Церковь в правление сыновей святого императора Константина Великого. Часть 1

Сайт «Православие.Ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Святитель Афанасий Александрийский Забота о преодолении разделений в лоне Церкви была головной болью для святого Константина. После его кончины обнаружилось, что его сыновья придерживаются разных богословских взглядов, по-разному относятся к Никейскому символу веры. Старший и младший – Константин и Констант – были его приверженцами, а богословские взгляды Констанция, среднего сына, сформировались под влиянием арианина Евсевия Никомидийского.

Святого Афанасия смерть Константина Великого застала в далекой ссылке, в Трире, где тогда находилась резиденция Константина Младшего, и тот, ссылаясь на предсмертную волю отца, распорядился о возвращении исповедника на свою кафедру в Александрию. В послании к александрийским христианам, отправленном 17 июня 337 года, он самую ссылку Афанасия оправдывал намерением покойного императора таким образом защитить святителя от его врагов: «Афанасий, истолкователь достопоклоняемого закона, был на время послан в Галлию – для того, чтобы по жестокости кровожадных и непримиримых врагов, угрожавших опасностью священной главе его, не потерпеть ему от разврата злых неисцелимого зла… Блаженной памяти Константин, благочестивейший родитель мой, вознамерился уже возвратить упомянутого епископа на собственное его место, но так как, не исполнив сего желания, он предварен был человеческим жребием и почил, то, сделавшись наследником намерения блаженной памяти царя, я счел долгом исполнить его. Увидевшись с Афанасием, вы сами узнаете от него, какое питал я к нему уважение»[1].

Александрийская паства, хранившая верность своему предстоятелю во время его ссылки, встретила его с энтузиазмом и ликованием, но в Египте как среди духовенства, так и среди мирян были, конечно, и приверженцы Ария, которые стали бурно протестовать. Их недовольством воспользовались епископы Сирии и Азии, как последователи Евсевия Никомидийского, так и вовлеченные им в интриги богословские консерваторы (которых по-прежнему смущал Никейский символ из-за присутствия в нем не библейских выражений о единосущии Сына Отцу и о Его рождении «из сущности Отца»), единомышленники другого Евсевия – Кесарийского, а также те, кто не расходился с Афанасием в богословских воззрениях, но считал его справедливо осужденным на соборе в Тире за канонические преступления. И те, и другие, и третьи были встревожены возвращением бесстрашного и искусного борца за никейскую веру в Александрию. В направленные против него новые интриги удалось вовлечь императора Констанция, в область которого входил Египет. Из Антиохии, где собрались противники Афанасия, направлено было трем августам и епископам Кафолической Церкви соборное послание, в котором утверждалось, что Афанасий, осужденный Тирским собором, не может быть возвращен на кафедру волей императора. В этом послании на Афанасия возводилось политическое обвинение в том, что он удерживает в своем распоряжении хлеб, который через него, как предстоятеля местной Церкви, императоры жертвовали в пользу нуждающимся египтянам.

В ответ на эту интригу Афанасий созвал в Александрии собор епископов Египта, который рассмотрел выдвинутые против него обвинения и нашел их неосновательными. Собор прямо указал на главную причину клеветнических измышлений – стремление добиться отмены осуждения Ария и его последователей и тем самым дискредитировать Никейский собор. Но Евсевий Никомидийский и его сторонники отвергли постановление Александрийского собора. На Александрийскую кафедру ими был избран некий Пист, хиротонию которого совершил один из арианствующих епископов Египта Секунд Птолемаидский; поскольку, однако, христиане Александрии его не приняли, на созванном в Антиохии в 338 году очередном соборе вернулись к вопросу о замещении Александрийской кафедры. На нее решено было поставить одного из самых авторитетных иерархов Востока – таковым сочли епископа Каппадокийского Григория.

23 марта 339 года префект Египта Филагрий издал распоряжение о том, чтобы клирики Александрии передали в распоряжение Григория свои церкви. До его прибытия они подлежали передаче местной администрации. Верующий народ пытался сопротивляться насилию, чинимому чиновниками и военными. В результате столкновений пролилась кровь, и, как пишет об этих событиях А.В. Карташев, «в первой же отбираемой церкви были убитые и раненые, и сама церковь сожжена вместе с баптистерием. Вскоре под военной охраной въехал в Александрию Григорий. Приветствовала его, конечно, антиправославная, угодная полиции толпа ариан, язычников и иудеев. Епископский дом был взят с насилием и взломом. Сам по себе Григорий был человек с качествами, соответствующими его положению, и никоим образом не был ни бандитом, ни насильником, но просто “чиновником”, с сознанием своего законного права вступающим в должность. Была Четыредесятница. Церковь за церковью отбирались с насилием, с арестами»[2].

Святитель Афанасий вновь тайно бежал из Александрии и из своего укрытия обратился к вселенскому епископату с посланием, в котором указал на главного виновника церковной смуты – Евсевия Никомидийского, протестовал против содеянного насилия и призывал собратий к твердому стоянию за веру: «Григорий – арианин и прислан арианами, ибо никто не требовал его, кроме них одних. И потому, как наемник и как чужой христианам Соборной Церкви, как ему не принадлежащим, чрез градоначальника причиняет бедствия и огорчения… Никто из церковных не действует с ним заодно, и на их стороне одни еретики, еще – отлученные от Церкви за вины и те, которые лицемерят по принуждению, боясь градоначальника. Вот что произведено единомышленниками Евсевиевыми!.. Поэтому не должно и вам оставаться в бездействии при их беззакониях… ибо хулится ими общий наш Спаситель»[3].

Из своего египетского укрытия Афанасий тайно отправился в Рим. Туда же отправился из Александрии посланец с письмом Григория, адресованным Римскому папе Юлию. В Риме тогда находился и давно уже осевший там Маркелл, гостями Юлия были и другие епископы Востока, изгнанные со своих кафедр арианами. От арианского епископа Антиохии Плакентия в Рим для объяснений направлен был пресвитер Макарий. Юлий направил епископам Востока приглашение на соборный суд в Рим. Это приглашение было отвергнуто. Ответное послание было составлено в Антиохии, арианский епископ этого города Флакилл поставил под ним первую подпись, за ней следует подпись епископа Кесарии Каппадокийской Диания, которого, между прочим, чтил как своего наставника святитель Василий Великий. Третья подпись принадлежит Евсевию. После изгнания из Константинополя святого Павла, преемника незадолго перед тем, в 340 году, скончавшегося святителя Александра, он занял ее при поддержке императора Констанция, оставив Никомидию. В этом послании принципиально отвергалась претензия епископов Рима на роль третейских судей во Вселенской Церкви – правота этой позиции подрывалась, однако, бесцеремонным вмешательством епископов Сирии и Азии в церковные дела Египта.

В 340 году Юлий созвал собор для рассмотрения сложившегося положения дел в Египте и на Востоке в целом. Римский собор, в котором приняли участие 50 епископов, в основном италийских, полностью оправдал и поддержал как ревнителя Никейского символа Афанасия, так и не чуждого савеллианских заблуждений Маркелла. Очевидно, что в ту пору главной опасностью была арианская ересь, но поддержка Маркелла до известной степени говорит о недостаточной разборчивости Римской Церкви, во всяком случае набрасывает тень на сформулированную в позднейшие времена доктрину о непогрешимости епископа Рима. В своем втором послании восточным епископам Юлий, излагая постановление Римского собора, укорял их: «Почему же не писано было к нам особенно о Церкви Александрийской? Или не знаете, что было это обыкновение: прежде писали к нам, и здесь уже решалось, кто прав. Итак, если падало какое подозрение на тамошнего епископа, надобно было писать к здешней Церкви»[4]. Притязания на исключительную миссию Римской кафедры выражено было в этом послании вполне прозрачно, но негативная реакция на них со стороны восточных епископов дискредитируется тем, что, отвергая право Рима на вмешательство, они отстаивали свое богословие, в разной степени отклонявшееся от Никейского символа, вплоть до откровенного арианства, в то время как святому Афанасию и его православным последователям было не до того, чтобы вникнуть в экклезиологическую неосновательность аргументации папы Юлия, когда он по-братски протянул им руку помощи.

В 341 году, после завершения строительства великолепного кафедрального храма Антиохии, получившего наименование «Золотой церкви», состоялось ее освящение. На торжество в столицу Сирии съехалось около 100 епископов. Прибыл туда и император Констанций. Участвовавшие в празднествах епископы провели собор под председательством предстоятеля местной церкви Плакентия. Обвиненные Афанасием и Юлием в арианстве, участники собора, оправдываясь, писали в своей энциклике: «Мы и не думали быть последователями Ария. Как мы, епископы, да последуем пресвитеру? Мы испытали и исследовали веру Ария и его приняли в свое общение, а не сами к нему присоединились. Мы не держимся никакой другой веры, кроме преданной от начала»[5].

Антиохийскому собору принадлежит целых четыре символа, важнейший из которых именуется Лукиановым, хотя его принадлежность святому мученику Лукиану, которого, впрочем, считали своим учителем и Арий, и Евсевий Никомидийский, сомнительна. Этот символ гласит: «Веруем во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Его, Единородного, Бога, через Которого все произошло, рожденного прежде всех веков от Отца, Бога от Бога, Целого от Целого, Единого от Единого, Совершенного от Совершенного, Царя от Царя, Господа от Господа, Слово Живое, Премудрость Живую, Свет истинный, путь, истину, воскресение, пастыря, дверь, непреложного и неизменного, неотличимый Образ божества Отца как существа, так и силы, воли и славы Его. Так что Отец есть истинно Отец, Сын есть истинно Сын, и Дух Святой есть истинно Дух Святой. Это не просто имена, праздно употребляемые, но они точно означают собственную Ипостась, равно как и славу и чин Каждого из именуемых, так что Они – Три Ипостаси и Одно по согласию». Символ заканчивается анафематизмами: «Если кто учит, вопреки здравой и прямой вере Писаний, говоря, что были или совершились времена или века прежде рождения Сына, – да будет анафема. Или кто говорит, что Сын есть творение, как одно из творений, или рождение, как одно из рождений, – да будет анафема. Утверждающих, что Сын из не-сущих, а не от Бога и что было время, когда Его не было, таковых чуждыми считает Кафолическая Церковь»[6].

Считать этот символ прямо еретическим и арианским оснований нет, но ни в нем, ни в других вариантах символа, принадлежащих Антиохийскому собору, нет никейской формулы о единосущии (омоусиос), взамен нанизываются не столь определенные выражения: «Целого от Целого, Единого от Единого, Совершенного от Совершенного, Царя от Царя, Господа от Господа, Слово Живое, Премудрость Живую, Свет истинный, путь, истину, воскресение, пастыря, дверь»[7]. Большинство участников собора, действительно, не были приверженцами Ария, и даже Евсевия Никомидийского, который, однако, опираясь на поддержку Констанция и проявив незаурядный талант интригана, сумел повести за собой восточных епископов. Соборная формула, усваиваемая Лукиану, выражала богословские воззрения оригенистов, подобных скончавшемуся накануне собора, в 339 году, Евсевию Кесарийскому, и тех консерваторов, которых пугала и отталкивала никейская новация – не употребляемое в Священных книгах, заимствованное у внешних слово «единосущный». Но в символе Антиохийского собора есть и замечательное богословское достижение. В нем, против действительного квазисавеллианства Маркелла, но также, конечно, по замыслу составителей, и против напрасно подозреваемого в савеллианстве Афанасия, по отношению к Отцу, Сыну и Святому Духу употреблен еще один заимствованный из внешней философии термин «ипостась» – учение о трех Ипостасях впоследствии было с виртуозной богословской тонкостью разработано каппадокийскими отцами и стало с тех пор нормой православной триадологии.

Святитель Евстафий Антиохийский Антиохийский собор, хотя и скомпрометированный своей антиафанасьевской и антиникейской тенденцией, вошел в историю Церкви не как еретическое сборище, но как один из православных Поместных соборов. В состав канонического корпуса Православной Церкви вошли изданные им 25 правил, хотя, впрочем, есть и иная точка зрения относительно происхождения этих правил: архиепископ Петр (ЛʼЮилье) считает, что они были составлены раньше, на Антиохийском соборе 330 года, проходившем под председательством святого Евстафия[8].

На Западе об Антиохийским соборе 341 года сразу сложилось дурное мнение. Его результаты были обозначены как отступничество от православной веры, изложенной в Никейском символе. Такую позицию в полной мере разделял и святой Афанасий. К тому времени жертвой междоусобицы пал император Константин Младший, но вышедший победителем из столкновения младший брат Констант был таким же приверженцем никейского Православия, как и павший Константин. Папа Юлий и другие епископы Запада обратились к Константу с просьбой созвать Вселенский собор, и тот откликнулся на эту просьбу. Местом собора избран был город, находившийся на границе латиноязычного Запада и грекоязычного Востока – Сардика (современная столица Болгарии София).

Собор датируется историками по-разному, но наиболее вероятной датой является 343 год. В Сардику съехалось 170 епископов: 76 восточных и 94 западных. Восточные приехали позже и застали собор западных уже открывшимся и заседавшим под председательством местного епископа Протогена и участника Никейского собора Осия Кордубского. Восточных пригласили войти в состав этого собора, в то время как они считали, что соборные деяния формально должны начаться с их появления на соборе. Другим и важнейшим камнем преткновения явилось требование восточных епископов не допускать до участия в соборе Афанасия и Маркелла, доколе они не будут оправданы собором. Для рассмотрения дела Афанасия они предложили направить в Египет специальную комиссию. Западные участники Сардикийского собора находили, что святитель Афанасий и Маркелл не нуждаются в пересмотре их дела, поскольку они уже оправданы Римским собором. Западные отцы выступили на соборе как ревнители православного Никейского символа и защитники святого Афанасия от атаки на него со стороны ариан и потворствовавших им епископов Востока, но, с формальной канонической точки зрения, известная правота была на стороне восточных епископов, не желавших признавать Римский собор высшим по статусу, чем соборы, состоявшиеся в Тире и Антиохии.

Протестуя против неприятия их аргументов, восточные епископы покинули Сардику и провели сепаратное заседание неподалеку от нее, в Филиппополе, и на этом своем соборе, который они называли впоследствии «Сардикийским», низложили, помимо уже ранее осужденных на Востоке Афанасия и Маркелла, еще и Осия Кордубского, Протогена Сардикийского, Максимина Трирского, Павла Константинопольского, Лукия Адрианопольского и Асклепу Газского, а также Юлия Римского, «как первоначальника и вождя этого зла, который первый, вопреки церковным правилам, отверз дверь общения осужденным и преступным и имел дерзость поддерживать Афанасия»[9].

Тем временем западные отцы, продолжая соборные заседания в Сардике, по предложению Осия Кордубского намеревались составить новый символ, в котором были бы полнее изложены догматические определения, содержащиеся уже в Никейском символе, но святой Афанасий убедил их не делать этого, чтобы тем самым не принижать значение Никейского символа. Отцы собора ограничились заявлением своей приверженности Никейскому символу, еще раз подтвердили невиновность Афанасия и Маркелла, которого они признавали законным епископом Анкирским, объявив о низложении занимавшего его кафедру Василия. Помимо него низложены были захвативший Александрийский престол Григорий и новые вожди арианской партии, выдвинувшиеся на первые роли после смерти Евсевия Никомидийского: Стефан, именовавшийся Антиохийским, Акакий, занимавший после кончины Евсевия Кесарийского его кафедру, Минофонт Ефесский, а также Феодор Фракийский, Наркисс Илинопольский, Георгий Лаодикийский, Квинтиан, занимавший Газскую кафедру, которая признана была принадлежащей епископу Асклепе, Валент Мурсийский и Урсакий Сингидунский. Отцы собора занимались также вопросами церковной дисциплины и в связи с этим издали 20 правил. Эти каноны были составлены сразу на двух языках: латинском и греческом. Правила Сардикийского собора получили общецерковное признание. На Западе они некоторое время усваивались Никейскому собору, и тем самым им придавался самый высокий авторитет.

Извещение о постановлениях собора было направлено всем епископам. Для доклада о принятых решениях к императору Констанцию в Антиохию, где он тогда находился, собором направлена была делегация в составе престарелых епископов: Викентия Капуского и Евфрата, занимавшего кафедру Колонии Агриппины. Епископ Антиохии Стефан, низложенный Сардикийским собором, жаждал мести и отважился на грязную провокацию против посланцев собора. По рассказу блаженного Феодорита, «пришедши к одной непотребной женщине, он сказал ей, что какие-то недавно прибывшие чужестранцы желают провести с нею ночь… Он ввел женщину во двор и, показав дверь в дом… приказал ей войти туда, а сам пошел позвать своих соумышленников. В передней комнате случилось спать Евфрате… Как скоро непотребная женщина вошла в комнату… Евфрата, услышав шум ее шагов, спросил, кто ходит. И едва только та отозвалась, пришел в ужасное смятение. Он вообразил себе, что говорит с ним демон, подделываясь под женский голос, и в ту же минуту стал призывать на помощь Христа Спасителя. Между тем Онагр – так звали предводителя злодейской шайки… вошел с своею толпою сюда же и называл беззаконниками тех, которые хотят быть судиями беззакония»[10]. Поднялся шум, и во двор ворвалась вооруженная стража. Часть заговорщиков и женщину, приведенную в дом, схватили. Началось расследование. Благодаря добросовестным показаниям женщины дело раскрылось. Виновником происшедшего признан был епископ Стефан. Негодуя на клеветника, император Констанций велел срочно собрать собор: Стефан был низложен, но на его место поставили такого же, как он, арианина – Леонтия.

После Сардикийского собора прервалось общение между православными епископами Запада и восточными, в разной мере вовлеченными в арианскую ересь; при этом «западные, – по словам Созомена, – простирали пределы свои до Фракии, а восточные – до Иллирии, и Церкви, чего и следовало ожидать, возмущаемы были раздором и взаимными наветами, ибо хотя и прежде разногласили они в учении, но, имея взаимное общение, не производили большого зла и казались единомышленными»[11]. Однако, по замечанию того же историка, не все на Востоке были приверженцами арианства: «большая часть верующих в ней… признавала происхождение Сына из существа Отчего», но «некоторые упорно восставали против выражения “единосущный”… Одни из них, быв в самом начале против этого слова, потом уже, как случается со многими, стыдились принять его, чтобы не показаться побежденными»[12]. Оставались на Востоке и твердые приверженцы Никейского символа. Созомен называет таковыми, прежде всего, епископов Константинопольского Павла и Александрийского Афанасия и, что особенно характерно и важно, «все общество монашеское, как-то: Антония Великого, который был еще в живых, учеников его и весьма многих других в Египте и во всей Римской империи»[13].

Преподобные Антоний Великий и Павел Фивейский В ту пору в Египте подвизались великие подвижники: преподобные Макарий Египетский и Макарий Александрийский, Памва, Пафнутий, Серапион Великий. Вблизи селения Тавеннис в Фиваиде преподобный Пахомий собрал вокруг себя монашескую общину – киновию, чем положено было начало общежительному монашеству. Преподобный Пахомий составил первый общежительный устав. Вскоре такие киновии, получившие название монастырей, стали появляться и в других христианских странах: в Палестине, где особенно прославился своими подвигами ученик Антония Великого Иларион, в Сирии, Понте, Армении.

Одним из основателей монастырей в Пафлагонии и Западной Армении был Евстафий, занимавший Севастийскую кафедру. Составленный им устав отличался крайним аскетизмом, и, как пишет Созомен, «по любви к излишней строгости Евстафий допустил некоторые странности, нисколько не согласные с постановлениями Церкви»[14]. Впрочем, Созомен склонен приписывать эти крайности не самому Евстафию, но его неразумным последователям. По словам другого церковного историка, Сократа, Евстафий «не допускал вступать в брак и учил воздерживаться от разных родов пищи, а потому и многим брачным запрещал жить вместе, внушал, избегая собраний церковных, иметь общение в домах; сам нося философский плащ, приказывал и последователям своим надевать какую-то странную одежду; женам предписывал стричься; учил также, избегая положенных постов, поститься в воскресенье; запрещал совершать молитвы в домах людей брачных; приказывал уклоняться, как от греха, от благословения и общения с пресвитером женатым, хотя бы он вступил в брак по закону, быв еще мирянином»[15].

Церковь вовремя разглядела опасность уклонения в манихейский по своей закваске ложный аскетизм. Учение и практика Евстафия и его учеников рассматривались и были осуждены на соборе, созванном в пафлагонийских Ганграх в 343 году. Впрочем, в литературе существует и иная датировка этого собора, представленная, в частности, А.С. Павловым, который относит его к значительно более позднему времени – 360-м годам[16]. Возможно, лишь внешне Евстафий подчинился постановлению Гангрского собора. Во всяком случае, впоследствии он имел каноническое общение с православными, но в конце жизни отпал в духоборческую ересь, и одно время именно он, а не более известный Македоний, возглавлял эту группировку.

В IV веке монашество получает самое широкое распространение на востоке Римской империи. Расцвет монастырей объясняется главным образом снижением общего уровня нравственности церковного народа вследствие наплыва в Церковь недавних язычников и христианизации империи, начавшейся после издания Миланского эдикта. Люди, стремившиеся осуществить в своей жизни высокий евангельский идеал, порывали связь с миром, который уже не гнал их, исповедуя Христа, и все же оставался «миром, во зле лежащим», и уходили в пустыню, чтобы там претерпеть иное гонение, воздвигаемое исконным врагом спасения.

Монашеское сообщество непоколебимо стояло за православный Никейский символ, за веру, которую исповедовал святитель Афанасий. А сам он, как и святитель Константинопольский Павел, по-прежнему находился в изгнании. Такое положение становилось неприемлемым для твердого приверженца «единосущия» императора Константа, и он обратился с угрожающим письмом к своему старшему брату: «Здесь при мне находятся Афанасий и Павел, которых, как я доподлинно узнал, преследуют за благочестие. Если ты дашь слово возвратить им престолы и наказать тех, которые понапрасну к ним привязываются, то я пошлю к тебе этих мужей. Если же не согласишься на это, то знай, что я сам приду и без твоего согласия возвращу им престолы их»[17].

Опасность гражданской войны устрашила Констанция, к тому же случилось так, что его ставленник в Александрии Григорий умер в 345 году, что позволило ему уступить давлению без потери лица – без необходимости устранять им же навязанного Египту епископа, и он отправил святому Афанасию письмо, в котором просил его вернуться на свою кафедру в Александрию. Афанасий, прекрасно зная о недружелюбном отношении к себе Констанция, выдержал паузу, возвратившись только после третьего письменного приглашения со стороны императора, во владения которого входил Египет. Встретившись на пути в Египет в Антиохии с Констанцием, святитель соглашался по просьбе императора уступить александрийским арианам одну городскую церковь, но при условии, что и в Антиохии один из храмов будет предоставлен евстафианам – приверженцам Никейского символа, которые вынуждены были собираться на богослужение за пределами города. Поскольку в Антиохии было несравненно больше православных никейцев, чем ариан в Александрии, Констанций снял свое предложение. Триумфальное возвращение святителя в Александрию состоялось 23 октября 346 года. Православные встречали его за 150 километров от города.

Сам святитель так писал о том, что происходило после его возвращения: «Об епископах в Египте и в Ливиях, также о народе в этих странах и в Александрии излишнее дело и говорить, потому что все стекались, и несказанна была их радость, не потому только, что сверх чаяния сретали своих живыми, но и потому, что освобождались от еретиков, как от мучителей и от бешеных псов… Многие из бывших в общении с арианами – не по произволению, но по нужде – приходили ночью и оправдывались; они предавали ересь анафеме и просили себе прощения»[18].

Тогда же на Константинопольский престол, с которого удален был арианствовавший Македоний, вернулся святитель Павел, на Анкирскую кафедру должен был, по требованию Константа, вернуться Маркелл, которого на Востоке не без оснований обвиняли в скрытом савеллианстве, но анкирская паства, приверженная своему тогдашнему предстоятелю Василию, не позволила Маркеллу занять эту кафедру. Западные ариане Урсакий Сингидунский и Валент Мурсийский, осужденные Сардикийским собором, принесли покаяние перед епископом Рима Юлием как в своем отступничестве от никейского вероисповедания, так и в особенности в клевете на святого Афанасия.

Благодаря исповедничеству святителя Афанасия и других ревнителей единосущия, а также в результате вмешательства Константа в церковные дела, во Вселенской Церкви водворился мир и происходило возвращение отступников в Православие, но ситуация решительно изменилась после гибели Константа, павшего жертвой заговора Магненция в январе 350 года. Враги Афанасия клеветали на него Констанцию, обвиняя святителя в том, что он своими интригами настроил против него младшего брата и даже в тайном сговоре с узурпатором, против которого тогда воевал Констанций. Афанасию нетрудно было оправдаться в навете, связанном с не имевшими места контактами с Магненцием. Но Констанций действительно считал Афанасия главным виновником оказанного на него давления со стороны Константа. «Констанций, – по меткому наблюдению А.В. Карташева, – болезненно переживал “унижение”, нанесенное ему “никейцами” через убитого брата. А кроме того, ему нужна была дружба и преданность именно Востока при напряженно нависшей угрозе со стороны персов. Да к тому же Констанцию, более политику, чем богослову, “восточные” казались государственно удобными, “сговорчивыми”, тогда как никейцы казались безнадежно упорными фанатиками»[19]. И на никейцев снова обрушились гонения. Уже в 350 году Константинопольская кафедра была опять отнята у святителя Павла (по указанию Констанция его отправили в ссылку в каппадокийский город Кукуз, где в том же году он был удавлен), а столичный престол был передан Македонию; с Адрианопольской кафедры свергли епископа Луция, которого посадили в темницу в железных оковах, в них он и отдал душу Богу. Но репрессии против Афанасия откладывались как ввиду его исключительной популярности и всеобщей поддержки на Западе, так и потому, что император, вынужденным образом трижды приглашая его вернуться в Александрию, гарантировал ему пребывание на своем престоле до конца жизни.

(Окончание следует.)