Об искусстве поста

11 декабря 2014 года в актовом зале Сретенской духовной семинарии состоится встреча со схиархимандритом Гавриилом (Бунге) — настоятелем Крестовоздвиженской пустыни близ швейцарского города Лугано, известнейшим патрологом, автором целого ряда книг, переведенных на многие европейские языки.

Накануне этой встречи портал Православие.Ru предлагает вниманию читателей главу «Об искусстве поста» из только что вышедшей в Издательстве Сретенского монастыря книги отца Гавриила «Объядение, лакомство, чревоугодие».

Схиархимандрит Гавриил (Бунге)

Все человеческие бедствия начались из-за еды, точнее говоря из-за того, что нашло выражение в необузданном стремлении к еде, — эгоизма, непослушания Богу, утраты внутреннего равновесия. Понимание этого делает ясным, где следует прилагать усилия человеку, несущему на себе печать первородного греха. Сколь бы курьезным это ни казалось, элементарный процесс принятия пищи для подкрепления физических сил представляет собой именно ту сферу, в которой должен трудиться над собой каждый из нас — представителей впавшего во грех и изгнанного от лица Божия человечества, с нашей испорченной до самых глубин душой. Цель усилий человека — вернуть утраченную откровенность слова и взгляда пред Лицом Божиим и тем самым восстановить внутреннее равновесие своего существа. Именно эта проблема, а отнюдь не метафизический вопрос о первопричине зла прежде всего решается Священным Писанием и отцами Церкви. Причем как Писание, так и святые отцы отдают предпочтение действию (praktikē) перед созерцанием (theōrētikē) — в том смысле, что истинное ведение возможно только тогда, когда ему предшествует истинное, правильное деяние.

Каковы же средства исцеления духовно больного человека? В первую очередь это — пост. Некоторых особенностей поста мы касались в предыдущих главах; сейчас же пришло время ближе познакомиться с этим элементом жизни, учитывая, что сегодня пост зачастую является предметом глубокого непонимания и злоупотребления. Следует сразу отметить, что пост не является ни изощренным способом медленного самоубийства, ни мазохистским само истязанием, ни косметическим или диетическим средством ухода за телом (хотя бесспорно, что в последнем отношении пост действует весьма благотворно). Несколько фрагментов из сочинений Евагрия помогут нам быстро встать на верный путь в этом вопросе.

Пользуйся тем, что необходимо для плоти, как подобает, но во всем оказывая ей сопротивление^[1].

Здесь Евагрий следует классическому определению монашеской жизни, которое авва Захария выразил в следующей формуле:

Тот монах, кто во всем делает себе принуждение^[2].

Может быть, у современного читателя, не знакомого с духовной традицией отцовпустынников, это высказывание вызовет неприятие. Однако процитированный совет Евагрия расставляет все по своим местам. Ведь «делать себе во всем принуждение», «во всем оказывая сопротивление плоти», очевидно, не исключает разумной заботы о самой плоти. Напротив, такая забота вначале предписывается, а затем ограничивается предупреждением. Именно здесь заключен решающий момент. Ибо «воздержание», или «самообладание» (enkrateia), отнюдь не означает систематического истязания себя до смерти — напротив, воздержание требуется, чтобы приостановить негативные тенденции нашего себялюбия (philautia), медленно подтачивающие и уничтожающие человека. Таким образом, воздержание необходимо в интересах самой плоти, а поскольку душа и тело образуют единство — в интересах целостной человеческой личности. Именно поэтому столь важно энергичное сопротивление страстям, отчуждающим собственную человеческую сущность.

Следующий отрывок прекрасно иллюстрирует жизненную установку древнего монашества, позитивную в своей основе:

Святой и преуспевший в духовном делании учитель наш^[3] говорил: «Монах всегда должен быть настроен так, словно он завтра умрет, а телом своим должен пользоваться так, словно оно будет жить с ним многие годы». Это, по его словам, с одной стороны, пресекает помыслы уныния и делает монаха более ревностным, а с другой — сохраняет тело в здравии и позволяет пребывать ему в постоянном воздержании^[4].

Вряд ли удастся более кратко выразить здоровый реализм, присущий пустынножителям: жизнь и смерть взаимно относительны, они находятся в неразрывном отношении друг к другу. В конце концов, во всех беспокойных искушениях чревоугодия проявляется глубоко ложное понимание жизни и смерти. Человек беспокоится о сегодняшнем и завтрашнем дне, как будто смерти не существует и земная жизнь будет длиться вечно. При этом опыт смерти универсален, а ограниченность человеческой жизни восемьюдесятью — ста годами — научно установленный факт. Даже если средняя продолжительность жизни увеличится, что, конечно, вполне возможно, все равно останется предел, который нельзя будет преодолеть. «Бессмертие не рождается», ибо смерть заложена в конструктивный план нашей физической жизни — прежде всего в интересах тех, кто появится на свет после нас.

Таким образом, жизнь не является абсолютной величиной, она относительна, ограничена. Но также и смерть ограничена жизнью. Какой бы неизбежной ни была смерть, первичной реальностью остается жизнь! Над всем мирозданием властвует закон жизни, а не закон смерти. Смерть предписывает жизни лишь ее индивидуальную меру. Поэтому нужно обращаться с телом так, чтобы оно без лишних осложнений послужило нам в течение отпущенного промежутка времени. Примечательным образом тело служит нам лучше в том случае, если мы уделяем ему не больше того, что оно на самом деле требует. Чтобы достичь такого отношения к телу, ему следует, как говорит Евагрий, «во всем оказывать сопротивление», чтобы оно не возвело себя в ранг абсолюта.

Когда наша душа желает различных яств, тогда нужно ограничить ее хлебом и водой, дабы она могла быть благодарной и за один [малый] ломтик [хлеба]. Ибо сытость жаждет разнообразных видов пищи, а голод и насыщение хлебом считает за блаженство^[5].

Этот отрывок созвучен поговорке «Голод — лучший повар», однако после всего вышеизложенного нам должно быть ясно, что здесь имеется в виду нечто большее.

Против души, находящейся в узах чревоугодия, которая думает, что путь [человеческой] жизни сопровождается телесными удобствами и лакомыми кусками, [говори]:

Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их^[6].

*

Множество хронических заболеваний, по крайней мере в так называемых «цивилизованных» странах, возникают в наши дни из-за неправильного и прежде всего излишнего питания. Только человек, не поддающийся страху перед неопределенным будущим, но подвергающий себя значительным ограничениям, и сегодня сможет прожить без проблем со здоровьем. Что такое «подвергать себя ограничениям», об этом Евагрий имеет вполне конкретные представления.

Как-то в самый жаркий полдень, когда солнце стояло в зените, я пришел к святому отцу Макарию^[7] и, томимый жаждой, попросил у него воды напиться. Он же сказал: «Для тебя достаточно и тени, ибо многие путешествующие и плавающие в сей момент лишены и ее». Затем, когда я завел речь о воздержании, он сказал: «Будь мужественным, сын [мой]: целые двадцать лет не вкушал я до сытости ни хлеба, ни воды, ни сна. Ибо хлеб я ел, отвешивая [малый кусок]; воду пил, отмеривая [малой] мерой; а малую толику сна урывал, прислонившись к стене»^[8].

Может быть, резкий и негостеприимный на первый взгляд ответ старца, прославившегося своей жесточайшей аскезой и тем не менее дожившего до ста лет без болезней, шокирует современного читателя. Совет подумать о тех, кто сейчас, вероятно, лишен даже тени, может сойти за урезонивание избалованного роскошью грека, тем более что дело происходило в суровой пустыне. Но взвешивать хлеб и отмеривать воду? Однако именно это имеют в виду авва Евагрий и авва Захария, когда говорят о необходимости «делать себе во всем принуждение», «во всем оказывая сопротивление плоти»!

Вкушай хлеб свой, отмеривая на весах, и мерою пей воду свою — тогда дух блуда убежит от тебя^[9] .

Здесь Евагрий облекает совет своего наставника в краткую сентенцию. Но можно заметить следующее: как преподобный Макарий, так и Евагрий избегают предписывать абсолютную меру поста. Ибо на каких весах взвешивается хлеб и какой мерой отмеривается вода, это зависит от каждого отдельного человека, его возраста, устроения и т. д. То же самое относится и к бдению, которое преподобный Макарий присовокупляет к посту, а Евагрий часто упоминает в связи с чревоугодием.

*

Что касается конкретных деталей монашеской жизни, то, как уже говорилось, вино и мясо исключались из рациона монахов. Это подчеркивает и Евагрий:

Не увеселяй себя вином и не услаждай себя мясом, иначе насытится плотяность тела твоего и постыдные помыслы не покинут тебя^[10] .

Несмотря на этот строгий запрет, по видимости не предполагающий исключений, одна из сентенций, адресованных диаконисе Севере, знатной монахине из иерусалимской общины преподобной Мелании Старшей^[11] , гласит:

Есть мясо — нехорошо и пить вино — не благо; их следует давать [только] недомогающим^[12] .

Ведь с древних времен вплоть до Нового времени (и даже в Новое время) считалось, что вино в небольших количествах укрепляет физические силы человека. Апостол Павел советует употреблять вино Тимофею, страдавшему болезнью желудка^[13] . Таким образом, отказ от определенных продуктов, в данном случае от мяса и вина, не имеет ничего общего с манихейской^[14] враждой к телу и вообще ко всему материальному, сохраняя, как и все прочее, лишь относительное значение. Евагрий подчеркивает:

Относительно того, от каких яств воздерживаться, Слово Божие ничего не возбранило есть, но изрекло: Как зелень травную даю вам все^[15] . Ешьте без всякого исследования^[16] . И еще: Не тo, чтo входит в уста, оскверняет человека^[17] .

В принципе данные цитаты из Священного Писания распространяются и на монахов. О чем здесь по сути идет речь, мы узнаём в конце этого отрывка: пост — это «дело нашего произволения» (proairesis), прежде всего подвиг души (ponos tēs psychēs) и только во вторую очередь — подвиг тела. Здесь мы касаемся самого нерва вопроса о пище и посте: как бдение, так и пост имеют целью укрепить нашу слабую и самолюбивую волю — ту силу души, посредством которой мы способны ответить на Божественный призыв послушанием как свободные дети Божии. От нашего произволения, то есть свободного согласия, зависит, во-первых, станет ли демоническое внушение нашим грехом, а во-вторых, реализуется ли оно в греховном поступке^[18] .

*

Схиархимандрит Гавриил (Бунге)

Как же укрепить нашу слабую волю перед лицом этих необоримых на первый взгляд внушений? Как превратить пост в настоящий подвиг души, плод свободного произволения? Не иначе как через мотивацию, которая была бы действительно соизмерима с достоинством человеческой личности. Ведь обычные, банальные мотивы по сути своей ниже человеческого достоинства и в долговременной перспективе они не дают человеку возможности преодолеть себя.

Этим внушениям искусителя Евагрий посвятил труд под названием «Опровергатель» («Antirrhetikos»), уже цитировавшийся нами. По его собственным словам, на создание «Опровергателя» ушло много скрупулезного труда. Без всякого сомнения, опровержения для Евагрия — это наиболее действенное средство для того, чтобы придать нашей воле твердость, необходимую в борьбе с искусителем. Опровержения представляют собой своего рода непоколебимые помыслы, препятствующие тому, чтобы внушения врага воплотились в греховных поступках. И только в силу неприятия греха, возникающего из помыслов в нашем уме, последний становится истинным монахом^[20] .

Итак, речь снова идет об уме, для Евагрия это значит — о личностном бытии человека. Сам ум должен стать «монахом», совершенно «единым», чтобы человек с чистой совестью мог предстать пред судом Христовым. Другие мотивы здесь не годятся. Ни здоровье, ни социальное равенство, ни «счастье», как бы высоко ни ставились эти блага, не удовлетворяют истинному достоинству человеческой личности. Достижение этих благ не позволяет человеку самореализоваться. Внутренней самореализации человек может достичь только положив в основу деятельность ума — той способности, которая позволяет в ограниченном воспринять безграничное, «насытиться его ненасытимостью»^[21] .

Соответственно, и опровержения — это отнюдь не рациональная полемика с искусителем, в результате которой человек в любом случае рискует быть обманутым, как это случилось с Евой в раю: змей хитрее человека. Скорее следует вспомнить о примере Христа и словах Священного Писания в Его устах — то есть о богооткровенных истинах, слове Божием. Эти истины противопоставляются внушениям искусителя как раз потому, что тот и сам цитирует Писание. Можно обратить внимание на то, что некоторые опровержения представляют собой своего рода краткие молитвы, обращенные непосредственно к Богу. В общем и целом, опровержения призваны восстановить диалог между Богом и человеком, прерванный «внушениями» искусителя. Спокойного обращения к слову Божию вполне достаточно для того, чтобы вскрыть лживость внушений и таким образом нейтрализовать их^[22] .

Тем самым задается единственная мотивация, удовлетворяющая истинному достоинству человека: сохранить его обращенность к Богу, его личностное бытие — ту открытость человеческого я перед Божественным Ты, которая только и позволяет человеку стать тем, что он, в сущности, есть. Внушения, несущие в себе соблазн непослушания, угрожают этой фундаментальной открытости. Таким образом, борьба идет как за сохранение правильного отношения человека к Богу, так и за неприкосновенность самой человеческой личности. О третьем аспекте — отношении к ближнему, которое также оказывается в глубине своей нарушенным, — мы поговорим в дальнейшем.

Только такого рода мотивы дают возможность оправдать пост или бдение как средства вспомоществования в духовной жизни. Эти средства полностью определяются главной целью — достичь той открытости пред Лицом Божиим, которую Евагрий чаще всего называет молитвой.

Нам не было повелено постоянно работать, бодрствовать и поститься, но было заповедано непрестанно молиться^[23] .

Подвижник, достигший совершенства, то есть уже не сотрясаемый натиском страстей и сам словно ставший одной всецелой «молитвой», не нуждается больше и в воздержании^[24] — оно уже как бы срастворено с его естеством, вошло в его плоть и кровь^[25] . Тот же, кто еще терпит брань, находит в воздержании лучшее средство против плотских страстей^[26] .

Скажем несколько слов о значении греческого слова enkrateia, которое часто переводится как «воздержание». Оно представляет собой одновременно технический термин и философское понятие, охватывая сразу несколько аспектов монашеской жизни. В силу этого оно с трудом поддается переводу. В его основе лежит глагол krateō, имеющий значения «владеть», «одолевать», «схватывать», «удерживать» и др. Таким образом, основное значение слова enkrateia — это «владение собой», самообладание. Дополнительные значения — «самопреодоление» и «воздержность». Если говорить более конкретно, enkrateia реализуется в воздерживании себя от всего, что может нарушить это владение собой, — например, от удовольствий чрева. Средством для этого служит ограничение потребностей, умеренность во всем, то есть пост. Каким образом воздержание и пост соотносятся между собой, раскрыто в следующем изречении:

Невоздержность в отношении яств отсекается постом, необузданность блудной страсти искореняется воздержанием вместе с молитвой^[27] .

В воздержании, так же как и в посте, следует строго соблюдать меру, чему учил и преподобный Макарий Александрийский. По этому Евагрий говорит, обобщая:

Пощение у тебя да будет сколько силы есть пред Лицом Господа^[28] .

Для египетских монахов это означало вкушать пищу «из вечера в вечер»^[29] , то есть только раз в сутки^[30] , а именно — после трех часов пополудни, когда солнце начинало клониться к закату^[31] . Такой распорядок вообще был широко распространен на Ближнем Востоке — мусульмане до сих пор придерживаются его в месяц поста Рамадан. В других климатических зонах соблюдать его было бы затруднительно. Например, в странах Южной Европы почти не принято завтракать: чашки кофе вполне хватает до полудня. Напротив, в северных странах завтрак означает полноценную трапезу. В конечном счете эти зависящие от климата гастрономические обычаи сами по себе не столь важны. Воздержание и пост означают нечто совсем иное.

В аскетической традиции принято считать, что диета (diaita)^[32] должна состоять из скромной, дешевой, легко приготовляемой пищи невысокого качества. Следует избегать дорогих яств, на приготовление которых уходит много времени. И на то есть основания:

Пышность яств услаждает глотку, но питает недремлющего червя распущенности [страстей]^[33] .

Увлеченность редкими, роскошными блюдами — не что иное, как маскировка блудной страсти, которая зачастую является ее начальной формой. Кроме того, такой рацион вреден для здоровья, что доказано современной диетологией.

Также и гостеприимство, которое на Ближнем Востоке считалось священным долгом (особенно среди монахов), не должно становиться поводом к злоупотреблению. В этой связи Евагрий весьма оригинально истолковывает слова Христа, обращенные к Марфе: …Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно^[34] — как совет не увлекаться чрезмерными приготовлениями к трапезе^[35] . Соответственно, не следует слишком часто отлучаться из келлии для трапезы на стороне. Лучше отказаться от встречи с братией, если такая встреча вместо духовного общения может дать повод к нескромному пиршеству^[36] .

Особенно важным Евагрий считает ограничение в питье, что можно счесть удивительным, учитывая жаркий климат пустыни:

Недостаток воды весьма способствует целомудрию. И пусть тебя в этом убедят триста израильтян, победивших вместе с Гедеоном Мадианитян^[37] .

Евагрий дает этот совет как средство против блудной страсти^[38] , связь которой с чревоугодием мы уже не раз отмечали. Впрочем, он сам получил этот совет от одного из древних отцов.

Строгий и равномерный пост, сопряженный с любовью, быстро приводит монаха в гавань бесстрастия^[39] .

Этой равномерности в пище Евагрий придает большое значение. Так, он обращается с увещанием к диаконисе Севере:

Не говори: сегодня поем, а завтра не буду есть, — потому что не с благоразумием делаешь это. Ибо телу твоему будет нанесен вред и ты будешь страдать от боли в желудке^[40] .

То, что здесь имеется в виду под равномерной, сбалансированной, но вместе с тем «сухой» и строгой диетой, зависит сразу от нескольких факторов. Так, умеренное употребление жидкости было нормой для пустынников. В этом отношении Евагрий придерживался совета своего святого наставника — Макария Александрийского. Вероятно даже, что Евагрий постился излишне строго, так как после многих лет непрерывной аскезы, за три года до смерти, его постигло заболевание мочевых путей (или почек), вследствие чего он вынужден был перейти на более щадящую диету^[41] . Должно быть, уроженцу северных краев было нелегко свыкнуться с обычаями египетских феллахов^[42] . Ученик Евагрия Палладий, северянин по происхождению, также повредил своему здоровью, подвизаясь в пустыне. Однако, несмотря на все это, Евагрий придает данному правилу большое значение:

Здравый смысл основан на сухости пищи, влажный же образ жизни погружает ум в пучину^[43] .

По свидетельству современников, Евагрий рекомендовал соблюдать это правило и посетителям, искавшим у него духовного совета^[44] . Друг Евагрия Руфин Аквилейский^[45] приводит в связи с этим своего рода физиолого-демонологическое объяснение, которое сегодня может показаться довольно странным:

Если тело наполняется в избытке водой, оно порождает больше мечтаний и соблазнительных помыслов и доставляет, таким образом, злым духам просторный доступ^[46] .

Излагая здесь мысль Евагрия, Руфин намекает на нечистые ночные фантазии, которые нередко становятся причиной душевнотелесной нечистоты. Как сказано в Евангелии, нечистый дух ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит^[47] , поэтому древние усматривали непосредственную связь между чрезмерным употреблением жидкости и осквернением, а также между умеренным употреблением воды и душевно-телесной чистотой. Ведь диавол — царь всем сущим в водах, то есть демонов, — так Евагрий аллегорически истолковывает строфу из книги Иова^[48] . Все эти обстоятельства следует иметь в виду, если мы не хотим дать практическим советам неверное толкование, вырвав их из контекста.

Вышеизложенные правила предназначены для отшельников, но сохраняют свое значение и для мирян, ведущих христианскую жизнь, — разумеется, при соблюдении меры и учете мирских условий. Ибо чревоугодие вряд ли вообще совместимо с истинно христианской жизнью. Ориген^[49] , живший еще в эпоху, когда монашества как такового не существовало, высказывается о чревоугодии чрезвычайно резко — вероятно, выражая тем самым общее убеждение христиан своего времени: чревоугодник (gastrimargos) должен быть извержен из Церкви!^[50]

В наше время большая часть человечества страдает от голода. Очевидно, так было всегда. Но сегодня благодаря средствам массовой информации мы ежедневно становимся свидетелями этого бедствия, в связи с чем вердикт Оригена приобретает особую значимость. Ведь монахи были едины, по крайней мере в том, что пост, наряду с физическим трудом, помимо прочей пользы дает возможность прийти на помощь тому, кто еще беднее^[51] . Монахи давали не от избытка, а подобно евангельской вдове буквально отрывали кусок от своего рта. Это достаточно радикальное отношение к материальным благам находило выражение в соответствующих поступках. Так, один из отцов посчитал обладание множеством книг, стоивших тогда весьма дорого, удержанием достояния у бедных^[52] . А кто не знает захватывающей, часто пересказываемой^[53] истории о другом отце, который однажды продал маленькое Евангелие — единственное свое имущество, а деньги раздал бедным со словами: «Я продал ту книгу, которая говорит мне: …Продай имение твое и раздай нищим»^[54] .

Бросается в глаза, что ограничение в пище производит прямо противоположное действие по сравнению с чревоугодием. Если чревоугодник так одержим заботой о будущем, что не желает делиться накопленным добром ни с бедными, ни даже со своими гостями, то постящийся готов отдать то, что необходимо ему самому для поддержания жизни. Если первый оказывается в гибельной изоляции от всех и вся, то второй соединяется со всеми людьми, отождествляет себя с ними, как бы предоставляя им в пищу свою плоть и кровь.

Монах есть тот, кто, удалившись от всех, со всеми соединен^[55] .

Монах есть тот, кто считает себя единым со всеми, поскольку он желает видеть в каждом без исключения самого себя^[56] .

Вот что значит «возлюбить ближнего, как самого себя»! Сегодня христианские церкви вновь открывают для себя этот «социальный» аспект поста. Обычно благотворительная деятельность связывается с предпасхальным постом. Но, к сожалению, она осуществляется столь односторонним образом, что превращается просто в одно из «похвальных дел». Благотворителю, жертвующему на социальные нужды, обещаются даже налоговые льготы. Тем не менее, пусть такого рода благотворительность и приносит нуждающимся материальную помощь, она оставляет самого благотворителя духовно бедным: он отдает лишь часть своего имущества, но отнюдь не частицу самого себя и тем более не себя целиком.

В отличие от православного Востока, где пост до сих пор в большой чести, на Западе даже элементарный пост почти вышел из употребления (исключение — Страстная Пятница). Западным христианам это принесло только вред. И это чувствуют как бедные, действительно нуждающиеся в нашей помощи, так и мы сами. Бедным нужны не только материальные блага. Они нуждаются в сострадании, то есть в солидарности, участии, в которое мы вкладываем самих себя: они нуждаются в нас. Только такое подаяние не унижает неимущих, но возвращает им человеческое достоинство, попранное бедностью и нуждой. Ибо тут человек отдает не часть своего имущества — он отдает самого себя.

Пост «пред Лицом Господа»^[57] исцеляет не только искаженное отношение к Богу и к собственному я, но и расстроенное отношение к ближнему. Такое исцеление представляет собой дело любви, под которой Евагрий всегда понимает кротость, то есть умение отступить перед другим, уступить ему место, поручиться за него, посвятить себя ему, даже если речь идет о человеке «недостойном любви»:

Дело любви — предоставлять себя каждому образу Божиему почти так же, как и Первообразу, даже если бесы и стараются осквернить эти образы^[58] .

Поскольку дело обстоит именно таким образом, то пост не может ограничиваться каким-то определенным промежутком времени, хотя на практике такие периоды действительно бывают необходимы. Если благотворитель жертвует без ущерба для самого себя, то для нуждающегося такое подаяние — всего лишь капля влаги на раскаленном песке. Более того, аскеза должна лечь в основу отношения богатых, промышленно развитых наций к более бедным странам третьего мира. Если мы не хотим, чтобы большая часть населения Земли погибла из-за постоянно нарастающего голода, богатые страны, а это значит — каждый отдельный человек, — должны решиться на коренное переосмысление своей жизни. Вместо необузданного стремления к роскоши и все большему благосостоянию должен утвердиться дух аскезы, для которого отказ от каких-либо благ в пользу других вполне естествен.

Этот призыв к справедливости высказывается начиная со времен ветхозаветных пророков, но сегодня, в условиях глобализации, человечество достигло той точки, когда героической деятельности отдельных личностей или организаций недостаточно для того, чтобы решить проблему. Ведь она затрагивает всех нас! Но уразумеют ли богатые народы «час своего призвания»? Многое было бы уже достигнуто, если бы те люди, которые призывают к справедливому распределению благ, прояснили для самих себя и для всех остальных, в чем же, собственно, заключается требуемая ими справедливость и какова ее цена для того, кто ее требует.

Справедливым распределение благ будет только в том случае, когда наши более бедные братья и сестры получат то, что уже имеют более богатые и сильные. Ведь знания и богатства промышленно развитых наций возникли не на пустом месте, — мы обладаем ими только потому, что целые поколения наших предков накапливали потенциал знаний и умений, из которого мы и черпаем до настоящего дня. Здесь нет нашей заслуги. Поэтому будет вполне справедливо принять в расчет этот начальный капитал, полученный нами даром, и создать для бедных стран тот базис, которым мы располагаем от рождения.

О цене социальной справедливости мы уже говорили. Эта цена — мой собственный, самоличный отказ от части моего благосостояния. И пост позволяет прочувствовать это на собственной коже: ведь тут речь идет не о перераспределении чужих благ, а о моем собственном пустом желудке.

Сказанное о посте сохраняет свое значение и для физического труда. Для отцов-подвижников физический труд имел двоякий смысл. Во-первых, он считался необходимым, чтобы не быть никому в тягость и самому зарабатывать себе на хлеб, вместе с тем избегая уныния, порождаемого бездельем. Во-вторых, подвижники трудились, чтобы уделить часть своего заработка нуждающимся^[59] , а некоторые из отцов жертвовали в пользу бедных более половины своего скудного дохода^[60] . Под бедными подразумевались все те, кому не хватало на жизнь по причине болезни, преклонного возраста, неспособности к труду, отсутствия навыков или задатков и т. д., виноваты они были в своем положении или нет.

Такого рода социальные вопросы чрезвычайно волнуют наших современников, но нам еще не до конца ясно, что требование справедливости, как и все высшие требования, адресовано прежде всего мне самому. Оно не может быть поводом для обвинения в несправедливости кого-то еще.

*

Отец Гавриил (Бунге)

Если же человек призван восстановить нарушенное равновесие своего внутреннего существа, тогда ему ничего не остается, кроме как задаться вопросом о Боге^[61] . В конце концов, любая попытка оправдать смысл человеческого бытия, ссылаясь на какой-либо иной источник, представляет собой самообман, все равно — сознательный или бессознательный. Часто пишут, что нужно вновь сделать человека жизнерадостным, помочь ему обрести себя, на учить опять получать удовольствие от жизни. Возможно, все это неплохо задумано, однако человек — все-таки нечто большее, чем просто разумное животное, довольное собой и окружающим миром. По своей сути человек стоит обеими ногами на земле, из которой он и взят подобно всем живым существам, но головой возвышается к небу. Отрицать это — значит отрицать всю человеческую историю.

Прежде чем будет поставлен вопрос о конкретных способах пощения, следует дать ответ на вопрос о целях поста, его мотивации. Для святых отцов это было настолько очевидно, что такой вопрос в отчетливой форме и не ставился. Однако в кратком изречении, уже цитировавшемся выше, Евагрий затрагивает данную тему:

Пощение у тебя да будет сколько силы есть пред Лицом Господа^[62] .

Если пост не свершается «пред Лицом Господа», он не способен исцелить то изначальное зло, из-за которого человек оказался изгнан от лица Господа Бога^[63] . Поэтому пост — это прежде всего обращение к Богу. Как выражение фундаментального поворота человека к Богу пост рассматривается и в Священном Писании. Причем в такой мере, что пророк Исаия объявляет телесный пост совершенно излишним без обращения сердца^[64] .

Сегодня, в условиях секуляризированного мира, когда человек и его потребности (естественно, материальные) считаются абсолютной мерой всех вещей, эта истина многим может показаться горькой. Настолько горькой, что люди не всегда готовы ее принять. Однако только Тот, Кто Сам есть Истина, может сделать человека свободно пребывающим в Истине — свободным от безнадежной самовлюбленности и свободным для подлинной реализации того неутолимого голода по абсолютному, который гнездится в сердце каждого человека.

Для обращения к Богу не существует общезначимого рецепта. Может быть, атеистически настроенному человеку Нового времени вначале требуется серьезно отнестись к вопросу, не есть ли человеческое существо все-таки нечто большее, чем просто пища и одежда?^[65] Обращение к Богу может начаться с того, что атеистически настроенный человек оглянется вокруг себя в поиске людей, уже ответивших для себя на данный вопрос, будь то в прошлом или в настоящем. В любом случае, кто захочет дать себя «найти», тот и будет «найден», поскольку Бог желает нашего спасения в бесконечно большей степени, чем мы можем себе представить.

*

Приняв к сведению все, что было изложено выше о посте, можно наконец задаться вопросом: как конкретно начать придерживаться поста? Тот, кто однажды уже пробовал разом отказаться от всякой всячины, которую мы постоянно грызем, держим за щекой, украдкой таскаем и прихлебываем между делом, должен на собственном опыте знать, что это означает. Такой отказ действует как посягательство на нашу собственную жизнь.

Поэтому первое, что нужно сделать, — это установить для себя разумные правила, причем следует обратить внимание как на сами правила, так и на их разумность. Пустынники также вкушали то, что им было необходимо для поддержания жизни (или рассматривалось как необходимое). Как мы уже видели, возраст и состояние здоровья имели для них не меньшее значение, чем сегодня для нас. По этому, оценив свои силы, каждый может составить для себя умеренную и сбалансированную диету. Вряд ли есть вероятность умереть с голоду или заработать дистрофию в результате отказа от ряда современных денатурированных продуктов. К тому же существует немало руководств, по которым можно ориентироваться.

Что касается правил поста, то пусть каждый постится как может. Вкушать пищу раз в сутки после трех часов пополудни, как это делали отцы-пустынники, в наших северных широтах было бы неразумно (за редкими исключениями). Однако регулярность соблюдения правил важнее строгости воздержания. После некоторого числа попыток будет нетрудно определить для себя подходящий режим поста и придерживаться его — конечно, принимая во внимание болезни и преклонный возраст.

Тем не менее все это пока имеет мало отношения к посту. Ведь пост — это отказ. Однако любой отказ неизбежно вызывает особое чувство нехватки или голода, что известно каждому, кто хоть раз пробовал поститься — пусть даже по медицинским или косметическим соображениям. Чтобы заглушить это чувство, существует целый ряд эффективных медикаментов, но такого рода современная разновидность «поста» нас не интересует.

Чувство голода, возникающее в результате отказа от чего-либо, обычно имеет психологическую природу и не является признаком настоящей нехватки. Человек, умеющий наблюдать за собой и осознающий всю сложность процесса еды, должен заметить, что при приеме пищи в определенное время возникает спонтанное ощущение, что «на самом деле уже достаточно», даже в случае очень умеренной трапезы. Это время не совпадает с насыщением — оно наступает раньше. Ощущение, что можно съесть еще немного, сохраняется. Но именно теперь следует остановиться, чему учил и преподобный Макарий^[66] . Любой психически уравновешенный и здоровый человек в это время и сам должен спонтанно прерваться, не поддаваясь на уговоры поесть еще, пусть даже из вежливости. Совсем иначе обстоит дело с жертвами недуга переедания, тем более что в большинстве случаев такие люди поглощают пищу в одиночку.

Почти непосредственно за указанным моментом возникает настойчивое желание съесть еще кусочек, еще чуть-чуть — даже без чужих уговоров. Человек точно знает, что этот кусок будет лишним. Но неожиданно, совершенно необъяснимым образом, возникает настоящий волчий голод (булимия!) и, если человек ему поддается, дело не ограничивается одним кусочком, но может перейти в полноценную вторую трапезу, а в худшем случае — привести к ужасному перееданию с выворачиванием желудка наизнанку.

Прожорливый монах — данник чрева; бичующий же чрево отказывается платить ему ежедневную дань^[67] .

Как мы уже говорили, переедание (overeating) — это лишенное смысла и цели поглощение пищи, превышающее нормальную меру. Конечно, это крайне болезненная, но тем не менее широко распространенная ныне форма чревоугодия. По некоторым сведениям, в одной Германии такого рода расстройством страдают более двухсот тысяч человек. В более мягкой, не столь извращенной форме оно распространено почти повсеместно, поскольку все наше общество потребления, переполненные прилавки магазинов и пр. работают на то, чтобы заставить потребителя (которому даже не стыдно называть себя этим словом!) покупать и потреблять больше того, чем ему действительно требуется.

Таким образом, небольшой, почти незаметный переход от сдержанного ощущения, что уже достаточно, к стремлению поглощать все больше и больше — это критический момент в развитии страсти чревоугодия. Если в этот момент человек способен решительно остановиться, его сила воли (ведь речь идет именно о ней!) со временем так окрепнет, что сможет преодолеть любое желание. Но горе тому, кто поддастся страсти!

Если ты уступишь стремлению к яствам, всего будет мало, чтобы удовлетворить эту страсть. Ибо стремление к яствам — это огонь, вечно поглощающий и поядающий^[68] .

Достаточная мера наполняет сосуд, разрывающийся же [от пищи] желудок никогда не скажет: довольно!^[69]

Этому «развязыванию чрева» (именно такова этимология слова gastrimargia) можно воспрепятствовать только подвергнув чревоугодника жесткому ограничению и не обращая внимания на его жалобы.

Тело, живущее в нужде, подобно хорошо объезженной лошади. Такая никогда не сбросит седока на землю, она сбавляет ход, когда ее сдерживают уздой, и повинуется руке наездника. Тело же обуздывается постом и бдением — тогда оно не бросится в сторону под оседлавшим его разумом и не заржет, охваченное страстным волнением^[70] .

Как уже говорилось, тело обуздывается совершенно элементарным образом: следует придерживаться умеренного рациона, а в решающий момент уметь отказаться от лишней щепотки, кусочка или глотка. Именно это, и ничто иное, имеют в виду отцы-пустынники, когда говорят о необходимости «делать себе во всем принуждение». Пусть количество пищи, от которого нужно отказаться, кажется до смешного малым, требуемое для этого усилие воли тем не менее весьма значительно. Ведь большинство жертв булимарекии, этой особой формы чревоугодия, согласны в том, что сами по себе они на такое усилие не способны. Очень редко можно услышать, что кому-то удалось совершить его спонтанно и благодаря собственной силе воли. Но даже если у кого-то это получилось, как долго такой человек продержится?

Все это вполне объяснимо. Ибо чувство пустоты, требующее наполнения, проистекает отнюдь не из-за фактической пустоты в желудке, который, возможно, уже получил свой законный кусок. Это душевная пустота — она обнаруживается неожиданно, несмотря на удовлетворение естественных потребностей, а в определенном смысле — как раз по причине их удовлетворения. Душевная пустота также требует наполнения.

Однако эту пустоту нельзя заполнить едой, ее вообще нельзя устранить с помощью каких-либо естественных средств, поскольку по природе своей она безгранична. Она представляет собой то безграничное пространство, которое может быть заполнено только Тем, Кто Сам безграничен. В глубине души об этом факте знает каждый, но лишь немногие имеют мужество признать его как перед самими собой, так и перед лицом других людей.

Следует признать, что в нашем случае причиной человеческой беспомощности в конечном итоге является отсутствие мотивации. Ведь даже люди, подверженные булимарексии, в остальном способны проявлять значительную силу воли. Другими словами, у них отсутствует ведущий мотив, путеводная звезда, которая служила бы для них ориентиром. По сути дела для большинства из них игра не стоит свеч. Цель поставлена слишком низко. Внутренняя пустота, мнимая бессмысленность жизни совсем не побуждают «делать себе во всем принуждение». Зачем этот непрестанный отказ от всего, если на кону стоит всего лишь хорошее самочувствие? Напротив, появляется даже опасение, что ужасная внутренняя пустота только возрастет.

Возможность помочь себе выбраться из болота возникает только благодаря твердо намеченной цели, ее достоинству и притягательной силе.

Попробуем выразить это иначе: цель, оправдывающая приносимую человеком жертву, не может быть неодушевленной ценностью. Она сама должна быть личностью, в конце концов — первообразом и источником личностного бытия, то есть Богом. Только через Него человек может узнать, в чем заключается достоинство его собственной личности и его ответственности за себя самого и за других людей. Каждый знает, на какие сверхчеловеческие усилия люди способны из-за любви к другому человеку. Эта связь между я и ты во истину способна двигать горы. Поэтому только любовь способна открыть человеку достоинство его собственной личности, а также личности другого человека, ибо Бог есть любовь^[71].

*

Схиархимандрит Гавриил (Бунге). Объядение, лакомство, чревоугодие: Учение отцов-пустынников о еде и посте (на основе текстов Евагрия Понтийского) / Пер. с нем. А. Фролова; ред. пер. свящ. Димитрия Дружинина. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2014. — 208 с.

Не случайно великие личности, оказавшие значительное влияние на ход мировой истории, были в то же время и великими постниками! Не постился ли Моисей сорок дней перед тем, как на горе Синай он получил от Бога Закон, ставший основой существования израильского народа?^[72] Не постился ли сорок дней Христос перед Своим явлением народу, и не посрамил ли Он тем самым врага рода человеческого, искушавшего Его в пустыне?^[73] Не говорит ли Павел, «апостол языков», прошедший с Евангелием почти через весь известный в древности мир, о своем частом пощении?^[74] Не налагали ли на себя строгий пост и члены первых христианских общин, готовясь к принятию важных решений?^[75] Если не обращаться к истории христианской святости, можно вспомнить о знаменитом индийце М. К. Ганди^[76]. Не был ли он великим постником, достигшим своих политических успехов исключительно благодаря нравственной силе, источником которой был непрестанный пост?

Разумеется, приведенные примеры выходят далеко за рамки того, что доступно обычному человеку. Но и цель такого поста несравненно более значима, чем в случае простого упражнения воли, о котором шла речь выше. Многодневный пост может подорвать не только силу собственного самолюбия, но и упрямое самолюбие целой нации. Однако необходима великая чистота сердца, чтобы пост не превратился в обыкновенную голодовку, цель которой — умышленное насилие над волей других людей. Ведь еще Христос учил, что пост, как и все прочее, может использоваться для достижения низменных и самолюбивых целей^[77]. Не случайно в известной истории из патерика диавол отвечает преподобному Макарию Великому, что пощение Макария его (то есть диавола) ничуть не смущает, так как он сам вообще не нуждается в еде. Только смирение позволило великому подвижнику победить диавола^[78].

Тем не менее цель монашеского поста (как и христианского поста вообще) — вовсе не действие, направленное исключительно вовне. Действие поста глубоко, и только из этой глубины, сообразно обстоятельствам, пост может произвести широкий эффект. Мы уже убедились, что благодаря воздержанию человек заново устанавливает нарушенные связи с Богом, с самим собой и с ближними. Рассматривая себя самого, свою жизнь и благополучие не в качестве абсолютной нормы, а в качестве дара, человек открывается Божественному Ты. Через отношение к Богу он возвращается к самому себе, а любой другой человек начинает восприниматься в полном смысле слова как брат, поскольку Бог является Отцом для всех людей. Без этого отцовства любое братство будет построено на песке.

Таким образом, воздержание и пост составляют процесс очищения, высвобождающий в человеческой душе образ Божий, искаженный грехом, и возвращающий ему первоначальное сияние. Ложное я человека отчуждает все вокруг, отгораживаясь от мира, и действительно «умирает смертью», как и было предсказано Адаму. Освободившись от тиранического насилия своего ложного я, человек как личность, то есть как существо, всецело зависящее от отношения между я и ты, вновь способен открыться другой личности. Тогда смерть, ограничивающая протяженность земной жизни, перестает быть каждодневной угрозой, которой следует всячески избегать. Смерть — всего лишь дверь, вновь открывающая человеку доступ к «древу жизни», от которого он некогда был отторгнут.

Может показаться удивительным, что все человеческие бедствия начались с вкушения запретного плода и что в силу отказа от лишнего куска пищи человеческая история может принять новый оборот. Но теперь становится ясным, что речь идет не просто о еде, а о гораздо более глубоком процессе. Еда — это первичное, общее для всех живых существ выражение преходящего характера нашего земного бытия и его зависимости от внешнего источника жизни. Однако для человека, как существа духовного, она представляет собой процесс, подвергающий проверке на прочность человеческое бытие как таковое, саму нашу человечность. Поэтому можно было бы перефразировать известную поговорку следующим образом: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты есть».