Христианин и революция

Нигилист-революционер Лев Александрович Тихомиров сначала был одним из лидеров террористической «Народной воли», по словам своих товарищей – «головой организации» и ее лучшим писателем. Сторонник цареубийства, Тихомиров по своему собственному признанию делал «для ниспровержения существующего правительственного строя все» возможное. И вдруг он отрекается от своего радикального прошлого, становится глубоко верующим христианином и идеологом монархической государственности. При этом никто из его бывших товарищей не обвинял Тихомирова в предательстве, разве что в ренегатстве или… психическом заболевании, иначе с чего бы он обратился к религии (так, например, считала знаменитая Вера Фигнер). Тем не менее, внезапный переход Тихомирова в лагерь «охранителей» и сторонников исторической России вызвал у революционеров шок и ярость.

Собственно лично пройдя через революционный искус, испытав его на себе, Тихомиров увидел всю ложь революционного движения и его идеологии. Как он позже рассказывал о себе, сомнения в правильности выбранного пути крепли у него постепенно. После убийства Александра II (сам он непосредственного участия в цареубийстве не принимал) и разгрома «Народной воли» он уезжает за границу. Там Тихомиров активно занимается революционной печатью и агитацией, но в 1888 году вдруг выходит его брошюра «Почему я перестал быть революционером». В этом же году он подает царю прошение о помиловании и получает его.

Вернувшись в Россию, Тихомиров становится ведущим консервативным публицистом и мыслителем, редактирует «Московские ведомости», очень близко дружит с мыслителем К.Н. Леонтьевым, который его тоже крайне высоко ценит, позже консультирует П.А. Столыпина по вопросам, связанным с рабочим движением. Его перу принадлежит множество интереснейших книг и статей консервативного строя мысли, среди них фундаментальная «Монархическая государственность», «Либералы и террористы», «Религиозно-философские основы истории», «В последние дни (Эсхатологическая фантазия)» и др.

Брошюра "Почему я перестал быть революционером"

Конечно, с личностью и идеями Л.А. Тихомирова связано множество интереснейших сюжетов. Но здесь я бы хотел довольно кратко остановиться на трех важных моментах, которые мне кажутся, увы, актуальными и поныне:

1. В брошюре «Почему я перестал быть революционером» Тихомиров говорит о такой отличительной стороне революционного мировоззрения, как отсутствие подлинной умственной самостоятельности и «ненормальное господство книги» в целом: «Имея некоторую способность писать, я, как огромное большинство и поныне действующих либеральных и радикальных писателей, много лет оставался компилятором чужих мыслей, воспринятых на веру, усвоенных потому, что все так думают, все так пишут в целой массе исторических, экономических и т. п. сочинений. Как и все зараженные этим “прогрессивным” миросозерцанием, я узнал жизнь сначала по книгам. Ненормальное господство книги, нужно сознаться, составляет нынче большое зло».

Тихомиров пишет, что революционная и, даже шире, либеральная интеллигенция формировала свой ум преимущественно по иностранным книгам. В ее мировоззрении все стройно и логично вытекает из одного пункта в другой. Однако покоится все на шатком основании, что объясняется чрезмерной подверженностью модным идейным веяниям.

Тихомиров дает следующее объяснение тогдашней популярности революционных идей в России: «Революционное движение есть не причина, а только признак зла, от которого главнейше страдает современная Россия. Зло это, как я уже сказал, – недостаток серьезно выработанных умов в образованном классе, вследствие чего вся умственная работа этого класса отличается очень невысоким качеством… Судьбы России существенно зависят от того, сумеет ли она наконец выработать ядро зрелых умов, достаточно сильное для того, чтобы дать тон остальной массе образованного класса и наметить собственной работой, собственной мыслью и исследованием главнейшие пункты устроения России».

2. В связи с этим Тихомиров, изнутри зная ситуацию и умонастроения революционного лагеря, говорит о прямой ответственности либеральной интеллигенции и легальной печати за крайности радикализма: «Если революционеры делаются за это время полными отщепенцами от исторической России, то я никак не могу их признать отщепенцами от европеизированной части образованного общества. Я положительнейшим образом утверждаю, что нет ни одного революционного течения (за исключением терроризма), которое бы не имело своих корней или отражения в легальной литературе, по большей части с необходимыми смягчениями, иногда и без них».

Тихомиров рассказывает, что когда в 1870-х годах начался ряд политических процессов, то революционная молодежь видела со стороны либеральной интеллигенции к себе одно только сочувствие, которое духовно оказалось для нее губительным. «Оно было основано по преимуществу на чувстве гуманности, однако же нельзя было не видеть, что такой гуманности те же люди нисколько не проявляют относительно других, неполитических преступников. Настоящая гуманность, никого не вводящая в заблуждение, проявляется очень редко. Было двое-трое человек, которые, оказывая по христианству помощь страдающему человеку (каким был, натурально, и политический арестант), высказывали, однако, им свое неодобрение, старались переубедить их, доказать им, что они не правы. Это была настоящая гуманность, не помощь своему, а помощь врагу, и притом стремление не просто успокоить человека, доставить ему больше комфорта, а спасти его, помочь ему не только материально, но и духовно. Но такие люди составляли редкое исключение. Помощь заключенным по большей части была преклонением пред ними, относилась к ним как к мученикам и духовно окончательно губила их».

3. И последнее здесь – это трагичность судеб русского консерватизма, к которому принадлежали такие выдающиеся умы, как К.Н. Леонтьев и Л.А. Тихомиров.

Во-первых, консерватизм был гораздо менее популярен, нежели его идеологические оппоненты. Например, талант Константина Леонтьева высоко ценили многие известные писатели и философы, но он был практически неизвестен широкой читательской публике и поэтому страдал от своей невостребованности.

Во-вторых, немногочисленность фигур этого направления, отсутствие у них учеников. Когда в 1891 году умирает Леонтьев, Тихомиров записывает в своем дневнике: «У меня еще не умирало человека так близкого мне не внешне, а по моей привязанности к нему. Судьба! Мне должно быть одиноким, по видимому. Он мне был еще очень нужен. Только на днях предложил учить меня, быть моим катехизатором. И вот, – умер... Меня эта смерть гнетет».

Через пару месяцев в одном письме он опять вспоминает о Леонтьеве: «Не поверите, какую пустоту я чувствую по смерти Леонтьева. Это был здесь единственный человек, с которым я почти уже столковался чтобы что-нибудь делать. Все мои люди умирают: Толстой, на которого я рассчитывал, Пазухин, который на меня рассчитывал, наконец, Леонтьев».

В-третьих, русский консерватизм при всей его глубине и оригинальности был все-таки гораздо менее идеологичен. Он не выработал стройные идейные схемы, по крайней мере, в таком количестве, которым могли похвастать марксисты или другие социалисты. Может быть, это следствие его гораздо большей близости к земле и почве, доверия к жизни и меньшей отвлеченной теоретичности.

И немногочисленность русских консервативных мыслителей, и ранний уход некоторых из них, и сравнительно меньшая теоретичность их идейных построений – все это готовило слом старой русской жизни, что произошел в 1917 году. Защитники монархии и Православия уходили, и лишь множились ряды их врагов. Словно Божий Промысл специально готовил нашу страну к тем испытаниям, что выпали на ее долю в 20 веке. В октябре 1894 г. Тихомиров снова записал в дневнике: «Бедная Россия! И какие потери. Все, что ни есть крепкого или подававшего надежды - все перемерло: Катков, Д. Толстой, Пазухин, К. Леонтьев, П. Астафьев. Ничего кругом: ни талантов, ни вожаков, ни единой личности, о которой бы сказал себе: вот центр сплочения. А остатки прошлого, либерально-революционного, пережили 13 лет, тихо и без успехов, но в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, фирмы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии».

А уже в мае 1917 г., глядя на начавшееся революционное безумье, Тихомиров оставляет такую запись в своем дневнике: «Я ухожу с сознанием, что искренне хотел блага народу России, человечеству. Я служил этому благу честно и старательно. Но мои идеи, мои представления об этом благе отвергнуты и покинуты народом, Россией и человечеством. Я не могу признать их правыми в идеалах, я не могу отказаться от своих идеалов. Но они имеют право жить, как считают лучшим для себя. Я не могу и даже не хочу, не имею права, им мешать устраиваться, как им угодно, хотя бы и гораздо хуже, чем они могли бы устроиться…Для меня во всей силе осталась одна задача, единственная: позаботиться о спасении души своей».

* * *

Впрочем, слабость консервативного лагеря выразилась и в фигуре самого Тихомирова, в его непоследовательности. С годами у него все больше крепнут сомнения в перспективах существования самодержавной России. Трудно сказать, есть ли в этом его вина, поскольку к этим сомнениям сильно подталкивала общая ситуация в стране, управленческие способности власти, ее качество. Вот что он, например, писал в 1905 году в своем письме А.С.Суворину: «Во всем более всего виновато правительство... Только полным незнанием, бездействием и трусостью властей объяснимо самое возникновение революции... наше правительство показало себя во всем бессилии гнилости. Нечто невообразимое и невозможное. С таким государством невозможно жить» И еще: «Наша Монархия так разрыхлилась, что Господь один знает, каковы ее судьбы... Главное – в обществе подорвана ее идея, да и самого общества-то нет. Все съел чиновник».

Он видит, что в стране по сути не осталось доверия монархическому принципу (как можно сохранить монархию, если не осталось монархистов?), особенно его раздражает Распутин: «Кредит Государю подрывается страшно. А Он – поддерживая этих Распутиных и Варнав отталкивает от себя даже и дворянство и духовенство. Не знаю, чем кончится война, но после нее революция кажется совершенно неизбежной. Дело идет быстрыми шагами к тому, что преданными Династии останутся только лично заинтересованные люди, но эти продажные лица, конечно, сделаются первыми изменниками в случае наступления грозного часа».

Тихомиров отходит от активной политической деятельности. Все попытки вновь обратить его к ней воспринимает с раздражением.

К падению монархии он относится на редкость апатично, на первых порах даже поддерживает Временное правительство: «Можно надеяться, что Временное Правительство поддержит порядок и защиту страны… Этот переворот должна бы была сделать сама Династия, если бы в ней сколько-нибудь осталось живой нравственной силы…Я думаю, что основная причина гибели Царя – его ужасная жена. Но, конечно, не погибать стране из-за нее. А он – был под башмаком. И то удивительно, что так долго терпели, Я приходил к полному разочарованию в России, С этой стороны, конечно, снимается со всех гнетущее чувство, и дух народа может подняться».

8 марта 1917 года он даже явился в милицию и дал подписку о своей верноподданности новой власти: «Я, нижеподписавшийся, Лев Александрович Тихомиров, даю сию подписку в том, что Новое Правительство я признаю, и все распоряжения оного исполню и во всем ему буду повиноваться».

Позже ему удается приспособиться и к новой власти. Коммунисты, как ни странно, не стали его карать за былое отступничество , но, напротив, выписали ему продуктовый паек и пенсию. Последние годы он мирно жил в Сергиевом Посаде рядом с Троице-Сергиевой Лаврой. От своих христианских убеждений, он, конечно, не отказался. Его последнее сочинение, написанное в 1919-1920 гг. в стол без каких-либо надежд на публикацию – повесть «В последние дни (Эсхатологическая фантазия)» о пришествии Антихриста и конце истории, в которой усматриваются несомненные параллели с «Краткой повестью об Антихристе» Вл. Соловьева и обильно цитируется Апокалипсис.