Город как образ вечности

– Отец Александр, Вы настоятель церкви великомученицы Екатерины в Академии художеств в Петербурге. Это домовая церковь того самого учебного заведения, архитектурный факультет которого Вы когда-то закончили. Почему Вы решили учиться на архитектора?

– Твердое решение поступать в Академию художеств у меня возникло не сразу, был период, когда я хотел стать филологом. В детстве же очень хотел стать архитектором. Наверно, это было связано с семейной преемственностью, потому что у меня оба родителя – архитекторы. Среди предыдущих поколений нашей семьи тоже достаточно много представителей этой профессии, начиная с конца XVIII – начала XIX веков. Так что голос этих родственников дал о себе знать. Но все-таки при моих гуманитарных интересах эта профессия получила не столько прикладной, сколько исторический характер. После института я был распределен в проектный институт, но проработал там очень недолго, ушел в аспирантуру, стал заниматься преподавательской и исследовательской работой. Это было для меня более естественным делом. Хотя с практической архитектурой я все равно сейчас имею дело: митрополит Владимир благословил меня возглавить епархиальную комиссию по архитектурно-художественным вопросам. Поэтому мне приходится согласовывать новые проекты храмов и некоторые реставрационные предложения, приходится входить в практические вопросы, а не только оставаться в области истории.

– Вы получили ученую степень кандидата архитектуры за работу, название которой звучало так: «Образно-символическая система композиции древнерусского города». Потом диссертация вышла как отдельная книга. Каковы истоки Вашего интереса к образам и символам градостроительства?

– Я ездил в археологические экспедиции еще в школьном возрасте, затем – студентом. Там мы соприкасались с древнерусскими святынями и храмами, которые во многом оставались или неизвестными, или были еще не изученными. Это было в разных местах древнерусской земли, которые сейчас – территории России, Украины и Белоруссии.

И мне были интересны не только памятники сами по себе, но и как храмы располагаются относительно друг друга, относительно города, в котором они находятся, относительно ландшафта. Правда, тогда я специально этим не занимался, только задумывался, серьезно же подошел к этим вопросам, работая над дипломом, который был посвящен Старой Ладоге. Ведь это фактически наша первая столица, где была крепость – резиденция Рюрика. Это место, где находится сразу несколько древних памятников, в том числе два – в полную высоту – храма домонгольского периода, прекрасно отреставрированных и напоминающих о былом величии этого места. При изучении Старой Ладоги (тогда это был город Ладога, сейчас поселок Старая Ладога) стало очевидно, что храмы этого города размещены не случайно; система взаимосвязи храмов показывает, что они создают тот скелет городка, а когда-то достаточно величественного города, который притягивает к себе все остальное пространство. Так же было и в других городах.

Собственно градостроительная тематики в последние десятилетия достаточно хорошо освоена, особенно трудами многих московских историков архитектуры. Многие занимались изучением древнерусских городов с точки зрения их символики, а не только с точки зрения их утилитарных составляющих. Можно назвать много имен, это целая плеяда историков архитектуры. И мне хотелось обобщить то, что ими было наработано, и понять, что же такое христианский город вообще, а не только древнерусский, на примере которого писалась моя сначала дипломная, а потом и кандидатская работа. Какое место храм занимает в городе, в общей системе церковного искусства, где есть разные уровни – от ландшафта до деталей на облачении священнослужителя? Ведь церковное искусство – это единая система, в которой ничего случайного нет, все закономерно, взаимосвязано и цельно.

Важно понять, какой смысл имеет расположение храмов в системе города, потому что другие его составляющие уже изучены. А по принципам расположения храмов относительно друг друга можно классифицировать города, установить типологию городов. Храм, или лучше сказать, вся система храмов первична для композиции города. Христианский город осознается образом Небесного града, Иерусалима, а способы показать это – различны. Иногда это какие-то библейские ассоциации с Небесным Иерусалимом, иногда это ассоциации исторические с конкретной топографией Иерусалима. Это целая система градостроительных мер, которая подчеркивает значимость храмов в городе, чтобы все остальное немного отступало на второй план, было фоном – и гражданская застройка, и общественная нецерковная. Должно быть наличие свободных пространств в городе для того, чтобы храмы в них, в этих пространствах, достаточно хорошо себя чувствовали, воспринимаемые как единая система из любой точки города.

Церквам вторят оборонительные сооружения, они тоже подчеркивают цельность города, его единство как образа Небесного града. Это все для христианского города характерно, а на примере русского города это можно достаточно подробно разобрать, и тогда мы увидим, что не только древнерусские, но и вообще христианские города, города более поздние – скажем, Нового времени, синодального, послепетровского периода – также не лишены основ, которые были во времена Древней Руси.

Иногда кажется, что после Петра I пошло все развиваться иными путями, но это не совсем так. И в послепетровское время – даже после перепланировок городов, которые были массово проведены при Екатерине II, – лицо старого города оставалось узнаваемым, потому что храмы оставались на своих местах, даже если улицы перепланировались. Мы видим, что храмы – это главное, это первично. И то, какие храмы в городе – не только какой они высоты, какого размера, но и кому они посвящены, как это посвящение соотносится с топографией и топонимикой города, – чрезвычайно важно. Это та конкретная среда, в которой живут люди. Раньше они жили, осознавая эту среду, сейчас мы, может быть, прикасаемся к ней, не всегда осознавая то, что нам досталось от наших предков.

Это постоянное напоминание нам о Небесном граде как о той конечной цели, ради которой мы живем, – о жизни с Богом, подлинной жизни, которая, конечно же, имеет не только эсхатологическую перспективу, но и конкретное воплощение в настоящем. Таким вот образом вечности, такой вот иконой, если можно так сказать, является и отдельный храм, представляющий Церковь, и целый город как образ Небесного града, святого града Иерусалима для живущих на земле.

У меня была возможность разобраться в этом, но тогда еще было такое время, когда мы не могли в светских работах писать все, что думаем, до конца. Ведь были еще атеистические требования, но так хотелось все же обойти их. И удивительно: Господь постепенно раздвигал, реально раздвигал границы возможного. Когда я начинал свою работу, то многое нужно было писать еще эзоповым языком, а когда заканчивал, то уже можно было почти прямо все так и сказать. Наверно, это по нашим немощам, потому что люди более сильные сподобились мученического венца в 1920-е, 1930-е годы. Сейчас у нас другое время, и мы, может быть, не такие сильные, как те наши предшественники, которые свидетельствовали о вере иным образом. Господь нам дает возможность, в меру наших немощных сил, что-то засвидетельствовать. Он помогает нам, если есть какое-то дерзновение, этому дерзновению проложить дорогу, чтобы оно осуществилось.

Город должен играть воспитательную роль, которую он выполнял некогда и во многом выполняет сегодня. Речь идет о такой воспитательной роли, которая и миссионерская одновременно – для людей невоцерковленных. Но воспитательной она остается для всех нас. И потому мне кажется, что миссионерская составляющая моей работы гораздо важнее научной, потому что это нам напоминание о вечности в бренном времени, в котором мы живем.

– Как Вы считаете, какой может быть миссионерская направленность современной церковной архитектуры?

– Храм должен стоять на соответствующем ему месте, он должен находиться в том месте, где он будет максимально доступен для людей, живущих в окружающих районах, и в то же самое время он должен включаться в ту систему взаиморасположения храмов, которая исходит из центра города. Это первое. Дальше нужно найти правильное функциональное решение, чтобы внутри было все на своих местах. Нужно найти соответствующее образное выражение храма, его общую композицию и ту стилистику, пропорции и детали, которые бы соответствовали, с одной стороны, православной церковной традиции, с другой – местоположению храма и времени его создания. Эти разные вещи нужно мудро соединить, потому что, если кто-то уходит в новаторство, забывая о традициях, уже не получается православный храм. Если кто-то помнит только о старых примерах и не думает о месте и времени, где находится храм, получается, как правило, просто такое сусальное подражание чему-то уже бывшему – и только. Найти меру – великое искусство.

Сегодня делается много, но, к величайшему сожалению, примеров, когда можно с радостью видеть: да, вот здесь нащупано верное направление – довольно мало. Увы, много проб, которые можно назвать ученическими. Слава Богу, что они есть, но они не есть окончательный результат тех поисков, которые идут.

И в конце XIX – начале XX веков были поиски того, как вернуться более полно к старой допетровской традиции, отчасти забытой в синодальный период, когда слишком довлела светская стилистика. Сейчас идет работа, подобная той, которая происходила на рубеже двух прошлых веков. Но в то время строительство храмов не означало копирования, даже если они строились в так называемых «русско-византийском стиле», «византийском», «русском», «неорусском». Это не было буквальным повторением каких-то храмов-прототипов. Это было, скорее, вдохновение, навеянное той или иной эпохой. При этом применялись новые конструкции, новые материалы, функционально многое решалось по-новому. Сейчас мы возвращаемся все чаще к месту разрыва преемственности, наши зодчие чаще всего пытаются повторить те формы, которые были в начале XX века или в конце XIX. Они и правы, и не правы, потому что обратиться к этому опыту не значит просто повторить формы. Нужно почувствовать методику зодчих того времени, как они обращались в прошлое и находили в нем современность. То же необходимо сделать и сегодня, хотя это безумно сложно. Если ошибешься, обязательно навлечешь на себя критику либо справа, либо слева. Надо найти меру.

Мне не хочется называть имена архитекторов, которые преуспели или нет в этом деле. Очень многое впереди, время покажет. Важен не только талант человека, но нужно учесть еще и социальные возможности, потому что необходимо соизмерить и средства для строительства, и желания не только со стороны заказчика, но и со стороны муниципальных властей, жителей. Для начала должна произойти какая-то поддержка этого процесса, а потом рецепция со стороны церковного общества того, что сделано. Затем, после рецепции, по принятии или не приятии, будет видно, куда надо дальше развиваться. Тот же самый процесс идет и в изобразительном искусстве, но в храмостроительстве это особо остро чувствуется: икону, если она не получилась, можно не показывать, а храм уже построили, он есть.

Петербург, город, в котором мы живем, уникален. В мировом градостроительстве можно назвать только несколько примеров целостных систем градостроительных ансамблей. Городов красивых много, городов с памятниками и святынями тоже много, но городов, где так все цельно выстроено, – единицы. Среди этих единиц – наш Петербург. Он прошел все свои три столетия с достоинством, приобретая и не утрачивая того, что было в нем ценного. Сегодняшнее время таит много разных опасностей. Есть много примеров непрофессионального подхода к современному градостроительству, который приводит к тому, что многое искажается или даже разрушается.

Можно привести некоторые примеры того, как общая среда города претерпевает существенные изменения. Например, естественным образом в советское время, но как итог того, что делалось до этого периода, было решено развивать город в сторону моря и сделать так называемый «морской фасад». Проектирование и строительство осуществлялось по классическим законам петербургского градостроительства. А сейчас решили намывать дополнительные территории, делать новые постройки, которые будут высотными, интернациональными по характеру, они не будут нести в себе ничего специфически российского или петербургского. Это будет такой фасад, который закроет не только город со стороны моря, но и те весьма ценные наработки, которые были уже сделаны. Более того, все эти высотные здания будут отражены чудовищным образом: в центре города мы будем видеть Биржу, Исаакиевский собор на фоне силуэта «зубов», которые издалека будут восприниматься как нечто страшное, как небоскребы, которые заслонят собой горизонт. Это печальные вещи. Уже сейчас есть признаки, которые показывают, как это опасно. У гостиницы «Санкт-Петербург» построены здания – «Монблан» и «Аврора», они такие уродливые, такие чудовищные, такие большие для этого места, что просто диву даешься, как это возможно было сделать в зоне центральной акватории Невы, как можно создать такие вещи, которые противостоят и Петропавловскому собору, и Исаакиевскому собору, и Зимнему дворцу, и Летнему саду.

На Васильевском острове за зданием Биржи, если, например, смотреть с Литейного моста, видны два огромных дома, поднимающихся, как гриб. Они стоят в центральной части Васильевского острова и видны в центре города. На Петроградской стороне растет высотный жилой комплекс, который мешает восприятию силуэта северной стороны большой акватории Невы.

Все квалифицированные профессионалы, представители общественности, горожане в ужасе от того, что должна быть построена в устье Охты огромная 400-метровая башня с офисом «Газпрома», которая будет прямо противопоставлена Смольному собору. Она строится на том месте, где когда-то были и древнерусские и шведские поселения – предшественники Петербурга. Русское поселение называлось Невское устье, а шведское – Ниен с крепостью Ниеншан. Там археологи проводят интересные изыскания, очень много дивных вещей открывается и сегодня, там еще очень много не изученного. Музеефицировать это место надо и, безусловно, как-то облагородить. Хорошо, если бы это сделал «Газпром», приобретший данную территорию. Но ставить здесь огромную вертикаль, которая будет спорить со всеми постройками города, в том числе и с Петропавловским собором, который имеет высотную отметку 122 метра, стоит ли? А здесь будет гораздо большая высота, чем телебашня – узенькая и тонкая, не воспринимающаяся как здание (она, конечно, выше шпиля Петропавловки), но и телебашня остается далеко позади на фоне этого огромного предполагаемого монстра. Печально, но, к сожалению, строительство грядет, так как уже подготовительные работы к строительству активным образом проводятся.

То, что мы считаем фоновой застройкой, якобы не ценной, на самом деле очень ценно, потому что это историческая ткань города, а ведь много таких домов уже разрушено. После войны подобные дома восстанавливали, сейчас ветхие дома просто сносятся и вместо них появляются весьма неудачные вставки.

Жаль дома, создававшие фоновую застройку: без нее город не может жить. Люди, которые в них жили, в результате перестроек вынуждены переезжать на окраину или за город, что в социальном плане является безнравственным. Ветеранов, людей, которые жили поколениями на этих местах, насильственно переселяют далеко-далеко от привычного места – вот та объективная реальность, с которой мы сталкиваемся сегодня. Как мы можем говорить о символе города, о красоте его, когда совершается безнравственное дело?!

И профессионалы в области истории архитектуры и архитектуры практической, и историки, и социологи, и люди, которые занимаются коммунальным хозяйством города, все те, кто так или иначе несет ответственность за наш город, должны были бы, учась у города, видя, что он в себе несет, продолжать традиции. Нужно их развивать и помнить, что наш город является, хоть и живым, целостным, но все-таки музеем под открытым небом, который нужно поддерживать и благоустраивать.

– Какие, на Ваш взгляд, символы Петербурга являются самыми значимыми?

Петропавловский собор

Можно назвать разные здания города, в основном это будут все-таки храмовые постройки, потому что они всегда остаются доминантами. Скажем, Зимний дворец имеет в высоту 22 метра, и было велено не строить ничего выше, но храмы могли быть гораздо выше. Есть лишь небольшие исключения, но вообще храмы – это некий тон, который был задан для города, чтобы застройка была все-таки фоновой.

Можно говорить не только о каких-то отдельных объектах, а о целых городских пространствах, например о центральной акватории Невы, которая держится Петропавловским шпилем. Она является той целостностью, главной водной площадью города, которая есть средоточие города и его символ.

Можно сказать о Казанском соборе, который стал кафедральным собором, а сначала он долгое время был таковым фактически, но не юридически. Указом Святейшего Патриарха уже в наше время он получил этот статус де юре, что правильно, потому что это самое удобное место для совершения архиерейского богослужения в центре города.

Исаакиевский собор, само собой разумеется. Храм очень значимый, хотя, может быть, если говорить не о величине, а об иных достоинствах, я предпочел бы Казанский и Петропавловский. Но по величию своему, по мощи Исаакиевский собор, конечно, имеет право занять свое место в ряду символов нашего города. Конечно, Александро-Невская лавра.

Вообще есть в истории Петербурга нечто такое, что само по себе символично. Ведь при всей своей верности Богу, император Петр Великий имел весьма своеобразное мышление, и это на Церкви сказалось отрицательно. Скажем, он устранил на время патриаршество – слава Богу, что оно было восстановлено через 200 лет, но все же жаль, что император так распорядился церковным управлением. Кроме того, он не очень любил юродивых, а ведь первой канонизированной петербургской святой была блаженная Ксения. У Петра I было прагматичное отношение к монашествующим, и в тоже время – посмотрите, какой парадокс: он сам основал в городе монастырь и привез в него мощи святого благоверного великого князя Александра Невского. Он это делает вопреки своим убеждениям, потому что есть что-то большее, чем человеческие предпочтения. Человек предполагает, а Господь располагает.

Петербург многое роднит с древнерусскими городами. Это родство в том, что крепость, подобно кремлю, находится в центре города, а не как в западных городах – на периферии ядра. Затем то, что в городе есть элементы радиально-концентрической планировки. Некоторые из улиц определенным образом обращены к шпилю Петропавловского собора, некоторые к Адмиралтейскому шпилю, конечно, это светское здание, но ведь там есть храм – Спиридоновский собор, который специально был устроен для моряков. Шпиль Адмиралтейства притягивает к себе улицы Адмиралтейской стороны. Это похоже на то, как делалось в древнерусских городах.

Что же касается пространств, так здесь однозначно можно сказать, что эти огромные пространства города помогают на их фоне жить своей жизнью вертикалям, доминантам храмов, в отличие от западноевропейских городов. При похожести на европейские архитектурных стилей зданий сам город не похож на европейский, притом что в Петербурге работали иноземные мастера. Но они сумели внедриться в русскую культуру и не создать чего-то в пику этой культуре. В византийских и древнерусских городах специально для этого делалась усадебная застройка, у нас ее нет, дома идут сплошным фасадным фронтом. Однако пространства рек, площадей, садов достаточно обширны для того, чтобы иметь такие паузы, «продухи» в композиции города, чтобы на их фоне скелет города, который образуется храмами, жил. Поэтому представить себе, что эта система вертикалей будет разрушена или что ей что-то будет противопоставлено, очень трудно, и будет жаль, если это произойдет.

Петербург, как и многие города в советское время, частично пострадал от разрушения храмов. Но все-таки, по сравнению со многими малыми русскими городами, это было не в таком объеме. Лицо города было сохранено. Хотя в нашем городе воплощено много западных влияний, тем не менее мы сейчас его можем представлять и как прекрасный пример русского города. А то, что на него накладывается еще и другая символика – имперская символика, – это тоже очень важно. Само имя города символично – Петербург.

Когда-то император Константин основал город, который назвал Новым Римом, позднее, после падения и Первого, и Второго Рима, фактически Москва приняла эту эстафету. Что сделал Петр Великий? Он основал как бы Новый Третий Рим, это не четвертый Рим, потому что ему, как известно, не бывать, а продолжение Третьего Рима. Царь расширил российскую столицу на две географические точки. Как византийский орел был двуглавым, так и наш двуглавый орел может выражать наличие этих двух центров – две столицы, две точки опоры, которые, между прочим, имели пролог и в нашей более ранней истории. Скажем, были Новгород и Киев, были Москва и Новгород, потом Москва и Петербург. Надо сказать, что в таком контексте это не противопоставление (оно бывает на бытовом уровне), это – дополнение и развитие.

Имперская символика проявлена и в гербе города. Как известно, Петр Великий предложил на гербе изобразить два якоря и скипетр. Здесь есть ассоциация с гербом Рима, только если в папском гербе – тиара и два ключа как символ веры, то в гербе Петербурга – якоря как символ надежды, они же – символы морского и речного портов.

На царских вратах в иконостасе Петропавловского собора есть с трудом понимаемый исследователями сюжет – его все по-разному толкуют. Скорее всего, в нем основа та же, что и в древних римских и константинопольских иконографических образах, где говорится о передаче Спасителем апостолу Петру или ключей, или свитка. Эта иконографическая тема называется traditio legis – передача закона. Эта римская традиция, она же и константинопольская, она и в Москве в какой-то степени могла бы звучать. Не забудем, что в основе того, что Москва – столица, тоже образ Петра – святителя Петра, митрополита Киевского и Московского, который приехал из Владимира и сделал Москву своей резиденцией, а тем самым благословил, вольно или невольно, собирание русских земель вокруг этого города.

В Петербурге много других важных идей заложено в топонимике и в посвящении храмов. Известно, что Исаакиевский собор связан с днем рождения Петра Первого, который родился в день Исаакия Далматского и считал этого святого своим покровителем. Самсониевский собор связан с Полтавской победой. Пантелеимоновский храм – с Гангутской морской победой. Символика светская и духовная перемежаются. Надо сказать, что в Москве было то же самое. Храм Покрова на Рву (или Василия Блаженного, как мы его привыкли называть) есть и образ Иерусалима, который стоит у Голгофы, у Лобного места за стенами Кремля, и в то же время он является памятником в честь Казанской победы. Одно другому не мешает, это разные уровни, которые сосуществуют.

– Вы высказали сожаление по поводу появления новых доминант в городе, а не произойдет ли так, как это произошло в Париже? Эйфелева башня, построенная по случаю выставки, тоже раздражала архитекторов и общественность, и, тем не менее, со временем стала символом города.

– Париж – город на холмах, если посмотреть с Монмартра в сторону Эйфелевой башни, она выглядит маленькой. Париж не такой плоский, как Петербург. Не только в Париже, но и в Москве появляются такие сооружения, которые сначала вызывают сожаление, но проходит какое-то время, думаешь: ладно, пусть будет. В Петербурге так не получается, этот город хрупкий, его организм менее приспособлен к таким внедрениям. Москва – живой, многовековой организм, который как-то переваривает эти новшества, они вживаются в него. С Петербургом, построенным на едином дыхании, так не получается. Это совершенно уникальный город, который надо бы поберечь.

Во-вторых, Эйфелева башня – не здание, это тонкая ажурная прозрачная конструкция. Наша телевизионная башня (ей, конечно, далеко, с точки зрения архитектуры, до Эйфелевой башни) по высоте больше, но это не мешает городу, потому что она тонкая, как игла. Она занимает свое место, выполняет свои основные функции, и не более того.

– В вашей работе есть такое понятие – «райский аспект градостроительной символики». Можем ли мы видеть такую символику сейчас в Петербурге?

– Применительно к древнерусскому городу имелось в виду, что сооружения крепостного характера напоминают скорее о Граде, а свободные пространства, сады, вода, которая включена внутрь композиции города, порождают райские образы, которые есть в раннехристианском искусстве, в естественной памяти Церкви. В христианских городах эти два типа восприятия города должны сочетаться. В Петербурге они и сочетаются. Наличие садов, свободных пространств и удержание свободы этих пространств с помощью вертикалей храмов, собственно, и есть то, что в петербургском градостроительстве наследует, условно скажем, райский аспект, взятый из древнерусского градостроительства.

– Отец Александр, в одном из номеров греческого журнала «Эфимериос» было рассуждение о том, что Санкт-Петербург – это не город святого Петра, а святой город императора Петра I. Как бы Вы прокомментировали это рассуждение?

– Я думаю, что это лингвистическая эквилибристика, потому что в общем-то мы все понимаем, что город называется не в честь императора Петра, а в честь Петра апостола. Другое дело, что есть император, который основал этот город. Император своего святого покровителя дает нам в качестве покровителя города, это совершенно очевидная связь, но все-таки само имя города – это имя города святого Петра.

Все знают, что есть город святого Петра – Рим, правда по вере он отпал от Православия, поэтому можно было говорить о Втором Риме, потом о Третьем Риме – Москве. Со времен Петра Великого можно говорить о Петербурге как о еще одном городе святого Петра – Новом Третьем Риме, который является городом Петра апостола, а не императора. Безусловно, здесь присутствует память его основателя. Ведь Константинополь – город императора Константина. Петербург, хотя он и город царя Петра как его детище, но по названию он город апостола. Не получилась бы иначе связь, преемственность городов: Рим–Константинополь–Москва–Петербург.