Беслан. Мамы

Прошло 10 лет. Чтобы понять, в чем он, главный бесланский урок, автор этого проекта провел несколько глубоко личных бесед-интервью с женщинами, прошедшими через самое страшное испытание в жизни — потерю ребенка. Проект изначально планировался как «10 лет — 10 женщин». К огромному сожалению, из-за начавшейся на Украине войны удалось сделать только восемь историй. Автор признателен каждой бесланской героине за время и доверие.

Дина Каргиева с дочерью ФаризойДевочка названа в честь сестры бабушки, прожившей долгую жизнь

Дина

Я Каргиева Дина. Работаю преподавателем в музыкальной школе города Беслан Северной Осетии… 1 сентября 2004 года я вместе со своими детьми Зариной и Аланом пошла в школу на праздничную линейку. Помню, как начали стрелять, как набежали с разных сторон люди в форме с автоматами, как нас окружили и стали заталкивать прикладами в спортзал.

Зарина как могла обо мне заботилась. Обмахивала меня куском картона (где только его взяла?), нашла какое-то полотенце мокрое (как оно к ней попало, до сих пор не знаю), стала выжимать его мне в рот, чтобы хоть каплю воды — мне. Дочь повзрослела на глазах.

Взрыв. Меня отшвырнуло. Все было в дыму, ничего не видно… Помню, возле меня Алан, Лиза и Борик, соседские дети… и груда трупов. Кругом мертвые тела. Я принялась было искать, но дочь не нашла. После взрыва в одной из стен образовалась дыра, и я крикнула детям: «Бегите быстро туда!» Лиза убежала, а мальчики оба вернулись ко мне, легли рядом, схватили меня за руки и уже не отпускали до последнего.

Началась перестрелка, и мы, чтобы укрыться, забежали в тренерскую комнату. Туда влетел один из террористов с автоматом, и наш преподаватель физкультуры Иван Каниди набросился на него. Они стали бороться. Каниди уже крепко держал автомат за ствол, но террорист выхватил пистолет и выстрелил ему в лицо. Я видела… Это было так ужасно… Помню, отвернулась, чтобы не смотреть.

В какой-то момент я увидела возможность вытолкнуть детей из окна. Там возле окна стояла парта. Я забралась на нее вместе с детьми. Первым вытолкнула соседского мальчика Борика, а следом стала выталкивать моего Алана. В этот момент один из террористов стал стрелять. Я Алана выпихнула, но террорист попал в него (у мальчика ранение в правое легкое, повреждено плечо). Еще один мальчик, который вслед за Аланом выскакивал, не успел — был убит, застрелен в спину…

Мы все искали Зарину. Днями и ночами. Шестого сентября нам позвонили и сообщили, что мою дочь опознали по результатам экспертизы ДНК в Ростовской 124-й лаборатории. Опознали Зарину одной из самых последних. Восьмого сентября были похороны.

Жить мне после всего этого не хотелось. Я представить не могла, что делать дальше… В феврале ко мне пришла Гала, моя бывшая ученица, чтобы выразить соболезнование (она не смогла попасть на похороны). Она работала в городском роддоме. И я спросила у нее… ведь бывают случаи отказа от детей?

Я приходила к ребенку почти каждый день, и мне вдруг стали говорить, что у девочки была внутриутробная асфиксия и последствия могут быть самые разные вплоть до умственной неполноценности. Я с ума сходила. Рассматривала ее… Персонал все напоминал про асфиксию — подумай, дескать. Так или иначе, я начала задумываться. Засомневалась, как ее воспримет Алан, не заревнует ли? К счастью, Алан с готовностью отнесся к моему решению, сопровождал меня в поездках в роддом.

Наверное, все это было продиктовано моим эгоизмом, но девочка эта меня вытащила. Заставила поверить в жизнь, в то, что все можно как-то решить. Она, разумеется, непростой ребенок. Она гиперактивна. Все время очень много вопросов задает. С ней бывает очень непросто, но меня это не тяготит. Она дает мне заряд какой-то, постоянно подпитывает. Это мой ребенок. Я даже не представляю себе, как это — ее у меня бы не было.

Светлана Маргиева держит в руках портрет погибшей Эльвиры. Справа — ее приемный сын Арсен

Светлана

Я Маргиева Светлана. Мне 54 года. Замуж я вышла в 87-м, а в 92-м родила Эльвиру. Для матери все дети необыкновенные, но не я одна — родственники, соседи считали ее необыкновенной. Каждый год мы ходили вместе на линейку 1 сентября.

Я увидела человека в черной маске, с автоматом… Он стрелял в воздух и кричал: «В школу все! Бегом в школу!» Сидела на корточках в углу возле тренажерного зала. И все время, до самого конца, мы вместе были.

Терпеть без воды — это самое тяжелое. Пытка. Слышать, как дети мучаются, как просят пить, как плачут — это невыносимо тяжело. Сутки-вторые… Перед взрывом Эльвира мне сказала: «Мама, я не могу больше сидеть. Душно. Дай мне постоять, хоть немного воздуха…» Я ей сказала, не надо вставать. Но она выпрямилась. Сразу после этого — я помню, я видела — в окно влетел огненный шар… и стало горячо, как будто мы в печку попали. Взрыв. Я отключилась. Пришла в себя, оттого что все кругом жжет. Горячо. Воздух раскалился. А на руках у меня лежала моя Эльвира.

Челюсть у нее отпала. Здесь (показывает рукой на правую лобную долю) рана была и волосы… У нее все волосы были красные. Будто краской измазаны. А глаза как были открытыми, так и остались. Она их не закрыла больше. Открытыми глаза остались.

После похорон я только об одном и мечтала — чтобы снова дети появились! Дети — это жизнь. Продолжение наше. Дети — это самое большое чудо. У меня много лет не было детей, и для меня ребенок… ну нет жизни без детей, понимаете?

Вспоминала: когда у нас была Эльвира, она всегда хотела братика или сестренку. А когда показывали по телевизору детей-сирот, то начинала нас просить: мол, мама, давай возьмем! И когда ее… когда… не стало, просьбу ее мы выполнили. Теперь у нас есть Арсен.

Раньше Эльвира мне часто снилась. Сейчас уже не так… Я когда ложусь, то прошу: Эльвира, приснись мне! С этим ложусь и с этим просыпаюсь. Боль не отодвинулась. Боль — она со мной. Умру с этой болью, наверное. Но теперь есть смысл жить. У меня есть кого любить, есть за кого дрожать. Весь мой смысл жизни теперь Арсен. Я с ним счастлива, потому что он счастлив.

Какой он? Ласковый. Вот бывают мальчики к папам не подходят, а он, перед тем как лечь спать, и обнимает нас обоих, и поцелует. Утром точно так же. С этим встает. И мы вместе с ним… Однажды слышу его голос, а его не вижу. Потом он подходит, улыбается и говорит: «Мама, это тебе был сюрприз!» (Мобильник на столе начинает разговаривать голосом Арсена: «Дорогая мама, я тебя люблю! Дорогая мама, я тебя люблю! Дорогая мама, я тебя люблю…») Это рингтон. Он сам догадался. Понимаете, сам сделал!

Марина Пак и ее приемный сын Герман у могилы погибшей дочери Светланы

Марина

Меня зовут Марина. Фамилия моя Пак. По профессии закройщик женской одежды. Когда Света пошла в школу, я стала преподавать в Театре детской моды. Я мечтала о такой работе: в Осетии дети очень красивые.

В тот самый день перед уходом Света — знаете, она верующая была девочка, очень чистый ребенок и всегда молитву Серафиму Саровскому перед уходом читала, а в тот день почему-то еще и на коленях молилась. Я увидела и не стала ее беспокоить. Двенадцать лет ей было, я не знаю, о чем уж она молилась, только завтракать она отказалась, а в дверях повернулась ко мне, перекрестила и так ушла.

Когда прозвучал первый взрыв, я побежала к школе. Там был мальчик знакомый, он меня не пустил, оттащил на дорогу. Самый-то момент, когда нужно было в школу бежать, я пропустила. Первая, кого я увидела на дороге, была Елена Сулетдиновна Касумова, учительница моей Светланы. Ее вели… Она вся-вся была в крови. Еще я увидела мальчика, тоже окровавленного. Я только тогда поняла, что произошло, и потеряла сознание.

Полгода я не могла в храм ходить. Или из чувства вины, или, как батюшка сказал, на Бога обиделась. Потом поняла, что моя работа должна быть связана с детьми. Я поняла, мое спасение в том, чтобы вся любовь, которая во мне накапливалась, материнская… я должна куда-то ее деть, иначе наступит момент сумасшествия.

Среди детей, которым я преподавала и с которыми часто по работе встречалась, была Эмиля Адырхаева. На какой-то утренник я даже одела ее в платье Светы. Она мне чем-то Свету напоминала… характером, что ли. Спокойная, чистая такая девочка. Алан, их отец, работает у нас врачом в городской поликлинике. Известный терапевт, врач от Бога. Его дочери Эмиля и Милана вместе с мамой Ириной были заложницами. Ирина погибла.

Мы зарегистрировали брак. Даже в газете местной про нас написали, поздравляли все, радовались за нас. Мне казалось: с девочками все получилось, особенно с младшей. Первые полгода я каждый вечер ложилась и анализировала весь свой день, вспоминала все-все, что было. Думала, вот здесь я правильно поступила или нет? Я не хотела им быть мачехой. Матерью хотела быть.

Мы вместе прожили три года без трех месяцев. И… разговор-то я затеяла. Можно только гадать, жизнь настолько сложно устроена… Возможно, он наш союз посчитал предательством по отношению к Ирине. Как мне кажется, в самом начале он не мог справиться со своим горем, а потом с тем счастьем, которое само в дом пришло. Вначале было ужасно больно. Мне казалось, как так? Я живой человек, а со мной обошлись как с игрушкой! Наревелась… Мы сейчас общаемся, видимся. Я преподаю девочкам.

Три года я была одна. Конечно, это был двойной удар. Понимаете, первый раз я как мать не выполнила свой долг и не уберегла ребенка. Второй раз осталась одна и с чувством вины, что девочек бросаю.

Я встретилась с Германом 15 января 2013 года. Мне кажется, то, что я нашла его, — это и есть чистая воля Божия. Был обычный вечер, декабрь, телепередача — показали мальчика из детского дома. В общем, на следующий день я выехала в Астрахань.

Первая встреча? Без лукавства скажу: я ничего не ощутила и ничего не поняла. Осознала только, что оставить этого ребенка уже не смогу. Мы ведь одной крови как-никак, корейцы мы. Когда я Германа домой везла, он спал у меня на коленях, а я думала: правильно ли я поступила? Стану ли я для него той матерью, какой он представляет меня? Сейчас живу для того, чтобы этот ребенок никогда не пожалел, что ему Бог именно такую мать послал…

Знаете, у каждого человека есть свое предназначение. Я хочу прожить все этапы жизни ребенка вместе с ним и быть уверенной, что все было сделано не зря.

Фатима Малкиева и ее сыновья. Справа — портрет погибшего Арсена, на кресле — Давид, справа на стуле — Руслан

Фатима

Меня зовут Фатима Маликиева. Мне 52 года, и у меня двое детей, два мальчика: Руслан и Давид. Русику 25 лет, Давиду 9.

Наш старший сын Руслан родился в 1989-м с диагнозом ДЦП (еще у мальчика развился судорожный синдром). Год спустя я родила Арсена — здорового замечательного мальчика. С Русиком мы из больниц не вылезали, часто ложились на лечение, постоянные курсы различной терапии, между этими курсами ему часто становилось плохо. Намучились… На первых порах мне помогали родственники: мама, свекровь, золовка… Когда Арсен подрос, за старшим братом смотрел уже он. Мы были уверены, что Арсен больного брата не бросит. В сущности, он был нашей надеждой и нашим подлинным счастьем.

В 2004-м у нас было свое небольшое хозяйство — корова. Арсен мне помогал управляться с ней. Первого сентября 2004 года мы вместе с Арсеном быстро подоили корову, и он направился в школу. Живем мы на Коминтерна, до школы триста метров. Я его каждый год провожала, а тут почему-то не пошла. Из-за коровы этой дурацкой. Получаса не прошло, как школу захватили террористы, и… Арсен один в школе оказался, без меня. Всю жизнь жалеть буду.

Три страшных дня мы провели возле школы, питались слухами. Бывшая заложница Тамара Кубатиева рассказала, что наш Арсен ей с внучкой втихую от террористов приносил мокрые тряпки — воду сосать и обтираться (он это делал под предлогом отлучек в туалет). Один заложник моему мужу говорил, что Арсен вызвал недовольство террориста — воду детям тайком носил из душевой — и получил удар прикладом автомата. И все равно он этих тварей не боялся.

Пятого сентября утром братья Алика за мной приехали — сказали, надо ехать в морг. И я… его узнала… моего сына. От лица его, от головы вообще ничего не осталось. Ног не было уже, все тело сгоревшее. Я узнала по туловищу. И кусочек от его плавок был. Мы никакой экспертизы ДНК не проходили. Просто… я мать, я знаю, что мы нашего сына похоронили.

Два года прошло. Жили в заботах о Русике, все мысли о нем. Моя соседка Алла Цуцаева случайно узнала об одном ребенке-отказнике из детского дома. Мальчика оставила местная женщина. Ребенку год и семь месяцев. Я как услышала — знаете, первая реакция была: ни за что на свете! Он стоял посередине комнаты опустив голову. Молча стоял, разговаривать не хотел. Я Алика отправила за конфетами. Пока он ходил, спрашиваю:

— Тебя как зовут?

— Давид.

— А где твоя мама?

— А у меня нету мамы.

— А папа где?

— И папы у меня тоже нет.

И тут он… протянул ручонку в мою сторону и сказал:

— Ты моя мама!

Я потеряла дар речи и смогла только пролепетать:

— Я… мама?

С Русиком у Давида отношения с первых дней сложились хорошие. Я заметила: он видел, как мы к Русику относимся, и без наших просьб стал оказывать брату знаки внимания, элементарно обслуживать за столом — постелет полотенце, губы вытрет, посуду соберет, все такое… Теперь у Руслана есть брат. Я не искала черты погибшего сына в Давиде. Давид хоть и прочно в нашу семью вошел, но Арсена, конечно, не заменил… Боль не ушла.

Лариса

Меня зовут Сокаева Лариса. Мне 53 года. С моим будущим мужем мы учились в аспирантуре. Девочка моя, Альбина, родилась в 1992-м. Она все хотела знать и успеть. И вязала, и шила, и пела, и танцевала. До сих пор, куда ни заглянешь, или рисунок найдешь, или платьице, сшитое ею, или какую-то модельку.

В школе она была почти отличницей — одна-единственная четверка по русскому. Вела дневник. Мы никогда туда не заглядывали. Потом, после ее смерти, прочли — узнали, что ей нравился мальчик один по имени Георгий… Ей было двенадцать, когда она погибла. Сейчас ей было бы двадцать два, и я часто с сожалением думаю, как мне не хватает ее советов.

В первый же день террористы заявили нам, что взрослые воду не пьют — только дети. По кругу пошло ведро с кружкой. Мерили по глотку. И моя дочь, сделав глоток, прильнула к моему рту губами, чтобы дать воды… На второй день мы сосали платки, фартуки, уголки платьев, смоченные водой. На третий день многим пришлось пить мочу. Альбина пила.

Последние часы перед взрывом мы сидели в самом центре спортзала. Мне стало дурно от духоты. Я встала и кое-как пробралась к окну. Помню, как один из террористов крикнул: «А ну сядь быстро!» И тут мир побелел, стало горячо, я потеряла сознание. Дочь свою я увидела лежащей на полу рядом. На ее лице, в районе верхней челюсти, было ранение, маленькая дырочка, и еще одна в верхней части головы слева. Она была без сознания. Я стянула с себя майку и накрыла ей рану. Взяла ее за ручку и просто лежала и держала ее так. Огонь приближался ко мне, я понимала, что сейчас начну гореть. В этот миг какой-то спецназовец поднял меня и помог вынести дочь на улицу.

Потерять своего единственного ребенка, жить с этим — вот настоящий ад. Я сама умерла. Нудная рутина существования, апатия ко всему, муки совести, часы на кладбище, постоянное самоедство. Время не лечит… Это иллюзия. Мне очень помогли психологи из центра планирования семьи в Москве. Меня необыкновенно поддержал муж, хотя ему было очень непросто. Я забеременела с помощью экстракорпорального оплодотворения в июне 2005-го.

В 2006-м у меня родился сын, назвали Георгий, как в дневнике дочери. Альбина много раз умоляла меня: роди мне братика! Получается, мы ее желание выполнили. Спустя два года после рождения Георгия я встретила одну бывшую заложницу: у нее погибла дочь. Она живет одна. Детей у нее нет. Она из тех, кто считает рождение или усыновление предательством памяти погибшего ребенка. Она посмотрела на меня с сыном и спросила: «Ну, теперь ты счастлива?» Я отшатнулась: «Как ты можешь так говорить? О каком счастье речь?» Сейчас, когда Георгию восемь, я могу с уверенностью сказать: да, я счастлива. Но я пришла к этому счастью через страшную боль.

Ирина Худалова и ее сын Батырбек, во Христе — Борис. Погибший сын Бексултан очень хотел, но не успел креститься

Ирина

Меня зовут Ирина Худалова. Мне 49 лет. Я крещеная, дочь мусульманина и православной христианки. Сама я, так уж вышло, тоже замужем за мусульманином. Мальчик мой, Бексултан, сам решил, что хочет стать православным, и давно просил, чтобы его окрестили, но как-то тянули-тянули и не собрались. Когда меня с детьми захватили в заложники, многие в спортзале молились. Вот тогда Бексултан мне напомнил: «Мама, я же так просил, чтобы ты нас с сестрой крестила!» Я ему немедленно пообещала: «Выйдем отсюда — обоих окрещу… Поедем во Владикавказ и окрестим!»

Я вышла замуж в 91-м, но детей у нас пять лет не было. И вдруг Бог дал двойняшек: мальчика Бексултана и девочку Мадину. Вот я и повела моих первоклашек в школу 1 сентября 2004 года.

В спортзале творилось что-то невообразимое: люди кричали, напуганные дети плакали, террористы стреляли в потолок из пулемета. В конце концов они застрелили одного из заложников. Убили выстрелом в голову на глазах у сыновей. Потом труп протащили по проходу. Помню кровавый ручей на полу, где тащили тело. Потом старшеклассников заставили тряпкой кровь эту собрать. Сразу наступила мертвая тишина.

Знаете, как дети рассуждают: мама может все, мама справится со всем и от всего защитит. Инстинкт толкает в объятия матери. Так вот, хотела бы сказать несколько добрых слов об Альбине Аликовой. Одна из учительниц, погибла она… Я преклоняюсь перед такими людьми, как Альбина. Она у каждого ребенка, проходившего мимо нее, спрашивала потихоньку: «Ты с мамой?» И если ребенок говорил, что один, она сажала его рядом с собой. В конце концов она стала похожа на курицу-квочку с цыплятами. Сама такая щупленькая, а на ней столько детей… Спали рядом с ней по очереди.

На третий день я своих детей уже успокоить просто не могла. Бексултан разнервничался, постоянно повторял: «К папе хочу… пить хочу… пошли отсюда… я больше не могу». Я была в полном изнеможении и в какой-то момент сказала: «Успокойся, скоро все это закончится». И сразу увидела яркую белую вспышку — зал взорвался.

Это был первый взрыв. Сына моего ранило в лицо: вырвало мякоть щеки. Он закричал: «Больно-о-о!!!» Я прижала оторванный лоскут к лицу, кровь струилась между пальцами, я пыталась как-то его успокаивать. Взорвалось еще раз. Помню женщину, точнее, ее отсеченную взрывом голову, державшуюся на лоскуте кожи. Голова эта шевелилась, глаза ворочались… Невестка моя лежала бездыханная, ее откинуло взрывной волной, я до нее дотянуться не могла.

Перед тем как выйти, террорист выстрелил в мину, прикрепленную к баскетбольному щиту, — она по какой-то причине сразу не сдетонировала. Он в нее попал, но, как ни странно, мина всего лишь задымилась, изоляционная оплетка на ней загорелась… и вот тут-то раздался третий взрыв. Он был оглушительным, меня контузило. Поднялась стеной пыль, я закашлялась… Когда очнулась, то увидела, что сына ранило второй раз. Угодило ему в живот, осколок попал там, где пупочек. Он заплакал: «Мама, животик…»

Под обстрелом омоновцы отвели меня и детей к гаражам за школой. Там в одном из боксов была вода. Мой сын сидел в углу, крепко прижав к животу губку для мойки машин. Вся она была пропитана его кровью. И это был последний раз, когда я видела его живым.

Его прооперировали во Владикавказе, удалили почку. Перед тем как потерять сознание, Бексултан уговорил медсестру разрешить ему позвонить домой. Как назло никого из нас не было: я уже была в госпитале, Мадина тоже, муж метался по больницам, разыскивая нас, поэтому Бексултан разговаривал с нашей соседкой. Он спросил ее: «Где мама?» Мне ужасно обидно, что последним с моим сыном разговаривал другой человек, не я.

Сразу после операции его эвакуировали в Москву специальным бортом МЧС. Он был одним из первых трех детей, кого эвакуировали в ту ночь. Муж вылетел в Москву вместе с ним.

Бексултана прооперировали повторно: колдовали с раной на лице, боялись, что он потеряет глаз, однако глаз спасли. Тем не менее он не приходил в сознание, лежал в реанимационном отделении, весь в трубочках… Неделю спустя он умер. Это произошло 10 сентября ночью. Не выдержало сердце.

Знаете, что такое пережить смерть своего ребенка? Это самому превратиться в живого мертвеца. Даже дочь, которая тоже нуждалась в моей поддержке, отошла на второй план. А девочка очень тяжело переживала последствия стресса. Стала нервной, плохо засыпала по вечерам. Дошло до того, что она отказалась спать дома и требовала разрешить ей спать… у соседей. Еще она требовала, чтобы перед нашим домом выставили охрану. Она часто заводила разговор на одну и ту же тему: я теперь все время буду одна? Однажды Мадина очень твердо сказала: «Купи мне лялю!»

И это удивительно: помните, я говорила, пять лет после замужества у нас не было детей? А тут сразу все получилось… Десятого октября 2006 года у нас родился мальчик Батырбек. Вот никогда не забуду, как дали мне это родное, тепленькое, пищащее существо… Это был ни с чем не сравнимый толчок в плане веры и смысла жизни. Он возник, этот смысл! На другой день Мадину пропустили в палату роддома — она плакала от счастья, а братика и целовала, и нюхала, и пела ему.

Батырбека Худалова крестили 28 ноября 2013 во Владикавказе. При крещении выбрали имя Борис.

Жанна Цирихова с дочерьми Зариной (справа) и Алиной (слева). Погибшая Лиза не забыта, то есть тоже рядом

Жанна

Меня зовут Жанна Цирихова. Мне 46. Семейную жизнь я всегда представляла так: мама, папа, трое деток. Замуж я вышла в 92-м, через год у нас родилась Зарина, в 96-м — вторая дочка, Лиза.

Лизе в возрасте 3 лет был поставлен диагноз «врожденная нейросенсорная тугоухость 4-й степени». Она была протезирована и носила слуховой аппарат. Мы с этим заболеванием как могли боролись… Знаете, как меня иногда называли в городе? «Лизина мама». Да-да, именно так, потому что Лизу запоминали из-за ее природного обаяния: она была необыкновенно общительным, легким человеком.

Ко второму классу Лиза стала заметно прогрессировать. Она заговорила. Ее направили в обычную школу, не коррекционную. Накануне 1 сентября 2004 года я специально съездила во Владикавказ, чтобы купить цветы учителям покрасивее. Зарина перешла в пятый класс, Лиза во второй. Реакция Лизы во время захвата была неординарно смелой: видно, ей надоело слушать угрозы и истерики террористов, она вдруг вскочила и на весь зал закричала: «Мама! В конце концов, кто вообще эти дяди и чего они от нас хотят? Я приду домой и все-все про них папе расскажу!»

Жажда нас доконала уже на второй день. Я вынуждена была взять Лизу на руки и пойти к террористам просить воду. Нам повезло: на второй день удалось раздобыть чуть-чуть воды у заложницы-врача, которой террористы разрешили оказывать помощь тем, кто совсем плохо себя чувствовал. К сожалению, она погибла.

Я запомнила мгновение перед взрывом: что-то свистяще-шипящее, и потом все поглотила яркая белая вспышка. Пришла в себя, вылезла из-под груды мусора и человеческих останков, лежавших на мне. Быстро обнаружила Зарину, она была жива. Немного погодя — Лизу. Я потормошила ее, она не отозвалась. Потом уже нащупала на ее голове глубокую дыру… Мы почти достигли окна, как появились трое террористов. Они крикнули: «Кто живые, выходите из зала!» Я хотела вытащить Лизу, но террорист посмотрел на нее и сказал: «Оставь ее. Она умерла».

Я обернулась, когда мы уже выходили из зала, и… увидела свою Лизу, живую, но с окровавленным лицом. Я бросилась к ней со всех ног, обняла, прижала к себе: «Лиза, доченька, как же я тебя, как же… оставила?» Дочь мне не ответила, и я обругала себя: я ведь сама сняла с нее слуховой аппарат. Еще я заметила, что у Лизы не было одного глаза: он был выбит и болтался на кусочке ткани. В шоке я прошептала Зарине: «Ты представляешь, Зая, наша Лиза теперь будет без глаза…» После выяснилось, что это дочь наших соседей, и она меня узнала.

Вбежали три спецназовца. Хотя они были в шлемах, я очень хорошо рассмотрела одного из них и потом узнала из траурных теленовостей, кто он. Это был офицер «Вымпела» майор Михаил Кузнецов. Запомнила его рыжие усы и глаза с искоркой. Кузнецов нам крикнул: «Женщины, берите детей, залезайте на стол и прыгайте в окно». И мы выпрыгнули…

Нашу Лизу искали 10 дней. Потом был мучительный процесс опознания. Мой ребенок сгорел, и опознавала я ее по пломбе на верхнем зубе, по цвету и длине волос и по сохранившемуся на теле лоскутку трусиков.

Сколько нужно времени, чтобы прийти в себя? Вечность.

Хотите верьте, хотите нет, но в этом во всем есть некий мистицизм. Была у нас необыкновенная курица-несушка. Так вот, повадилась она заходить в комнату Лизы и нести там яйца, причем аккурат на ее постели. Все наши друзья и родственники над этим подшучивали. Однажды кто-то из них сказал: «Ну вот, будет вам еще кто-то… Цыпленок».

Мало-помалу спустя три с лишним года я пришла к пониманию, что Зарине нужен кто-то еще, что мы не можем не попытаться. Сестра и муж меня поддержали. Я родила Алину в 40 лет.

Я знаю, найдутся такие, кто осудит и скажет что-то вроде: как у них все быстро… О мертвой-то дочери позабыли. Это не так. Мы не забыли и никогда не сможем вычеркнуть из памяти нашу Лизу. Но у Зарины теперь снова есть сестра. А счастье слышать детский смех, слышать слово «мама» — это ни за какие деньги не купишь.

Марина

Меня зовут Хубаева Марина. Мне 38. У меня было четверо детей: Мадина, Сармат, Милена и Милана. Потеряли мы Мадину. Ей было 12 лет, она перешла в шестой класс.

В самом начале захвата Милена сбежала — повезло. Мне с оставшимися тремя детьми пришлось вытерпеть все, что было потом. Знаете, страха за себя не было — боялась за детей. Мне временами становилось дурно, темнело в глазах от духоты и жажды. Мадина это чувствовала, начинала волноваться, тормошила меня: «Мамочка, тебе плохо? Ты в обморок не упадешь?» Я держала себя из последних сил, чтобы не свалиться. Я Мадине так и сказала: «Твоя мама здесь самая сильная».

Смотреть на страдания бедных наших детей было невыносимо. Пить не дают. Есть охота. Рядом с нами дети пили мочу из какой-то банки. Я не смогла. Я делилась с детьми слюной.

Я сама беженка из Цхинвала. Насмотрелась я на войну, меня вряд ли напугаешь мертвецами, однако вид разбросанных по залу человеческих останков, окровавленные части разорванных взрывами тел, которые мне пришлось соскребать с собственной головы, — это был какой-то дикий фильм ужасов.

Меня не хотели из госпиталя отпускать, но я торопилась — знаете, была такая странная надежда: я приду домой, и Мадина придет… Глупо. Говорят, надежда — мать дураков. После госпиталя я сразу заставила отвести меня в спортзал. Все были поражены, а мне это было нужно. Я хотела еще раз увидеть то место, где сидела моя дочка. Как только я там очутилась и рассмотрела пролом от взрыва в полу, я поняла со всей кошмарной отчетливостью: моей дочери больше нет.

Я замуж выходила, чтобы рожать детей. Для меня самое главное — семья, дети. И я хотела, чтобы их было много. Потому что мое счастье — это когда вокруг мельтешат малыши, теребят тебя вопросами, суют под нос свои рисунки, о чем-то рассказывают, на что-то жалуются, чем-то делятся… Забот полно, все время как белка в колесе. Это и есть вечный калейдоскоп жизни. Это и есть счастье.

Муж хотел еще ребенка. Мы не обсуждали и не планировали это. Мы просто… ждали. Я уже знала, что беременна, но ему ничего не говорила почти шесть недель. Хотела быть уверенной. Радости его не было конца. В 2006-м у нас родился маленький Гамат. Так что сейчас у нас снова четверо детей: две девочки и два мальчика.

Что поменялось после теракта? Страх за детей не прошел до сих пор. Все время живем и боимся. Я хотела бы сказать, что, несмотря на все что случилось, я всем-всем, даже своим врагам, желаю просто мира. И самое главное — чтобы их дети тоже были здоровы и счастливы.

Разговор с семилетним Гаматом.

— Гамат, зачем нужна мама?

— Мне мама нужна, чтоб меня воспитывать!