Народ Божий

Об особенностях церковной жизни в 1970–1990-е годы

1990-е годы начала так называемого церковного возрождения — это важные страницы истории Русской Церкви, время, когда совершалось невозможное. Личные свидетельства участников тех событий не только значимы сами по себе, но и могут послужить ценным уроком сегодняшним прихожанам — как нужно относиться к храму. Своим опытом делится с нами Архиепископ Наро-Фоминский Юстиниан, Управляющий Патриаршими приходами в США.

Сберечь веру, сохранить храм

— Думаю, говорить на эту тему действительно необходимо. Люди сейчас менее склонны к пониманию и уважению к трудам тех, кто пришел в Церковь раньше их. Когда теряется преемственность, уважительное отношение к служению своих предшественников, это плохо в любом обществе, а уж тем более — в церковном.

Я радуюсь, конечно, тому, что архиереев в нашей Церкви становится больше. Но вот интересно, что в 1990‑е годы, когда совершалось уже достаточно частое рукоположение епископов, было в порядке вещей, что при встрече в Богоявленском соборе (еще до строительства Храма Христа Спасителя) или в Лавре вновь рукоположенные молодые епископы, приложившись к престолу, начинали обходить и приветствовать архиереев старше себя по хиротонии. А сейчас вы этого не увидите. Что-то изменилось, и эта волна вновь прибывшего молодого епископата смотрит на тех, кто старше, с недоумением и даже не пытается интегрироваться в их состав. Даже элементарно хотя бы отдать дань уважения, подойти и поприветствовать старшего, представиться… Помню, в Троице­-Сергиевой Лавре был известный архимандрит Николай. Строгий был старец. Он всегда делал замечания, если молодежь — послушники или монашествующие — проходила, не приветствуя старших. Сейчас в нашем епископате нет такого, как архимандрит Николай, а жаль.

В те годы активно служить Церкви было намного сложнее, чем сейчас. Естественно, эти трудности выматывали, накладывали свой отпечаток, в том числе и на состояние здоровья. Все шло с таким напряжением сил, что многие из тех, кто трудился в 1990‑е годы, надорвались, заболели, вынуждены были отойти от активной формы служения. Кто-то пребывает уже в полузаштатном существовании, а кто-то и отошел в мир иной…

В то время, когда мы родились, за веру уже не расстреливали и не ссылали. Но все-таки нужно понимать, что время это было тоже очень тяжелым по своей атмосфере. Для большинства тогдашних советских граждан Церковь была уделом стариков, людей малообразованных, разуверившихся в жизни. Противостоять этому умонастроению было трудно. Когда у меня на родине разнеслась весть о том, что я учусь в семинарии, одна из знакомых моей матери сказала ей: «Как мы тебе сочувствуем, Светлана!» — «Почему?» — «Как же, мы слышали, что твой сын в семинарию поступил». Слава Богу, моя мама умела постоять за себя. Она говорит: «Да, поступил. А зачем сочувствовать? Если бы сказали, что он попался на воровстве, что он валяется пьяный…». На что услышала ответ: «Ну, к тому, что воруют или пьют, мы привыкли, а чтобы в наше время в семинарию поступать!..».

— В одном из интервью Вы сказали, что приняли монашество потому, что видели бедственное положение Церкви. В чем это проявлялось?

— Это же было понятно мне с детских лет. Помню, шли мы на Успение с бабушкой в храм, перед самым моим поступлением в первый класс. Дорога проходила мимо дома моей первой учительницы, дочери кинешемского священника, и потом, в школе, она выговаривала мне, что если я буду ходить в церковь, меня не примут в октябрята. Даже мне, семилетнему ребенку, было очень больно, что я слышу от дочери священника такие своеобразные угрозы.

Мне очень скоро стало понятно, что быть верующим в то время — значит быть человеком, который должен потерпеть насмешки. Причем интересно, что со стороны своих сверстников я никогда не слышал ни одного худого слова в свой адрес. А вот от старших людей, от взрослых… Особенно было и непонятно, и обидно, когда старая женщина вслед тебе кричит: «Ну, ты, богомол!..». Поэтому я понимал: если я не священник, а мне уже так достается, то что же будет священнику? А потом, у меня родня по отцу — раскулаченные, из нынешней Липецкой области, и от бабушки я хорошо знал о том, как разрушались церкви, что делали со священниками. Все это я запоминал.

Когда мне исполнилось 14 лет и пришла пора вступать в комсомол, я подвергся очень интенсивной «индивидуальной работе» в школе. Специально в моем классе проводились уроки литературы с атеистическим уклоном, на уроках химии разоблачались «поповские чудеса». Директор школы кричал, что он опозорен тем, что на заседании педагогов в области ему указали, что у него в школе есть верующий. Завуч школы сначала в мягкой форме уговаривала меня вступать в комсомол. Потом начала спрашивать, а не встречаюсь ли я с местным священником, не он ли настраивает меня на то, чтобы я не вступал? Следующим шагом был вообще откровенный шантаж с ее стороны: «А что родители твои? Они не члены партии? Мы с ними поработаем…». Так как она была учителем литературы и могла изъясняться красиво, она мне тогда сказала: «Если ты не вступишь в комсомол, мы из тебя сделаем притчу во языцех! Мы знаем о твоих похождениях по церквям и монастырям, но в комсомол ты вступишь». И вот при таких условиях пришлось принять комсомольский билет…

Поэтому даже на том уровне знакомства с церковной жизнью у меня не было никаких сомнений, как сложно верующему, и тем более священнику. А когда подрос и ближе познакомился с приходской жизнью, увидел бесправие священника на приходе, увидел, как церковный совет — эта пресловутая «двадцатка», собиравшаяся силами местных исполкомов, порой вели себя со священником.

— Но члены «двадцатки» вроде должны были быть верующими?

— Они и были верующими, но в том-то и дело, что их вера сочеталась еще и с привитым им сознанием, что они хозяева в церкви, что попа нужно держать в руках, что поп по определению вор и тунеядец, а вот они — верующие труженицы — должны следить за порядком в церкви. Одним из моих наставников в юности был игумен Михаил (Зимин). Тогда он был еще целибатным священником, потом принял монашество. По его приглашению я приезжал к нему алтарничать, читать на клиросе в село Бородино Ивановской епархии. И я видел, как церковный совет откровенно травил этого старенького священника, добрейшего человека. Так что мне было ясно, что положение священника — совсем незавидное.

— И в то же время среди прихожан того времени, наверное, были люди старого воспитания, действительно глубоко церковные, которые сохранили свою веру, а по большому счету и Церковь. Они отличались от тех бабушек, которые есть сейчас?

— Да, это так. Дело в том, что ведь сама по себе старость — не обязательно залог мудрости. Сейчас, когда по возрасту сам приближаешься к тем бабушкам и дедушкам, видишь, что те старые люди, которых я помню, отличались большей мудростью, рассудительностью. Это были люди, которые прожили очень трудную жизнь, но сохранили веру, желание во что бы то ни стало иметь церковь, радость хождения к службе.

Служение в храме родного города. Костерево, 2012 год

Очень хорошо помню ее племянницу Анну, которая была алтарницей в нашем храме и у которой я, можно сказать, духовно окормлялся в юношеском возрасте, — Анну Петровну Таирову. Так интересно получилось, что она была нянечкой в родильном отделении и помогала принимать роды у моей матери. Потом, после смерти моей бабушки, я бегал к ней в соседнюю деревню, мы беседовали, читали, молились. И так вот у той, которая помогла мне появиться на свет Божий, я получал духовное наставление.

Это были очень интересные, бескорыстные люди, которые старались, собирали, копили, заботясь о храме. Анна Петровна рассказывала, что когда тетка посылала ее, школьницу, за какими-то покупками для храма во Владимир и когда она потом отчитывалась ей, то получала порой нагоняй: «Почему ты там себе мороженое купила? Это же церковные деньги! Как же ты могла себе мороженое купить?».

«Когда ты в безвыходном положении, поддерживает Сам Господь»

— У многих дореволюционных храмов теперь есть такая строка в истории: возвращен Церкви, скажем, в 1992 году. Часто за этими простыми словами скрываются весьма драматические события. В начале 1990‑х Вам пришлось отстаивать Вознесенский собор в Твери. Как это происходило?

Вознесенский собор – «промышленная выставка». 1980-е годы

— Что же было в храме?

— Областная промышленная выставка. И так как экспонатами в основном были станки, весь собор был разделен на несколько этажей мощными железобетонными блоками, чтобы держать эти станины. В начале 1990‑х годов, уже при начавшемся спаде промышленности и особых трудностях выживания, директриса стала сдавать некоторые помещения выставки внаем, под офисы образовавшихся тогда различных кооперативов. Поэтому когда община верующих попросила вернуть им здание церкви, директор начала контрпропаганду: «Вот, эта Церковь опять воюет с наукой и прогрессом, против промышленной выставки!». На самом деле с ее стороны был самый обыкновенный личный интерес, финансовая заинтересованность.

Хлопоты о возвращении храма Церкви начались в 1991 году. Но время шло, а здание никто и не думал возвращать. Тогда община встала на ступенях храма на акафистное пение. И вот в такой момент я получил указ архиерея, что я назначаюсь в Вознесенский храм наместником и должен начать там богослужение.

На ступенях Вознесенского собора. На дверях объявление: «Выставка закрыта, храм передан верующим»

— Да, в октябре-ноябре 1992 года каждый день с утра начиналось акафистное пение, еще без руководства со стороны духовенства. Конечно, с назначением священника люди еще более воспряли, обрадовались. Мне они тоже понравились, хотя многие священники меня предупреждали: «Ох эта интеллигенция, с ними намаешься…». Но я увидел, что это добрые люди, которые объединены единым порывом, и никаких осложнений у меня с ними никогда не было. На этом подъеме удалось убедить директора, чтобы нам выделили хоть малый угол для совершения богослужений, потому что верующие, каждый день молящиеся на ступенях, — эта картина все-таки всем бросалась в глаза.

В здание храма ведет два входа. И у одного из них, западного, со стороны колокольни, нам разрешили выгородить себе маленький уголок — 44 квадратных метра. За счет общины мы должны были «обезопасить» выставку — возвести капитальную стену между нами, храмовым богослужебным помещением, и остальными. Нас предупреждали: Боже упаси, чтобы на промышленной выставке от вас не было запаха ладана! Стену эту возвели, оштукатурили, устроили алтарь: три метра на два. То есть престол был придвинут прямо к восточной стене, и еще метр оставался между импровизированными Царскими вратами и престолом. Но ничего, стали служить.

Задор у меня тогда был молодой, и от радости, что у меня получилось, и из желания собраться с молитвенными силами, я начал служить каждый день: утро — вечер, утро — вечер… Так, один, я служил целый год без единого выходного. Потом только появился у нас второй священник, а со временем и диакон. Когда в воскресные дни храм наш, на 44 квадратных метра, весь уже распирался плечами верующих, я почувствовал, что надо делать следующий шаг. И тогда мы пошли крестными ходами к зданию областной администрации, с иконами, плакатами и там устраивали молебны под окнами. К нам выходили и управляющий делами, и сам глава администрации Тверской области Владимир Антонович Суслов, дай Бог ему здоровья, потому что это приличнейший человек.

Подошла Пасха 1993 года. Я понимаю: придет народ Божий, а как я его приму? Тогда, просто по необходимости, родилась идея, которая и сейчас мне служит в Нью-Йорке: я стал совершать утреню крестным ходом. Так как Вознесенский храм был застроен зданиями вокруг, то для того чтобы состоялся крестный ход, нужно было обходить целый квартал. Крестные ходы народ у нас в Центральной России очень любит, людей собирается много. Пасхальную утреню мы стали пропевать не спеша, по мере движения крестного хода вокруг квартала. Это занимало у нас минут 30–40. Народ идет спокойно, по ширине всей улицы, поблескивают хоругви, иконы… И таким образом масса народа получила возможность стать причастной празднику. Потом уже со ступенек я читал слово Иоанна Златоустого, положенное по уставу на праздник Пасхи, и тут уж с большинством людей прощался, заходил к себе в храмик и там продолжал служить Литургию.

Так же пришлось выходить из положения на Крещение. Народу много, что делать? Стали мы заказывать и освящать чистую воду в молоковозах, и это мне понравилось. В Крещенский сочельник ушло 10 тонн, а на самый праздник 16 тонн воды. Я стремился, чтобы при минимальной вместимости храма как можно больше людей смогли участвовать в праздничных службах.

И вот глава администрации пишет распоряжение о том, чтобы отдел культуры расторг договор с промышленной выставкой и заключил с общиной верующих. А Областной совет это решение отменяет. И так несколько раз: только мы получим распоряжение — Облсовет его перечеркивает. Видя, что эта волокита не имеет никакого завершения, я решился тогда на шаг, вспоминая о котором сейчас и сам робею.

Я понял, что если не предпринять каких-то активных действий, то распоряжения главы администрации так и не будут реализованы. И тогда мы с группой верующих досками заколотили вход на промышленную выставку. Те, чьи офисы там находились, пришли к 9 часам на работу — а дверь заколочена, и человек тридцать верующих с молебным пением преграждают им дорогу.

Я поражаюсь тому, как Господь воодушевляет и подает Свою поддержку именно тогда, когда ты находишься в безвыходном положении. Я совершенно об этом не знал, но оказывается, именно в тот день, когда Господь сподвиг нас пойти на этот решительный шаг, происходил обмен купюр. А так как в этих кабинетах, которые сдавались в субаренду, находилось много фирм и фирмочек, то все собравшиеся стали выражать недовольство. Всем им нужно было быстрее пойти в свои кабинеты и взять деньги, чтобы не потерять их. И, конечно же, настал момент критический, когда слышишь: «Сейчас ОМОН вызовем», «Сейчас вас за ноги вытащим по очереди отсюда». И действительно, если бы захотели нас смять, сделали бы это, но по милости Божией все-таки до активных действий дело не дошло. Потом приходит посыльный от власти и просит: «Пустите их, пожалуйста, потому что они сейчас время потеряют, банки закроются и они свои деньги не обменяют. Мы даем слово, что отдел культуры с вами заключит договор, вы будете арендаторами этого здания» (тогда храмы еще не передавали церковной общине в собственность). Я говорю: «Вы даете слово?» — «Да, даю». Тогда я командую своей дружине: «Делаем живой проход. Сколько человек нужно пропустить? По одному человеку от фирмы». — «Пять-семь». Мы расшили двери, сделали живой коридор: «Раз, два, три… пять, семь… Быстро сомкнулись!» — и никого больше не впустили. И мы добились своего: нам принесли документ, я подписывал его буквально на ступенях. Таким образом община верующих заключила договор с отделом культуры.

Снятие межэтажных перекрытий в Вознесенском соборе

Те приходят: служба идет… Дело завели «по факту». Пошли разбирательства с прокурором. Он никак не мог понять, как это мы, будучи верующими, позволили себе такое «противоправное действие». Я говорю: «У меня на руках решение областной администрации, договор. Но, как видите, все это остается нереализованным. Что мне делать? Я всего лишь вынужден наполнить этот документ реальным содержанием. Три месяца истекло». — «Вы же христиане. А Христос учил вас быть смиренными, покорными, щеку подставлять»,— учит меня прокурор. Отвечаю: «А почему вы видите Христа только с этой стороны? Почему вы забываете, что кроткий и смиренный Христос, взяв бич, изгнал из храма торгующих, оскверняющих святыню дома Божия? Христос, оказывается, не только терпел и на Крест за нас восходил, но и брал бич в руки. Представляете, что Он учинил в Иерусалимском храме, когда выгнал всю эту толпу, перемешанную с животными? Поэтому у вас какое-то однобокое понимание “смиренного Иисусика”. А Господь наш был полным силы и достоинства».

Недели две-три дело было в стадии рассмотрения. Люди постарше, которые пережили времена гонений на Церковь, в том числе и моя мать, сильно переживали, что меня посадят…

Это было. И сейчас, по прошествии уже скольких лет, я приезжаю в Тверь. И, слава Богу, у меня добрые отношения с администрацией и области, и города, и с прежней директрисой, которая, как мне передали, сожалела о тех событиях. Владыка Виктор, который помнит, как все это было, с радостью благословляет мне служить в Вознесенском соборе. Многие из тех людей уже ушли, потому что прошло уже более двадцати лет, но на их место встала молодежь. Они подходят ко мне и говорят: «Вы помните меня? Я учился в воскресной школе», или: «Вы с образом Тихвинской Божией Матери к нам домой приезжали» (у нас было так заведено). То, что наше доброе чувство не было потеряно с годами, мне в великое утешение.

И повторю — нельзя было иначе. Тогда процесс возвращения церковных зданий растянулся бы неизвестно на сколько. И, наверное, не произошло бы вот этого «выдавливания раба» из себя. Мы верующие люди, но это не значит, что нас нужно третировать, мы полноправные граждане своего государства.

Нельзя терять духовную напряженность

Крещение в истоке Волги

— Священнику, прежде всего, нужно понимать, что его служба — это не служба жреца, который совершает нечто культовое, не общаясь с людьми, не проповедуя, не объясняя. Да, иерей в переводе на русский язык означает «жрец». Но наша жертва — словесная, бескровная. Служение пастыря обязательно предполагает общение с людьми, чтобы они были собраны вокруг Христа вместе со священником. А если священник думает, что он будет только молиться, а все остальное само собой как-то сложится… Такое бывает не всегда. Я, конечно, уверен, что если молиться по-настоящему, то и сила молитвы привлекла бы людей. Но разве мы настолько сильные молитвенники, как преподобный Сергий, который ушел в дремучий лес, но и туда за ним люди пошли на свет его жизни? Вера от слышания (Рим. 10, 17), — говорит апостол Павел. Поэтому молись, но и объясняй. Живи общением со Христом и с людьми. И тогда у тебя будут помощники.

Есть пример в русском языке, который я часто привожу: служат в армии — и служат в Церкви. Работают «от сих до сих» в других местах, а в Церкви нужно служить и днем, и ночью. Нельзя, чтобы священник терял духовную напряженность: вот в храме он священник, а вышел — уже нет. Если он всегда — и за службой, и после службы, в трудах, в трапезной, в общении, в поездке на пикник со своим приходом, дома — будет ощущать, что он священник, то и люди будут это чувствовать, и он не останется без помощников. Тем более в России, где у нас люди в основном живут недалеко от храма, где в храме много пенсионеров, которые пока еще в силах что-то делать. Это не в Соединенных Штатах Америки, где, безусловно, испытываешь эту проблему. У нас в приходе пожилых людей очень мало, в основном люди среднего и молодого возраста, и они очень много работают, заняты выживанием в Америке. А в России достаточно еще людей, у которых есть свободное время. Они придут и помогут.

Журнал «Православие и современность» № 29 (45)

Беседовала Наталья Горенок

[1] Крестовоздвиженский храм г. Костерево Владимирской области (статус города был присвоен р.п. Костерево в 1981 году).

[2] Епископ (ныне Митрополит) Тверской и Кашинский Виктор.