Про коня Мальчика, деда Арсения и внука Митьку

Василий Федорович Тимм. Портрет императора Николая I верхом. 1840

Арсений любил коня, берег и заботился о нем так, как не заботился и о детях своих. Пять суток провел, почти не смыкая глаз, в конюшне, ожидая появления его на свет Божий. И ожидания и мечты его были щедро вознаграждены. Жеребенок родился крепким и здоровым, легко и быстро встал на ноги и зацокал копытцами по дощатому полу.

С появлением этого чуда унылая, постная и однообразная жизнь Арсения резко изменилась, обрела реальный смысл и наполнилась огромной радостью и восторгом. Арсений просто помолодел и даже бороду сбрил, чтобы не пугать видом своим шустрого жеребенка. Он назвал его Мальчиком и баловал как ребенка, угощая сахаром или сдобными сухариками. Мальчик платил хозяину такой же любовью и полным доверием. Завидев Арсения, он тут же мчался к нему, тыкался теплыми губами в щеку, а потом тянулся к карману, где всегда лежало угощение.

Даже тогда, когда Арсений в первый раз надел на Мальчика сбрую и оседлал его, конь лишь вздрогнул от неожиданности, но, услышав ласковый голос хозяина, тут же успокоился и пошел ровной легкой рысью, потихоньку переходя в галоп. Так же спокойно, к удивлению всех соседей, конь позволил запрячь себя в сани. Теперь, гарцуя верхом или сидя в повозке, Арсений с гордостью и легкой надменной ухмылкой проносился по деревне под восхищенные или завистливые взгляды соседей, ощущая себя ничуть не меньше, чем императором Николаем I с той столичной картинки.

Он и разговаривал с Мальчиком, как с человеком, рассказывал ему о своих заботах, советовался с ним и огорченно сетовал, что не может Мальчик ответить ему, и даже с женой своей Марьей Егоровной огорчением этим поделился. На что супруга верная резонно заметила:

– Сдурел ты, Арсюша, на старости лет! Мне, бывает, за день и два слова не скажешь, а с конем разговоры ведешь да совета у него просишь. Срам!

Арсений в спор с супругой не вступил, лишь осуждающе покачал головой да подумал: «Какой с бабы спрос? Баба она и есть баба!» – и вышел во двор, чтобы распрячь Мальчика.

Управившись с конем и попутно сделав еще массу мелких дел, Арсений вернулся в избу, разделся и прошел к столу. Марья подала ужин и села напротив мужа. Вид у нее был озабоченный, и она явно чем-то была встревожена. Арсений отметил это, но продолжал спокойно есть и не торопил жену. Так уж повелось, что Марья, не дожидаясь вопросов мужа, рассказывала за ужином всё, что произошло за день, делилась тревогами, спрашивала – впрочем, ответов на вопросы свои не ждала, просто выговаривалась, а он с удовольствием слушал неторопливую речь жены и отдыхал в это время, отвлекался от повседневных бесконечных хлопот, которыми и была заполнена вся жизнь деревенская. Так было всегда.

Сегодня же Марья сидела, как-то странно переминалась и молчала. Арсений вынужденно нарушил затянувшуюся паузу:

– Анька что не ужинает? И мать что с печи не слезает? Занемогли обе что ли? И тебя что заклинило? Сидишь как просватанная.

– Да боюсь и сказать, Арсюша. Анна в город поехала, у Лизаветы пусть поживет немножко, поможет ей, – Марья на миг замерла, а потом, собравшись с духом, выпалила: – Брюхатая она, Арсюша.

– Кто брюхатая? Лизавета? Так ей 73 года, – рассмеялся Арсений и тут же поперхнулся: страшная догадка поразила его. Он бросил ложку и свирепо уставился на жену.

– Анютка наша забрюхатела, Арсюша; от Никольши понесла.

Арсений вскочил, схватил висевшую на стене у порога сбрую и в бешенстве закричал:

– Где она?! Запорю!

Марья Егоровна, покладистая и редко перечившая мужу, в моменты сложные, в отличие от супруга, разум не теряла, а наоборот, становилась спокойной и властной и решение принимала мгновенно.

– Повесь сбрую на место, Арсюша, и охолонись. Анютка в городе, у Лизаветы. Я тебе уже говорила. А ребеночка четвертый месяц носит, живот скоро видно будет, и вся деревня узнает. Иди спать ложись, а утром к Никольше поедем на разговор, а может, и Галактион, отец его, с подряда вернулся, всё и решим миром.

Утром, истопив печь и накормив скотину, Арсений с Марьей отправились в соседнюю деревню. Мальчик резво тащил сани по накатанной дороге. В любое другое время Арсений любовался бы ровной поступью и статью своего любимца, подбадривал бы его ласковым и добрым словом, но сегодня сидел мрачный и сердитый, не представляя, как начнет разговор и что скажет этому прыткому молокососу.

Никольшу застали они во дворе у дома. Парень колол дрова. Он ловко взмахивал топором, глубоко врубал лезвие в матерую чурку, поднимал ее и резко, с плеча, опускал, разваливая на две половины. Марья невольно залюбовалась стройной, сильной и красивой фигурой, крепкой, надежной и ловкой мужской силой и хваткой и удовлетворенно одобрила про себя выбор дочери. Да и Арсений, превозмогая обиду и неприязнь, тоже положительно оценил будущего зятя.

Увлеченный работой, Никольша и не заметил гостей, а когда увидел, отложил топор и, немного смутившись, первым приветствовал их, предупредив, что отца нет дома. Галактион и его старшие сыновья зимой рубили дома в городе, или, как это называлось, ходили в отхожий промысел – на заработки, а Николай с давно болевшей матерью оставался дома на хозяйстве.

Марья Егоровна дипломатично справилась о здоровье матери, а Арсений без всякой дипломатии прямо поинтересовался, знает ли Никольша, что скоро станет отцом и каковы его планы на этот счет.

На первую часть вопроса парень ответил утвердительно, а о планах, тоже без дипломатии, сообщил, что готов жениться на Аннушке, только с маленьким условием: родители дают ей в приданое коня Мальчика.

Арсений ожидал любого ответа, но чтобы такого! Он был ошарашен, ошеломлен и убит наповал. Сначала он просто онемел, а потом со словами: «Вот тебе, а не Мальчик» – сложил пальцы на обеих руках в фиги и сунул их под самый нос нахальному жениху.

– Воля ваша, Арсений Яковлевич, а только это мое последнее слово, – спокойно парировал Никольша и как ни в чем не бывало снова принялся колоть дрова.

Взбешенный Арсений запрыгнул в сани и впервые протянул Мальчика вожжами. Обиженный конь сразу рванул в галоп, Марья крепко вцепилась в передок саней и только громко охала, когда сани подпрыгивали на ухабах.

Несколько дней Арсений ни с кем не разговаривал и даже Мальчика не замечал, а одумавшись и немного придя в себя, велел Марье отвезти дочь в Великий Устюг – там жил его старший брат с семьей.

Через неделю Марья и Аннушка с попутным обозом прибыли на место. Старинный город встретил их приветливым перезвоном колоколов множества православных храмов. Неприветливой оказалась Наталья, жена брата, худая, неопрятная и измученная большим семейством женщина. Она сухо поздоровалась, предложила чай, а когда узнала, с чем прибыли родственники, то и совсем разозлилась, грубо обругала Марью и Аннушку непотребными словами, а потом, увидев, как горько заплакала девушка, и сама присоединилась к ней, тут же в хор вступила и Марья. Выплакавшись, хозяйка успокоилась, собрала в обратный путь Марью, а Аннушке велела ложиться спать, мудро заключив:

– Придет утро – будет и решение.

Утром же за завтраком так напугала девушку тяжелой и страшной жизнью с маленьким ребенком без мужа, что та скоро согласилась со всеми доводами тетки и готова была решиться на самое страшное – пойти к знакомой теткиной повитухе, которая поможет избавиться от ребенка.

Следующим днем, одевшись потеплее и завернув в бумагу подаренный Никольшей яркий красивый платок, предназначенный в оплату «за работу», они отправились к повитухе. Аннушку бил озноб, она дрожала от страха и уже готова была повернуть обратно, но тетка неумолимо подталкивала ее вперед.

Проходя мимо старинного величественного храма, Аннушка перекрестилась и увидела выходящих из ворот трех монахинь. Две молодые аккуратно поддерживали очень старую монахиню. Поравнявшись с Аннушкой, старушка остановилась, властным взглядом окинула девушку, а потом тоном, не терпящим возражений, сказала одной из сопровождающих:

– Отведешь ее к Лукеюшке, там жить будет, – и Аннушке: – Иди, милая, с ней и ничего не бойся. Все в срок будет. И сынок родится: в жизни опорой будет, в старости утешит, – а потом улыбнулась и добавила: – и с Мальчиком подружится.

– А ты домой возвращайся, – обратилась она к Наталье. – Не по пути ей с тобой. Разные вам дороги намечены.

В уютном маленьком и чистеньком домике встретила их юркая старенькая бабушка Лукерья, отвела в комнатку, где будет жить Аннушка, такую же маленькую, как и весь домик, вмещавшую лишь кровать да небольшой сундучок, но показавшуюся в тот момент Аннушке дворцом и пределом мечтаний.

В первый же вечер рассказала Аннушка бабушке Лукерье всю историю свою и про Никольшу, единственного и любимого, да так рассказала, что и бабушка представила его, сильного, красивого и мужественного, и поверила сразу же, что приедет он, и свадьбу сыграют, и она, хоть и старая, но на свадьбе этой споет и спляшет. Только ждать надо, и они будут ждать столько, сколько понадобится.

И потянулись дни ожиданий. Бабушка хлопотала по хозяйству, а Аннушка работала в приюте няней. По праздникам они вместе ходили в храм. Монахини старой Аннушка больше не видела: матушка отправилась к себе в Дивеево.

Пришел срок, и Анна родила крепыша Митьку, спокойного и добродушного. С родины приходили редкие весточки. Неграмотная мать иногда просила написать несколько строк приезжающего на каникулы из Вологды соседского сына-студента и отправляла письмо и небольшую посылочку дочери со знакомыми обозниками, возившими в Великий Устюг паклю. От Никольши вестей не было, да и мать о нем не писала.

Анна с маленьким Митькой

Маняша рассказывала, что Никольша принялся строить дом на Борке, уже и фундамент готов, и стены вместе с отцом рубить начали. Анна новости слушала, но сердце уже при упоминании любимого не щемило и слезы на глаза не наворачивались. Привыкла Анна жить одна с Митькой. Два года прошло, как умерла бабушка Лукерья, и на работу в приют она ходила теперь вместе с сыном. Везло Анне на добрых людей. Заведующая приютом, добрейшая женщина, разрешила Митьке быть в группе и питаться со всеми воспитанниками.

Неожиданно грянула война с Германией. В стране объявили мобилизацию. Пришла повестка и Николаю. На сборном пункте увидел он Арсения с Марьей, провожавших на фронт сыновей Степана и Ивана. Николай подошел к ним и тихо, но твердо сказал:

– Арсений Яковлевич, привези их домой.

Арсению, как и тогда, хотелось сунуть под нос подлецу фигу, но что-то остановило его. Парень смотрел прямо в глаза, и во взгляде его были боль, раскаянье и просьба. Увидев это, старик сдался и, как и сыновей своих, обнял парня и перекрестил, смахнул слезу и выдохнул:

– Привезу.

Погожим днем приехал Арсений к домику, где жила дочь, привязал Мальчика, достал сумку с гостинцами и постучал в дверь. Дверь открыла Анна и замерла от неожиданности: на пороге стоял поседевший и постаревший отец. Старик виновато посмотрел на повзрослевшую дочь, крепко обнял ее и прижал к себе, такую родную, любимую и беззащитную, а она, как в детстве, положила голову на отцовское плечо и тихонько захлюпала носом, ожидая, что отец погладит ее по головке и будет шептать на ушко: «Ты моя красавица, ты моя умница, ты моя самая любимая девочка на свете».

И он погладил ее по головке и прошептал слова эти на ушко, и она успокоилась, пропустила отца в комнату и, уловив его волнение, поняла: ищет он глазами внука – и сказала, что Митька гуляет на улице и сейчас она его позовет.

Он жестом остановил дочь и вышел на крыльцо: ему хотелось самому увидеть внука, узнать его, выхватить взглядом из ватаги мальчишек, а потом подхватить на руки, поднять над головой, крепко-крепко обнять и уже больше никогда не отпускать от себя.

Он сразу увидел внука и… испугался. Ребенок направлялся прямо к Мальчику. Конь не любил детей, и деревенские это знали: не раз знакомились мальчишки с его крепкими укусами. Дед хотел крикнуть об опасности, но не смог: к горлу подступил комок, не дававший произнести ни звука. А ребенок доверчиво подошел к коню, и Мальчик опустил голову и положил ее на плечо Митьке. Митька гладил коня по шее и что-то тихо ему приговаривал, потом пошарил в карманах, нашел сухарик, положил на ладошку и протянул Мальчику. Конь осторожно, едва прикасаясь губами, взял с ладошки сухарь и аппетитно захрустел, радостно поглядывая на Митьку. Арсений смотрел на эту картину, и в душе у него впервые за последние пять лет установились мир, покой и равновесие.

Никольша

Митька радостно повис на шее Мальчика, предварительно угостив его приличным куском сахара, подаренным вчера отцом и припрятанным для друга, а Арсений сказал зятю:

– Распрягай, хозяин, коня да начинай хозяйствовать: посевная на носу. Ваш теперь Мальчик, береги его.

Николай вопросительно посмотрел на тестя – уж он-то знал, что значит для него этот конь, но Арсений только засмеялся и добавил:

– Посмотри, разве можно их разлучать?

– Нельзя, – согласился Николай и благодарно пожал старику руку, прибавив: – Спасибо, отец, и за науку, и за семью мою.

Матушка Дивеевская Анну не обманула: все случилось так, как она и предсказала. Старость свою Анна Арсеньевна встретила в большой и дружной семье старшего сына, и всю жизнь был он надежной опорой для родителей.