Миссия невыполнима

Когда начинается разговор про православную миссию, я все время вспоминаю одну историю. Рассказал мне ее мой друг в бытность учебы в семинарии. Я тогда был просто Сережей, а он уже был диаконом. Так вот. Однажды моему другу-диакону понадобилось встретиться по делу со знакомым священником. Однако тот не мог ему уделить много времени, поскольку торопился на занятие в воскресную школу. Поэтому он предложил диакону посидеть на его уроке – на последней парте. Пока они шли в класс, священник с горечью пожаловался: «Ты знаешь, есть у меня в классе один парень… Он сидит за первой партой и очень невнимательно слушает. Весь урок он ковыряется пальцем в носу и – представляешь? – кидается в меня козюльками!» Тут они дошли до класса, диакон сел сзади на свободное место и прослушал весь урок. В конце занятия он подошел к священнику-педагогу и сказал: «Знаешь что, брат. Я вот сидел, слушал тебя. И представляешь? – весь урок мне так и хотелось запустить в тебя козюлькой!» Занавес.

Священник Анатолий Денисов проводит занятия с детьми. Село Спас-Водога. 1990-е гг.

​Православная миссия… это почетный долг священника (иногда – и мирянина) – благовествовать людям Царство Божие, пришедшее в силе. Как это сделать – вот в чем вопрос. Как не опошлить благую весть, не стереть из Нового Завета Христа, чтобы не оставить в нем только заповеди и запреты?

«Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Гал. 4: 19). Кто из священников не вопил так с апостолом Павлом? Говоришь проповедь за проповедью, разъясняешь, толкуешь – а приходит человек на исповедь, постоянный прихожанин, – и ничего нет. Я говорю не о слезах покаяния и биении себя в грудь – не этого я ищу. Но когда приходит бабушка и говорит обычным ровным голосом, как она говорит в бакалейной лавке: «Ну что сказать? Я грешила, грешу…» – тут она делает паузу, а я мысленно заканчиваю за нее: «…и буду грешить». После этих слов мне хочется биться головой об исповедальный аналой.

Это именно муки рождения. Ты ищешь слово, ищешь его порой с усилием – и вроде бы находишь – и видишь, как люди ловят его, вздыхают, понимаешь, что иногда это слово – не от меня, но дар Божий. Говоришь слово – и чувствуешь, что оно обращено не только к людям, но и ко мне. Но приходит время исповеди, этот частный суд над каждым священником, – и прихожане убивают меня. Мне кажется, исповедь показывает состоятельность каждого священника как пастыря. В некоторых епархиях периодически проводят переэкзаменовку для священников. Заставляют сдавать миниэкзамен по некоторым церковным дисциплинам, послужить при проверяющем епархиальном священнике – и смотрят, всё ли делается правильно. Я думаю, чтобы проверить профпригодность священника, достаточно к нему на приход направить хорошего духовника, попросить людей исповедаться ему – и сразу будет понятно, кто из нас что делает на приходе.

В миссии есть два момента: слово исходящее и слово принятое. И я хотел бы подробно остановиться на них. Первое всегда зависит от священника. В первом погрешают почти все. И не виноваты в этом почти все. Это парадокс современной гомилетики (науки о проповеди).

Школьная (семинарская) наука предлагает священнику перед проповедью основательно подготовиться. Обложиться книгами: изучить фрагмент Евангелия, который будет читаться на богослужении, прочитать про праздник и святых, даже написать текст. Священник послушно готовится, работает, продумывает. Приходит на Литургию и служит. И после службы выдает готовый вечерний текст. Контекстуально он, без сомнения, связан с сегодняшним днем, но мистически – он оторван от сегодняшней Литургии. Он родился вне опыта Литургии.

Посмотрим на святых отцов. Когда ученик преподобного Сергия Радонежского преподобный Исаакий попросил его благословения на подвиг молчания, святой Сергий не пожелал его тут же благословить, но повелел ему подойти завтра, после Литургии. И тогда, после Литургии, чудный огонь исшел из благословляющей руки преподобного Сергия. Этот момент жития Радонежского чудотворца известен многим. Святой Сергий не мыслил никакого духовного дела без участия Литургии. Мы же дерзаем готовить слово для народа вне этого опыта. Альтернативный опыт построения проповеди предлагает митрополит Антоний (Храповицкий). (Понятно, что это фигура противоречивая, но его слова о проповеди бьют прямо в цель.) Он говорит, что проповедь должна строиться на… исповеди. Пастырь приходит в храм, исповедует народ, видит общие болячки своих прихожан, молится на Литургии – и в этом мистическом предстоянии рождается слово. Пастырь показывает на проповеди, как преодолеть ту или иную страсть, побороть грех и т.д. Конечно, не всегда проповедь должна строиться по такому принципу и не всегда может. Невозможно в многоклирном приходе, где один священник исповедует, а другой служит, осуществить это. Но попробовать-то можно! Зачем загружать прихожан многочисленными цифрами и фактами, которые не несут ничего душеполезного?

Я пытался по-разному готовиться к общению с народом и заметил одну любопытную закономерность. Если внимательно и глубоко молишься, целиком проникаешь в Литургию – тогда и говорить легко, и есть о чем. Если молишься невнимательно – все слова, даже если их накануне заучил наизусть, звучат фальшиво и наигранно. Кстати, Антоний (Храповицкий) даже запрещал предварительно готовить проповеди или проговаривать их, чтобы, как он говорил, «не принести прихожанам один пепел». И это так! Слово, рожденное на Литургии, в живом предстоянии Богу-Слову – и само живое; оно, что главное, – опытное, потому что родилось из молитвенного опыта. Поэтому звучит и произносится совсем по-другому.

Точно такая же ошибка отрыва от мистики Церкви совершается и во внешнецерковной миссии. Мы готовы сказать людям многое, но почему-то часто говорим не главное. Я включаю интернет и наблюдаю, до чего только не доходят священники в попытках миссионерства. Мы с радостью подхватываем слова апостола Павла: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9: 22), особо даже не вдумываясь в их смысл. Эти слова значат – подчиниться на время обычаям «некоторых», чтобы иметь возможность им проповедовать Христа. Поэтому апостол и говорит: «для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона» (1 Кор. 9: 20–21). Апостол был как иудей, как эллин и т.д., однако и не думал оставаться при этих обычаях, потому что они для него – «сор» (Флп. 3: 8). Мы же, становясь «всем для всех», пытаемся не людей ввести в ограду, а церковную ограду расширить, воцерковить то, что является сором. Поэтому неожиданный размах приобретает миссионерство на рок-сценах, в среде байкеров, устройство «православных» балов в стенах храмов и монастырей и прочее. Возникает впечатление, что можно быть православным рокером, православно носиться на мотоцикле и т.д. То есть появляется ощущение самой главной неправды: что можно стать православным христианином, не меняя свой образ жизни.

Конечно, можно проповедовать в любой среде и на языке этой среды. Но эта проповедь продолжается до определенных границ. До обращения человека ко Христу. А потом уже всё упраздняется, кроме церковного. Перед входом в ограду церкви человек должен обнажиться от всего – чтобы пробрести Христа. В этом да уверит нас Сказавший: «Пойди, продай имение твое и приходи и следуй за Мною» (Ср.: Мф. 19: 21) и: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Ср.: Лк. 14: 26). Имение – это не только деньги или дом. Имение – это всё, что мы имеем. Это груз наших убеждений, привычек, идей, большую часть которых нужно отбросить, чтобы принять Христа. Поэтому проповедь Евангелия начинается со слова «покайтесь» – то есть перемените мысли, а с ними – и саму жизнь. В этом и суть Крещения – омовения от прежней грязи греха, рождения в новую жизнь.

Мне кажется, задачу миссионерства прекрасно иллюстрирует евангельская история обращения Нафанаила. Вслушаемся еще раз в святой текст: «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства. Нафанаил говорит Ему: почему Ты знаешь меня? Иисус сказал ему в ответ: прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя. Нафанаил отвечал Ему: Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев» (Ин. 1: 45–49). Смысл миссионерства состоит в том, чтобы привести человека пред лице Божие и представить Христу. А дальше уже начинается диалог Бога и человека, действия Божии и ответ на них. Дальше человек сам волен сказать «да» или «нет». Ведь если бы Нафанаил не поверил в Христа, вины Филиппа уже не было бы в этом. Филипп сделал от себя всё, что мог. Показал Бога. А остальное – дело свободной воли. Дело миссионера – открыть Бога, познакомить с Ним человека, а что будет после этого, от миссионера мало зависит.

К сожалению, в наше время православный миссионер сам зачастую не знает, чего хочет от обращенного. Хочет ли он всецелого обращения ко Христу? Но это не всегда подвластно ему. А если он хочет формального признания христианства, не свидетельствует ли это о том, что он и сам такой?

Я могу представить, как проповедовал бы апостол Павел, будучи заражен современным духом церковного либерализма. Например, чтобы обратить ко Христу спортсменов, он пошел бы в гимнасии, где тренировались участники Олимпийских игр, и начал бы «качаться» вместе с ними, непринужденно ведя беседу на евангельские темы. В результате гимнасисты, конечно, признали бы превосходство христианства. Гордо бия себя в грудь, они бы говорили: «Мы – православные». Потом попросили бы освятить спортзал и все тренажеры. На этом бы всё кончилось. Хотя нет, апостол продолжал бы ходить в спортзал, но качки не понимали бы, чего еще он от них хочет.

Смешно? А не смешно представить себе, как Сергий Радонежский для углубления веры в отроках XIV века отворяет ворота монастыря, чтобы провести «православный» бал или организует походы с песнями у костра? Или крестный заезд на лошадях? Или что это делает Пахомий Великий? Или Иоанн Кронштадтский?

Мы – христиане, и должны привлекать в храм людей Христом, а не устраивать, как протестанты (особенно это хорошо видно на Западе), прицерковные кружки по интересам, надеясь, что человек от шахмат (вязания, моделирования, рукопашного боя и т.д. и т.п.) придет ко Христу. Есть в этом нечто лукавое. Нечестное прозелитирование. Чем мы хотим привлечь молодежь? Молодежными интересами? Но они их в избытке имеют вне Церкви без всяких нравоучений. Наша привлекательность – в отмирности христианства. В том, что мы можем дать и чего никогда не сможет дать мир.

Возникает закономерный вопрос: какие же я могу предложить виды миссионерства?

Ответ простой: я не знаю.

Я знаю, что нужно быть святым, чтобы твое слово «с властью» (Мф. 7: 29) действовало на других людей (но и это не всегда будет гарантией попадания в цель). Значит, нужно быть святыми, подвижниками, аскетами, чтобы проповедью было само наличие в мире «небесных человеков» и «земных ангелов». Монастырь проповедует христианство уже только своим бытием. Только одно наличие людей, которые отреклись от брака, собственности и своей воли ради Бога свидетельствует с избытком о несомненном существовании Бога. Какое миссионерство нужно было Серафиму Саровскому или Арсению Великому, когда сам их вид назидал и молчание говорило явственнее слов многих современных проповедников (и моих в том числе)?

Но, как я уже сказал, слово не всегда достигает цели. И это второй аспект миссии. Почему люди не принимают слово? Почему только четверть аудитории, как засвидетельствовал сам Христос (см.: Мф. 13: 3–23), могут воспринять слово? В ответе ли мы за остальные три четверти? Из Евангелия мы знаем, что эти «три четверти» проявились даже в числе 12 апостолов в лице Иуды. Мы знаем, как Христос Спаситель и Его ученики называли эти «три четверти»: род неверный и развращенный (Мф. 17: 17), прелюбодеи и прелюбодейцы (Иак. 4: 4), порождения ехидны (Мф. 12: 34), лицемеры (Мф. 15: 7) и т.д.

Я думаю, священник, прежде всего, в ответе за ту четверть, что принимает слово. Он их обязан довести до Царства. Образно говоря, постоянные прихожане – это те, кто приносит плод сторичный; плод в тридцать крат приносят те, кто появляется в церкви несколько раз в год. Они могут отпасть, но могут укорениться прочнее. За их погибель я отвечу в первую очередь.

Но и эта небольшая горстка избранных то слышит меня, то нет. Я долго ломал голову, почему так происходит, пока не наткнулся на слова преподобного Иоанна Кассиана Римлянина. Святой замечает будто с удивлением, что когда один брат просит у него слово утешения, то он не находит в себе ничего, чтобы ответить ему. Когда же подойдет иной (может, даже с той же проблемой), то «слово выходит из меня, – свидетельствует преподобный, – наподобие широкой реки и напояет страждущего». Святой Иоанн много искал причину этому. И причина, по его словам, заключается в том, что Бог видит веру брата, и если брат не собирается поступать по услышанному слову, то Господь отнимает слово, как бы заключает уста духовника, чтобы брат лишний раз не согрешал непослушанием. Когда же человек подходит с нелицемерным намерением поступить по слову духовника, то на него изливается всё богатство благодати утешения.

И это действительно так. Любой священник на исповеди сталкивается с этим. Временами, когда человек задает вопрос, кажется, что мозги прополоскали и кроме двух-трех дежурных фраз там ничего не осталось. А иногда слово исходит на самом деле как полноводная река. И не только Бог видит веру и покаяние человека, в какой-то мере это приоткрыто и исповедующему священнику.

И это касается не только исповеди. Бывает, придут люди на собеседование перед Крещением, и беседа длится около часа и превращается в интересный диалог. А потом крестные и родные родители приходят на исповедь и причастие, и Крещение превращается в настоящий духовный семейный праздник. А бывает, что на собеседовании выдавливаешь из себя каждое слово. Смотришь на них – а они только что козюльками в тебя не кидаются. Им бы только покрестить – и вон из храма. Может быть, в этом случае лучшей миссией будет полный отказ от Крещения? Отказ до тех пор, пока чудом Божиим (потому что человек здесь не властен) не совершится истинное обращение ко Христу – с оставлением «имения» и греховной жизни? Может быть, для «трех четвертей» миссия должна носить знак «минус», вплоть до недопущения их в храмы? И когда за право именования православным нужно будет духовно потрудиться, может тогда человек начнет задавать серьезные вопросы и искать на них ответы? Кто знает. Я из своего опыта могу сказать, что, когда совершаю крещение над людьми безразличными, совесть говорит мне, что я согрешаю. Когда я им отказываю, то чувствую, что всё делаю правильно. И чем больше условий я им ставлю, чем больше их терроризирую на собеседованиях, и они в ответ трудятся и преодолевают свою лень и соблазн прекратить всё это – тем большее уважение они во мне вызывают, если решаются дойти до конца этого марафона, а не просто сменить церковь. Обычно с самого начала я говорю так: «Если хотите покрестить ребенка без проблем, лучше сразу выберите себе другой храм». Если люди сразу не ушли – это уже заявка на серьезное отношение к христианству. И ни разу за Крещение людей после такой длительной подготовки мне не было стыдно. Как правило, такие люди не исчезают из поля зрения священника, и что-то в их жизни меняется. Пусть сначала незаметно, как незаметно для глаза дрожжи меняют тесто (см.: Мф. 13: 33), но их жизнь становится другой.

Пусть же Господь наставит каждого из нас, как правильно исполнить миссию на своем месте, чтобы от этого получили пользу и наставляемые, и сам наставник. Аминь.