меня воспитывать: «Убрать настоятеля, убрать секретаря, секретарем поставить такого-то священника». А он — пьяница беспробудный... «Проповеди говорить только с разрешения цензуры. В семинарию посылать только с моего разрешения. Кто прислуживает, все сведения должны быть у меня. По приходам не имеете права ездить. Ко мне на прием в светской одежде ходить». Много наставлений таких давал, я выслушал. Ну, и потом я давай ему отпор давать. Говорю: «Настоятель меня устраивает. Он у меня работает, не у вас. И секретарь меня тоже устраивает, и он у меня работает. Если бы совмещал, тогда бы мы как-то решали. В семинарию поступать — так они у меня будут служить, не у вас же. Светской одежды у меня нет, только духовная. Так что будете приходить сами ко мне. По приходам ездить буду — присягу давал».— «Как?».— «А у меня записано: когда идет наречение, там есть «посещать приходы»…». Потом я ему еще говорю: «Павел Кондратьевич! Я вас выслушал, вы тут правящий архиерей. Я сейчас еду в Синод и заявлю, что мне тут делать нечего. Тут уполномоченный управляет». Он опять: «Как?».— «Так. Поеду в Синод. Даю вам три дня на раздумье, как вы решите». Через три дня прихожу, он один уже сидит. И начал по-другому говорить: «Мы с вами будем работать. Вы никого не предаете. Такие мне и нужны. А то только скажешь — они сразу соглашаются все, своих же священников… Мы будем хорошо работать». И все правда было хорошо. Не было проблем. Главное — жить со спокойной совестью, никого не предавать и всех защищать. Оказалось, все и правда зависит только от архиереев. Как начнут сдавать своих священников, потом архиерея уберут. Я не сдавал. И жил хорошо.

Были моменты такие. Запрещали все кругом. Священник делал свечи. Раньше это нельзя было. И на престоле — восковые свечи. Местные власти узнали. Вызывает меня уполномоченный: «Снимаю с регистрации. Как вы думаете?». Я отвечаю: «Я думаю по-своему. Да, вы имеете право снимать. Он нарушил ваш закон. А мой закон никто не нарушал. Вы регистрацию отберете, а с моим указом он все равно будет служить».— «Как?». Я говорю: «Так. Будет с моим указом и все». И он побоялся снимать с регистрации.

…Много, конечно, с той поры изменилось! Тогда и приходов-то было 35, а сейчас 220…

— Владыка, с одной стороны, понятно, насколько трудно было служить и управлять епархией в те годы. Но сейчас, когда уже вроде бы нет над нами никакого гнета, легче ли стало служить и епархией управлять?

— И легче, и трудней.

— Почему легче, почему трудней?

— Легче, потому что мы свободные. А если будем говорить о священниках — тоже очень легко. Прежде попробуй священник что-нибудь не то сделай, что уполномоченному не по нраву, сразу с регистрации. А сейчас — делай, что считаешь нужным.

Труднее всем этим управлять. Раньше батюшки ходили, как по струнке, старались ни церковного не нарушать, ни светского... Теперь не так стало. Власти больше бояться не надо, так и архиереев тоже не боятся. Исправить это как? Благочестивой жизнью, примером самого архиерея. Тогда что-то получится. Строгостью — не возьмешь. Запретишь, а они могут и в секту уйти, в раскол. Да, пример это в первую очередь. Например, если архиерей пьет, и священник пьет — как его вразумишь? Да и вообще всякие дела, какие не положено по сану, архиерей не должен делать. Тогда и от других чего-то требовать можно. Я вот, например, ни разу на службу не опаздывал, потому и со всех требую, чтобы вовремя богослужение начинали… Только личным примером что-то менять к лучшему можно, больше никак…