Дорожные истории отца Бориса

Вокзал встретил суетой: все спешили, сновали по платформе, открывали и закрывали входные двери, встречали и прощались. Гуляли вокзальные сквозняки, разноцветным табором проплывали цыганки, ветер странствий смущал душу беспокойством, настойчиво звал в путь. И только толстые вокзальные голуби и пронырливые воробьи никуда не спешили – подбирали многочисленные крошки, купались в растаявшей луже, радовались теплому мартовскому вечеру.

Отец Борис очень устал в поездке, но был доволен – всё успел за два дня: и по делам прихода справился, и к духовнику заехал, и даже тещу Анастасию Кирилловну проведал. Дольше задерживаться не мог: в субботу нужно служить Литургию, да и домашние заждались – жена Александра, сынок Кузьма и младенец Ксения. Обратный путь предстоял недолгий: ночь в поезде – и на месте.

В вагон зашел один из первых. Чтобы не мешать соседям по купе, сразу забрался на свою верхнюю полку. Вагон был старый, от окна дуло, полка над головой исцарапана надписями: «Ехал на этом поезде в августе 1983 года. Алексей» и неровным детским почерком: «Кто хочет дружить, позвоните Мише. Миша». Отец Борис достал пухлый кожаный блокнот с записями и напоминаниями на пост и стал просматривать. За чтением забылся и вернулся в реальность только от громкого разговора.

Посмотрел вниз: в купе уже собрались все попутчики: невысокий худенький старичок в летах уже преклонных, так сказать, в елеи мастите; молодой человек в элегантном костюме и рыженькая беременная женщина в длинной юбке и розовом пуловере, обтягивающем большой живот. Разговор шел уже на повышенных тонах.

– Если бы я был беременный – то просто не взял бы билет на верхнюю полку! – сурово говорил молодой человек.

– Я и не хотела, но других мест не было, а мне нужно срочно ехать! – парировала рыженькая.

– Мне нужно выспаться перед важным совещанием, а на верхней полке я всегда плохо сплю – так что простите, не могу поменяться с вами местами… И вообще, знаете такую поговорку: своя рубашка к телу ближе?! Вот и начинайте знакомиться с народной мудростью – народ так просто ничего не скажет!

В разговор вмешался старичок:

– Не спорьте, дорогие мои! Я с удовольствием уступлю даме нижнюю полку! А сам тряхну стариной – и надеюсь даже не рассыпаться от старости! – и он улыбнулся, довольный шуткой. Представился:

– Иван Николаевич. Прошу любить и жаловать.

Бывают люди, от которых в любом коллективе становится легко и радостно: улаживаются конфликты, спадает напряжение. Миротворцы. Отец Борис знавал нескольких таких людей – они встречались нечасто. Они хранили мир и покой душевный, чистую совесть – и передавали этот мир окружающим. Могли просто молчать – и рядом с ними было уютно даже от их молчания.

Гораздо чаще встречались немирные – те, кто нес в себе духа спорливости, духа противоречия. Даже не собираясь спорить, не желая конфликтовать, они невольно приносили с собой атмосферу беспокойства, раздражения – и вокруг них очень быстро распространялись конфликты, скандалы, немирность.

А в их купе очень скоро стало уютно: они перезнакомились и решили поужинать. Отец Борис спустился вниз и принес чай, вынул из сумки вкуснейший тещин пирог с капустой, рыженькая Елена расстелила на столике полотенце и достала хлеб, помидоры, огурцы, а Иван Николаевич выложил банку башкирского темно-золотистого меда, баранки и крупные душистые яблоки. Только молодой человек, коротко назвавшись Геннадием, не присоединился к их трапезе, а ушел в вагон-ресторан.

Отужинали, и рыженькая Елена попросила:

– Батюшка, расскажите нам что-нибудь! Когда еще придется со священником так запросто побеседовать…

– Знаете, в посту не хочется празднословить…

– А вы полезное что-нибудь, без празднословия!

И отец Борис согласился рассказать короткую историю. Из ресторана вернулся Геннадий, открыл толстый глянцевый журнал с автомобилем на обложке, полистал, потом отложил журнал и тоже стал слушать.

История отца Бориса

Поехал не к Москве, а… в объезд. Отчего это сделал – и сам не понял. Как будто кто-то вместо него властной рукой руль повернул

Прихожане отца Бориса, муж с женой, время от времени ездили в Оптину Пустынь на своей машине. И вот недавно они возвращались из поездки в Оптину, и муж отчего-то после выезда на трассу повернул не направо, на Москву, а налево, на самую дальнюю дорогу, в объезд. Отчего он это сделал – и сам не понял. Как будто кто-то вместо него властной рукой руль повернул.

Едут они этой неудобной, дальней дорогой и вдруг, буквально за следующим поворотом, видят на обочине лежащего прямо на земле мужчину. Проехав по инерции вперед, муж затормозил. Как он потом рассказывал, у него не было особенного желания останавливаться вечером на пустынной дороге ради незнакомца – может, пьяного, может, бродяги. Но он почувствовал: нужно, очень нужно остановиться.

Сдал назад, они с женой вышли из машины, подошли к лежащему. Он оказался совершенно трезвым, приличным человеком. Просто подвернул ногу, упал и почувствовал себя плохо, не смог встать.

Супруги довезли его до дома, который, как оказалось, находился рядом с Клыково, мужским монастырем Спаса Нерукотворного пустынь и могилой старицы Сепфоры. Они там раньше никогда не бывали и очень радовались, что сподобились побывать в этом святом месте, в гостях у матушки Сепфоры.

После истории отца Бориса Иван Николаевич тоже рассказал свою историю.

История Ивана Николаевича

Но все эти новости Ванечке были неизвестны и непонятны, понятным было только одно: есть хочется – а нечего. Лебеда давно в Красной Слободе считалась культурным растением: лебеду ели вместе и вместо хлеба. Ели также крапиву, жмых, желуди, траву, тыквенную и картофельную кожуру, просяную шелуху, лепешки из листьев и цветов липы. В селе перестали мяукать кошки и лаять собаки.

Отец ловил диких птиц: это был настоящий пир. Он ушел первым, точнее – умереть ему помогли: требовали сдать зерно, сдавать было нечего, и отца, раздев до исподнего, босого, посадили в холодный амбар. Когда выпустили через трое суток, он доковылял до дому – и через неделю помер. Как-то утром и мамка не встала с кровати, и четверо детишек – мал мала меньше, – поплакав слабыми, жалобными голосами, проковыляли на улицу и сели у плетня – умирать.

Четверо детишек, поплакав, проковыляли на улицу и сели у плетня – умирать. Их подобрал сосед

Их подобрал сосед, дядя Паша Сухов. Подобрал и вырастил вместе со своими пятерыми детьми. Пятеро плюс четверо голодных ртов – риск умереть с голоду увеличивался на сколько там процентов? Дядя Паша не считал проценты, он просто делил всё съедобное в доме на всех, не разбирая, где свои, где чужие. Трудно ли это ему было? Полагаю, что очень трудно. Представь: горшок каши. И есть хочется нестерпимо. И ты вместо того, чтобы съесть эту кашу своей большой семьей, – уменьшаешь порции ради совершенно чужих приемышей.

И что вы думаете? Смерть, косившая жителей Красной Слободы, чудом обошла его дом. Все припрятывали зерно, но власти его находили: обшаривали дом, сараи, сеновалы, искали ямы, допрашивали с пристрастием. Дядя Паша тоже прятал зерно, и как-то, когда неожиданно в дом нагрянули, полмешка зерна не успел спрятать, и мешок открыто стоял у печи. Но как будто кто глаза закрыл нежданным гостям – они его просто не увидели.

Никто не умер из семьи Суховых, и все приемыши тоже выросли, вышли в люди.

Иван Николаевич улыбнулся:

– Мне в январе 80 стукнуло – а я вот один на поезде еду. Это еще что! Брату моему 85 – а он и на самолете один летает!

Помолчал и добавил:

– Знаете, я размышлял над этим – и кажется, понял… Думаю, тут такой духовный закон действует: когда кто-то делает добро – Господь ему это добро на его небесный счет записывает. А когда человек самопожертвование проявляет, жертвует собой – это так умилостивляет Отца нашего Небесного, так уподобляет Ему Самому, что милость Божия преизобильно изливается на такого человека и потомков его, защищая и покрывая даже и в земной жизни. Как вы думаете, отец Борис, правильны ли мои догадки?

Отец Борис подумал и ответил:

– Думаю, правильные догадки – «Юнейший бых, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы».

Глянул на недоумевающую Елену и повторил:

– «Юным был я, и вот состарился, но еще не видел праведника оставленным Богом и потомство его просящим хлеба».

Иван Николаевич вздохнул:

– Да… Вот дядя Паша – простой был мужик, малограмотный – а понимал многое. Мне – до него… Всю жизнь тянусь – и дотянуться не могу. Я вот вам напоследок стихи почитаю. Это мой духовный отец пишет… Ваш тезка, отец Борис… Только он в монастыре. Игумен. Игумен Борис (Барсов). Хотите стихи?

Я опять колокольный призыв не услышал,
Не обнял, не утешил, не дал, не помог…

Я опять не успел распечатать письмо.
Не сумел добежать до спасительной главной дороги.
И хрустальное тонкое сердца окно
Не омыл от бессонниц, грехов и тревоги.
Я опять растерял красоту мимолетных мгновений.
Городов перепутал и сёл адреса.
И друзей позабыл телефоны и даты рождений,
И коню не засыпал на вечер овса.
Я опять не учел, не запомнил, не встретил,
Опоздал, не успел, растерялся, устал.
По будильнику вовремя утром не встал.
Красоту бытия, как всегда, не заметил.
Я опять колокольный призыв не услышал,
Не обнял, не утешил, не дал, не помог.
Хлопнул дверью – и с гордостью вышел
И свечу покаянную у Креста не зажег.
Я опять, зная чью-то беду, – не заплакал.
Мимо боли чужой, отвернувшись, прошел.
И в шеренге бойцовской не вышел на плато.
Я опять в этой жизни себя не нашел.

– Хорошие стихи, – сказал отец Борис.

– И мне тоже очень понравились, – неожиданно вступил в разговор Геннадий.

И они замолчали – потому что разговаривать больше никому не хотелось. Отец Борис вышел в пустой тамбур, постоял у холодного влажного окна: за стеклом в сумерках проносились поля и леса, мелькали селения – дрожащие огни печальных деревень… Пронзительный гудок паровоза в ночи бередил душу странной тревогой. Вспомнилось отчего-то: «Неистощима только синева Небесная и милосердье Бога»… Отец Борис прочитал про себя вечерние молитвы – он помнил их наизусть.

А когда он вернулся в купе – Иван Николаевич и рыженькая Елена уже мирно спали на нижних полках. Не спал только Геннадий – он лежал на верхней полке, закинув руки за голову, – и думал о чем-то своем.