Что может быть печальнее человека с телефоном в вагоне вечернего метро?! Как он должен быть одинок и несчастен, что привязан к маленькой холодной трубке и не может убрать ее в карман. Ему никто не звонит, и человек закрывает глаза, откинувшись на спинку, а руки с телефоном кладет на колени. Время от времени он смотрит, нет ли пропущенного звонка или сообщения. Но ни звонков, ни сообщений нет, и он разочарованно оглядывается кругом, стараясь не встречаться с людьми глазами, чтобы они не увидели этого разочарования и одиночества.
Напротив меня сидит смуглый парень из Средней Азии с черными раскосыми глазами. У него в руках три телефона, но он без носков. Здесь, в чужой стране, телефоны для него – это связь с родными и близкими, поэтому их должно быть много. У девушки рядом – большой смартфон, и она всё время что-то пишет «ВКонтакте». Ей постоянно приходят сообщения, и она тут же на них отвечает. Студент возле меня ловит в какой-то игре своего телефона акул. Когда мы подъехали к моей станции, убитых и пойманных акул было уже больше семи тысяч. «А интересно, видел ли он когда-нибудь море?» – подумал я, выходя из вагона.
А в Церкви нет телефонов. На входе в любой храм тебя встречает картинка перечеркнутого телефона. Потому что стоит переступить порог храма, и будет не до звонков. Здесь нет пустых, ни к чему не обязывающих разговоров, бесконечной суеты и занятости чем угодно, кроме своей собственной жизни. Современный человек к этому не привык. Он может сутками обсуждать других, смотреть новости и сидеть в интернете, только бы не оставаться наедине с самим собой. Тишина – это Бог. Это молитва, где человек и Бог говорят друг с другом, и третий всегда лишний. В храме мы встречаемся с Богом лицом к лицу. Некоторых поначалу пугает, когда глаза в глаза. Но это быстро проходит. А потом по-другому уже не может. К хорошему привыкаешь быстро.
Здесь люди называют друг друга по имени и не стесняются просто радоваться тебе
А еще мы, христиане, в храме находим те настоящие искренние человеческие отношения, которым давно нет места в современном мире. Здесь люди называют друг друга по имени. Они знают, когда у кого день рождения, как зовут их детей, и не стесняются просто радоваться друг другу.
Я не был в этом храме почти год, но когда зашел, Люба из свечного киоска улыбнулась мне и спросила, как у меня дела. Ее муж вырезал для моей любимой иконы киот и не взял за работу ни копейки. Когда я молюсь перед этой иконой, то всегда их поминаю. Люба работает в какой-то большой фирме, но всегда на праздники приходит в храм помогать. Торгует в киоске и остается после службы делать уборку. Для неверующего человека – это что-то запредельное. Как может какой-то специалист или начальник мыть в церкви полы? Да он со стыда сгорит и перестанет себя уважать! А верующие могут себе позволить делать что-то ради Христа, хоть полы мыть, хоть снег чистить, заботиться о других и быть простыми и искренними. Там она какой-то важный специалист, а здесь просто Люба, которую все знают и все любят. Потому что она простая и добрая. И никогда никому не скажет плохого слова, даже если дела будут не очень.
Бабушка Вера строгая только с чужими. А так она веселая. Как расскажет какую-нибудь историю из своей жизни – весь клирос со смеху катается. Она в молодости была красивая и умная. Работала бухгалтером в каком-то большом тресте. А еще верующая. В 1980-е ее посадили в тюрьму по каким-то придуманным обвинениям. Муж ее бросил, а детей хотели отдать в детский дом. Но Господь защитил, и их взяли к себе родственники. Начальник тюрьмы к ней сватался, а она над ним только смеялась. «Хватит, – отвечала, – с меня женихов!» Начальник матерился, называл дурой и посылал на самую грязную работу. На все уговоры и угрозы она только говорила: «Слава Богу за всё!» И шла убирать туалеты.
Ее окрестила бабушка, с которой она с пяти лет ходила за 30 километров в соседнюю деревню на службу. Бабушка научила ее молиться, и она всегда знала, что она – верующая. Когда вышла из тюрьмы, стала работать в храме простой уборщицей. На всякие неурядицы и злоключения у нее есть поговорка: «Господь терпел и нам велел!» Она живет одна и всё время кому-нибудь помогает.
Галине уже 76. Когда-то мы вместе пели на клиросе. Это было лет пятнадцать назад. Я давно уже не пою, а она продолжает. Хотя здоровье ее уже не очень и зрение испортилось, вычитывает всю службу и часы. А еще она с другими матушками читает Неусыпаемую Псалтирь. Лет уже двадцать как их батюшка благословил. Часы делят, как кто может, и каждый в свое время читает. Получается полный суточный круг. Так славословие Божие становится непрекращающимся. Они и мне предлагали почитать. Меня хватило месяца на три. А потом свалились какие-то дела, и снова дела, и в конце концов я честно признался, что больше не могу читать. Это было удивительно и странно. Молодой здоровый человек оказался слабее церковных бабушек.
У нее глаза как у ребенка. Большие и радостные. Она гладит меня по волосам и спрашивает: «У тебя всё хорошо? Мы за тебя молимся каждый день!»
Мы давно уже не виделись и писем друг другу не пишем, но я знаю, что каждый день он молится за меня. Как и я за него
Мой друг отец Андрей живет на Афоне. Мы виделись лет двадцать тому назад, когда он был послушником на Валааме. А сейчас он – афонский монах отец Андрей. И хотя мы давно уже не виделись и писем друг другу не пишем, я знаю, что каждый день он молится за меня. Как и я за него. И отец Олег молится обо мне. И отец Флавиан. И отец Николай.
Ты не видишь их годами, а они каждый день просят о тебе Бога. Это отличает верующих людей от всех прочих. Все друг за друга и со всеми Христос.
Переступая порог Церкви, мы оставляем наше одиночество на улице: теперь мы братья и сестры во Христе. Господь, видя наше единодушие, дарит нам взаимную любовь, которая становится потребностью. Это так удивительно и просто, что неверующие пожимают плечами и… не верят. Им хочется каких-то тайных знаний, каких-то знаков и ритуалов. А в любви никаких знаков и ритуалов нет. А есть другой человек, который любит тебя больше, чем себя. Потому что он – христианин.
В той церкви, где я бываю, мы особо друг с другом не общаемся и люди все взрослые, хотя вроде все всех знают, но как-то ценят чужую автономию и не достают.
А вообще этот индивидуализм нас загонит, я имею ввиду человечество и общество, загонит в петлю и резню в конце концов. Это плохо. Я раньше думал, что неплохо, а теперь думаю, что плохо всё таки.
Уж очень все от всех отдалились. Очень.
Ладно взрослым типа меня, привыкшим угрюмцам, ещё можно стерпеть, а молодым как? А детям?
Я не о той любви о которой женщины всё время. Или чтобы всем улыбаться и вилять хвостом, как блажной. Нет.
Это Евангельская любовь, это когда ты взаим даешь ничего не ожидая взамен, когда людям помогаешь и тебе не "в лом" даром помогаешь. Вот.
Но если Господь человека не научит, то бесполезно всё, можно говорить сколько угодно, но человек не поймет, - а зачем типа это всё?
И никогда в нашей любви нашей, собственно, заслуги нет, это Дар Божий.
Сколько же в сердце моём любви к тем, с которыми развела судьба, однако ж душа неусыпно печётся о них пред Господом, сопереживает и ждёт, ждёт встречи. Хотя, пожалуй, расставания так и не было, да и не будет. Никогда.
Возлюбив себя, свою мощь и отпав от Бога, он остался без семьи из тех, кто любит его. Вместе с ним обитают такие же мощные, только более слабые чем сатана, утонувшие в себе создания, возлюбившие себя, и соответственно ненавидящие остальных.
Одиночество страшная штука. Сатана прячется от одиночества за своим индивидуализмом, ярким умом и силой. И всё окружение его таким же образом вынуждено прятаться от одиночества. Все они понимают, что ближнее окружение это те, которые потом их сожрут. Знают, потому что иначе никак не утолить боль одиночества, натянутого от жёсткой струны индивидуализма собственного Я.
Чем всё это кончится? Самоубийством сатаны на фоне полного одиночества, когда он дожрёт обитающее с ним последнее существо, более слабое чем он.
Когда люди тонут в безличном телефоне, в пустом разговоре, в насильно вызываемой весёлости, то они прячутся от одиночества. Куда ведёт эта дорога? Нужна ли она мне?