Мера долга

Прокуратура возбудила уголовное дело, связанное с торговлей детьми. В одном из эпизодов фигурировала семья беженцев из Таджикистана. Мать умерла от болезни спустя три месяца после переезда в московский подвал. Лечить ее никто не пытался. Отец погиб на стройке, пережив свою жену на год. Дети – два мальчика пяти и семи лет и четырехлетняя девочка – остались на попечении старшей сестры. Та заботилась о них, как могла, но однажды исчезла. Кто-то видел, как ее в наручниках выводили из автобуса. Малыши, сидя в подвале, несколько дней тщетно ожидали сестру. Потом куда-то пропали сами. Обитатели московского «дна», прознав, что беспомощные дети остались одни, продали их.

Опер, узнав воровку, ужаснулся своей роли в этом деле. Он думал о том, что, преградив путь малому злу, открыл дорогу большему. До поздней ночи он просидел в своем кабинете, куря до тошноты и проклиная все на свете...

Психологи придумали специальный термин, обозначающий душевное состояние солдата, пережившего ужас войны: «посттравматический синдром». Сталкиваясь с исключительным злом, человек может психически повредиться и, даже будучи физически здоровым, оказывается не в состоянии приспособиться к мирной жизни. Судьбы таких душевных инвалидов Первой мировой войны описаны в романе Ремарка «Возвращение». В России новейшего времени подобные явления известны под именами «афганский» и «чеченский» синдромы.

Те, кто склонны видеть корень подобных бед только в ужасах войны, упускают из виду важное обстоятельство: в немецкой литературе после Первой мировой войны существует множество мемуаров, в которых нет и намека на посттравматический синдром. Таков, например, дневник лейтенанта Эрнста Юнгера «В стальных грозах». Здесь нет ни милитаристских восторгов, ни пацифистских проклятий войне как таковой – только стоическое смирение и уважение к судьбе, готовность со всей серьезностью воспринимать выпавший тебе жребий. Нетрудно также заметить, что «афганский» и «чеченский» синдромы поразили далеко не всех участников наших последних войн. И уж совсем нигде не встречается выражение «германский синдром» в отношении Великой Отечественной войны, которая, несомненно, по масштабам творившегося зла далеко превзошла и предыдущие, и последующие конфликты. Можно предположить, что человеческой психике угрожает не сама по себе война, а неправильная стратегия поведения человека на войне.

О чем-то подобном говорит известный американский фильм «Зеленая миля». Трудно вообразить дело, более тяжелое для психики, чем должность палача. Команда «Зеленой мили» (а именно так называется отделение тюрьмы, в котором содержатся приговоренные к смертной казни преступники) каждый день включает электрический стул и видит отвратительные физиологические картины смерти. Но никого из палачей не мучают кошмары, никто не впадает в депрессию. Только один в конечном итоге впадает в безумие – новичок по имени Перси. В «Зеленую милю» он попадает по личному желанию, находя здесь уникальную возможность «легально» убивать и безнаказанно издеваться над людьми. Комендант говорит ему: «Я никогда не позволю тебе руководить казнью: уж слишком ты этого хочешь. Мы же не стремимся причинять осужденным больше страданий, чем того требует закон». Нетрудно заметить, что этот принцип не является какой-то формальной данью абстрактной гуманистической морали. Речь здесь идет о средстве обеспечения личной психологической безопасности. Пока палач исполняет закон, он не совершает убийства – его личной вины в смерти человека нет. Но даже один лишний подзатыльник осужденному в корне меняет ситуацию. Свидетель зла становится его соучастником. И зло «награждает» своего союзника. Награждает, как может, – не изменяя собственной природе – и «одаряет» человека душевной болезнью.

В рассказе об Аврааме есть упоминание о битве девяти царей в долине Сиддим. Победители захватили все имущество побежденных царей Содома и Гоморры. В числе пленных оказался и живший в Содоме Лот, племянник Авраама. Вооружив своих людей, патриарх преследовал захватчиков, разгромил их и отбил племянника вместе со всей добычей. «И сказал царь Содомский Аврааму: отдай мне людей, а имение возьми себе. Но Авраам сказал царю Содомскому: поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, Владыке неба и земли, что даже нитки и ремня от обуви не возьму из всего твоего, чтобы ты не сказал: я обогатил Авраама». Из этого рассказа можно вывести принцип праведной войны: не причиняй врагу вреда больше, чем того требует твоя боевая задача; опасайся взять себе даже нитку или ремень от обуви в захваченном тобою городе врага. Ибо тот, кто вслед за Ремарком полагает, будто война отменяет закон и «осуждать за преступление на войне все равно что на автогонках штрафовать за превышение скорости», ломает свой духовный иммунитет и открывает себя разрушительному воздействию тех бацилл зла, которые во множестве окружают человека. С особой силой эта мысль выражена в монологе Бориса Годунова в одноименной трагедии Пушкина:

Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокить;
Ничто, ничто... едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою –
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! Как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
И рад бежать, да некуда... ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Опер, задержавший несчастную девочку-воровку, в скором времени оправился от потрясения. От серьезной душевной травмы его спасло то, что он не преступил меры служебного долга. Пытаясь вырваться, преступница сильно прокусила его руку, но офицер, вопреки ожиданию, не ударил и не обругал ее. А позже отдал задержанной свой нехитрый ужин.